Она, конечно же, вела себя сдержанно, попросила дать ей время подумать (все было так неожиданно!), но заявила, что господин Тремэн, бесспорно, самый обворожительный мужчина, каких она когда-либо встречала, — действительно мужчина! Настоящий! И как держится! В конце концов она не смогла устоять перед его натиском, собрала пожитки, заперла дом и в сопровождении Потантена поехала в Ла-Пернель.
Дом к тому времени только что закончили: традиционный букет украшал высокую синюю крышу всего пять дней, а внутри еще работали маляры. Но госпожа Белек призналась, что очарована новым жилищем: оно словно улыбалось ей своими большими окнами с белыми ставнями, красовавшимися, словно ажурная вышивка на прекрасном кремовом, с розовым оттенком камне, на котором так чудно отражался алый свет золотых зорь. От дома веяло радостью бытия, щедро распространявшейся вокруг. И в то же время было что-то неустрашимое в том, как он взирал на бескрайнюю картину моря и его берегов, словно бросая вызов вихрям, бессильным перед его мощью. Он был так крепко сложен, что прошлой зимой, еще во время строительства устоял, не уронив ни одного камня, под двумя или тремя сильными ураганами, невзирая на волнение своих создателей. Окруженный деревьями, словно гвардейцами, он был похож на короля, требующего от своих подданных почтения, но готового дать им взамен любовь и покровительство.
Увидев кухню, ее будущая хозяйка была сражена. Там было все: двойной очаг, занимавший весь угол, большие шкафы, этажерки с оловянной утварью и замечательным руанским фаянсом, длинный стол со стульями и даже двумя маленькими деревянными креслами с красными подушками, но главное, новенькие медные кастрюли всех размеров, прекраснее которых еще никогда не делали в Вильдье-де-Пуаль.
Посреди этого дворца «госпожи Тартинки», наполнявшегося каждый день сладостными ароматами, Гийом и Потантен и обнаружили его хозяйку, строго глядевшую на большой пирог, вылепленный из теста, словно резной аналой в церкви. Клеманс не решалась поставить его в печь. В своем нормандском кружевном чепце из тонкой, привезенной из Фландрии ткани, белизна которого контрастировала с ее загорелым лицом, госпожа Белек выглядела выше (по приезде она обнаружила в своей комнате три чепца, один краше другого, которые ей в честь приезда преподнес Тремэн) и напоминала волшебницу, недовольную результатом своего заклинания.
— О-о! Как пахнет! — воскликнул Гийом, входя в комнату. — И надеюсь, будет еще лучше, когда его испекут! Или вы не собираетесь поставить это чудо в духовку, мадам Белек?
Она устремила на него грозный взгляд.
— Я и так раздосадована, да еще вы, господин Тремэн, меня огорчаете! Ведь я, кажется, вас просила называть меня просто Клеманс!
— Не обижайтесь! Это всего лишь знак уважения, но раз вы настаиваете. Так вот, Клеманс, отчего вы сомневаетесь и не отправляете его в духовку?
— Оттого, что он слишком велик! Когда вы мне сказали, что ожидаете гостей…
— На чай, Клеманс, и вы испекли нам замечательные пирожные. А по поводу пирога не расстраивайтесь! Обещаю вам, что от него ничего не останется, когда вы всех угостите…
— Если бы вы позволили мне вам помочь… — послышался мелодичный голосок, который раздавался, казалось, из шкафа, потому что именно за ним сидела Адель Амель. Гийом нахмурил брови. С тех пор как они с братом поселились в Ридовиле, Адель довольно часто поднималась в дом На Семи Ветрах. Сначала во время строительства, чтобы навестить Адриана, но потом, после приезда госпожи Белек он замечал ее здесь, по крайней мере, в четвертый раз. Он испытывал к ней определенную жалость, но по-прежнему не чувствовал симпатии, хотя Адель всегда была исполнена кротости и благодарности. Пожалуй, даже слишком! Она приходила узнать, не возникла ли в ней нужда, и, судя по всему, горела желанием попасть в большой дом.
— Что у вас опять стряслось, кузина? Вам что-нибудь нужно?
Именно такой предлог она часто использовала. И никто не попадался на крючок, ведь путь от Ридовиля до Сен-Васт был лишь ненамного длиннее, и дойти туда было легче, чем карабкаться в Ла-Пернель. Вот и сейчас:
— Да, брату нездоровится. Он очень беспокойный, у него жар. Я приходила спросить у мадам Белек, нет ли у нее немного липового цвета и еще меду…
— Что же вы не обратились к мадемуазель Леусуа? Она бы охотно вам помогла, если у вас нет верных соседей, что, впрочем, было бы странно.
На невыразительном лице Адель появилось выражение бесконечной меланхолии:
— Ох, соседи! Вы знаете, каковы люди! Им непонятно, почему мы с Адрианом ушли от матери…
— Неужели они больше роялисты, чем сам король? По-моему, ваша мать не стала возражать?
