Жилю дали кофе, и он почувствовал прилив сил. Он испытывал почти детскую радость. После ада, через который он прошел, до чего же чудесно было чувствовать, что жизнь потихоньку возвращается.Его мысли тоже становились более ясными, и, странная вещь, он все меньше и меньше мог им мешать упрямо возвращаться к тому сновидению.Наоборот, он цеплялся за него, стараясь обнаружить в нем новые подробности.Конечно же, он постарался узнать у Аглаи, действительно ли в ту ночь, когда он неумолимо скатывался к смерти, никто не приходил к нему, но она лишь посмотрела на него с каким-то негодованием.— Вы бретонец, и вы не верите в божественное чудо?— Напротив, я твердо в это верю. Только не понимаю, почему Господь совершил чудо над таким, как я…— Предоставьте Богу решать самому и перестаньте задавать глупые вопросы.С этими словами она вышла, но это не помешало Жилю заметить, что она не ответила на его вопрос.Вдруг ему вспомнилась одна подробность сна..Он знаком подозвал к себе Понго.— Понго, — тихо спросил он, — куда ты дел флакон, который тебе дал тогда ночью тот врач-иностранец?Несмотря на все свое самообладание, индеец слегка вздрогнул.— Флакон… врач? — повторил он, невольно озираясь