— Она просто нас прокляла, — сказала кузина с неприятной ухмылкой, — но на самом деле она рада, что ей не нужно больше нас кормить. Что касается мадемуазель Леусуа, то я не уверена, что она нас любит.
— Она не слишком экспансивна, но никогда не отказывается выручить человека из беды. Впрочем, вы, кажется, нам только что предлагали помочь справиться с пирогом? Ваше отсутствие не покажется брату слишком долгим?
— Так или иначе оно покажется ему долгим, — вздохнула она. — Ему выходить можно, а я должна постоянно сидеть дома…
— Тем более не стоит его расстраивать, раз он нездоров! — вмешалась Клеманс. — Вот! Здесь в корзиночке пучок липы, горшочек меда и бульон, который я приготовила утром. Вам останется лишь взбить в нем одно или два яйца, и ваш больной сразу повеселеет!
После того как ее всем обеспечили, Адель смирилась с необходимостью покинуть свое место. Она, поблагодарив, взяла корзинку, но остановилась перед Гийомом, одарив его сладкой улыбкой.
— Я пошутила, когда сказала про пирог, но все-таки странно, что мы еще не разу не разделили трапезу, хотя мы и родственники.
— Разве я не пригласил вас к столу на постоялом дворе в Кетеу?
— Это не то же самое, что вместе поужинать. Например, здесь… или у нас?
— Вы только что слышали, что я не любитель приглашать к себе, даже госпожа Белек меня в этом упрекает, — сказал Тремэн, начинавший терять терпение. — А насчет того, чтобы пойти к вам, посмотрим! Благодарю за приглашение, — через силу добавил он.
Когда Адель выходила из кухни, Клеманс проводила ее жалостливым взглядом.
— Бедная девушка! — вздохнула она. — Не сказала бы, что она интересна, но мне ее жаль. Должно быть, у нее не слишком радостная жизнь. Потому она сюда и приходит, чтобы не быть одной…
— Ее всегда удовлетворяло общество брата-близнеца: они неразлучны, — возразил Гийом. — Во всяком случае, доставляйте ей маленькие удовольствия, которых она пожелает, Клеманс, но не поощряйте ее к более частым посещениям и, главное, никогда не просите ее вам помочь! Иначе мы от нее никогда не избавимся. А как наш пирог?
— Я ставлю его в печь, но вы должны все съесть! Даже если у вас будет несварение..
— В таком случае вы будете меня лечить! Надеюсь, у вас осталась липа?
Однако в тот вечер Потантену явно было суждено поставить на стол лишний прибор. Уже собирались ужинать, когда в запряженной ослом маленькой повозке, которую ей подарил Тремэн, приехала мадемуазель Леусуа. Ей предстояло провести ночь в одной из расположенных неподалеку хижин, так как дочь ее давнишней подруги собиралась рожать. Это был первый ребенок, трудиться будущей матери предстояло долго, и мадемуазель Леусуа воспользовалась случаем, чтобы навестить Гийома и оставить у него осла, к которому сильно привязалась. Кроме всего прочего, ей нужно было кое-что ему сообщить, и, попробовав произведение Клеманс, она поведала любопытную новость.
— Вчера у меня были дела в Морсалине, где доктор Тостен попросил меня сделать перевязку одному раненому дровосеку. И тот сказал, что замок Нервиль собираются сносить.
Гийом со звоном положил нож и вилку на свою тарелку.
— Сносить? Зачем?
— Дровосек этого не знает. В тот день, когда он поранился, он рубил дерево недалеко от замка. Там последний лакей Габриэль разговаривал с приехавшим из Шербурга человеком. Это подрядчик. Они договорились, что ломать начнут послезавтра… Я еще возьму пирога, он замечательный.
Она положила себе большой кусок. У Гийома пропал аппетит. То, что замок его врага будет повержен, не могло его не радовать, но его беспокоили причины подобного решения. И кто мог его принять?..
У него мелькнула мысль, что с молодой вдовой произошло несчастье и что новый наследник взялся уничтожить презренное жилище. От такого предположения у Гийома защемило сердце, но дело, вероятно, было в другом. Гораздо удобнее подождать, пока он сам развалится, коль скоро завещанное имущество многого не стоит! И потом он был почти уверен в том, что, если бы с Агнес протолкло несчастье, он бы это почувствовал. В один миг благодаря волшебству ее имени, произнесенного Анн-Мари, исчезло приятное воспоминание о госпоже де Бугенвиль: она, и лишь она притягивала Тремэна…
Не переставая есть, акушерка наблюдала за узким лицом сидящего напротив, над которым так хорошо поработали резцом. Она догадывалась, что он думает о госпоже д'Уазкур, и хотя его привязанность была ей не по душе, мудрость подсказывала ей, что тайна и разлука, пожалуй, лучшие союзники любви. Пока он не узнает, что стало с Агнес, пока не увидит ее в монашеском платье или в любом другом, слишком заурядном виде, чтобы больше не превращать ее в мечту, он от этого наваждения не избавится. Поэтому после целой ночи раздумий она решилась сообщить ему эту новость.
— Ну что? — спросила она, наконец. — Что ты об этом думаешь?
— Честно говоря, не знаю. Мне непонятно… Зачем, интересно, мадемуазель де Нервиль…
— Госпоже д'Уазкур, — мягко поправила мадемуазель Леусуа.
— Если угодно. Так вот, к чему ей разрушать дом своих предков? Чтобы построить другой на его месте? Это кажется правдоподобным, учитывая воспоминания, которые у нее остались о прежнем жилище. Но в то же время, если она ушла в монастырь, к чему ей новый дом?
— Я думаю, что Габриэль может что-нибудь знать. Он предан ей, как верный пес. Подобная преданность способна вызвать доверие.
— А что говорят в Морсалине?
— Много всякой чепухи, потому что никто ничего толком не знает. Только языками болтают, так что скоро и в Кетеу, и в Сен-Васт все будут в курсе. Кумушки посплетничают вволю…
— Не сомневаюсь. Впрочем, это не имеет значения, ведь с ними ничего не поделаешь. Интересно было бы узнать имя подрядчика. Назначив хорошую цену, можно было бы заставить его заговорить…
— Попробую узнать. А теперь попроси, пожалуйста, госпожу Белек приготовить мне немного кофе. Мне пора возвращаться к Мартен.
— Почему бы не бросить столь изнуряющее занятие? — спросил Гийом. — Вы постоянно в дороге, а могли бы спокойно жить здесь, радоваться жизни и управлять домом…
— Для этого у тебя есть все, что тебе нужно… не говоря о молодой хозяйке дома, которая однажды появится. А я люблю так жить; сама выбрала и собираюсь продолжать в том же духе, пока есть силы. Позже, может быть…
Она замолчала, поставила пустую чашку, поднялась и с улыбкой посмотрела на хозяина.
— Ну, что? — спросил тот.
— Может быть, когда буду на последнем издыхании, приду к тебе умирать… Должно быть, так чудесно угаснуть в роскоши!
— Тогда как можно позже…
Потантен начал убирать со стола, Клеманс принялась за посуду, а Гийом вышел из столовой — одной из трех или четырех вполне законченных комнат. Здесь все дышало уютом: на фоне деревянной обшивки стен бледно-серого цвета прекрасно смотрелись большие занавески и обтянутые ярким желтым бархатом стулья, коллекция китайского и японского фарфора и, разумеется, изделия от Индийской компании, выставленные в больших посудных филенчатых шкафах по последней моде, в стиле Людовика XVI. Гийом любил современную мебель за чистоту линий, изящество и внешнюю простоту, поскольку ее роскошь заключалась лишь в выборе редких пород дерева и в бронзовых украшениях.
Гийом прошел через две гостиные, где из обстановки были пока лишь прекрасные старинные ковры, несколько кресел и многочисленные марины на стенах. «У меня нет ни одного портрета моих предков, чтобы повесить на стену, — сообщил он как-то Феликсу. — Пусть этим займутся мои потомки, если они у меня будут». — «Но им нужно помочь! Тебе следовало бы заказать живописцу свой портрет». — «Потом посмотрим!»
Наконец он вошел в библиотеку, где больше всего любил находиться. Его жена, если ему удастся жениться, на свой вкус обставит гостиные и спальни, выглядевшие пока весьма скромно. Но эта угловая комната прежде всего должна была стать местом, где он мог бы поработать, отвлечься или поразмышлять. Поэтому ее отделке он уделил особое внимание, продумав деревянную обшивку стен из американской сосны теплого красного тона, гармонирующую с рубиновым бархатом кресел и такими же занавесками, а также подобрав большой письменный стол. Книжные полки, заполненные лишь наполовину, обступали широкий камин из черного мрамора и расположенную в углу винтовую лесенку, по которой можно было подняться на выходивший на обе стороны балкон и добраться до других стеллажей с книгами. Легкие пилястры поднимались к высокому потолку; Неяркий золотистый отблеск бронзовых украшений гармонировал с переплетами уже расставленных книг.
Вернувшись во Францию, Гийом был охвачен настоящей лихорадкой познания, и он покупал множество самих разнообразных мемуаров и книг, посвященных истории, географии, литературе, естественным наукам, даже поэзии, — желая восполнить большой пробел в его душе, начиная с того дня, когда он покинул коллеж в Квебеке, и вплоть до того времени, пока он не поселился сначала в Пондишери, а затем в Порто-Ново. Конечно, ему чуть ли не все было известно о море, навигации, судостроении, о флоре и фауне стран, в которых жил раньше, но, вернувшись в страну высокой цивилизации, он чувствовал, что ему недостает многих элементов культуры. Серьезный недостаток для мужчины, который хотел Добиться успеха.
По правде сказать, дорогая его сердцу библиотека еще была почти не разобрана как раз потому, что он решил сам навести в ней порядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45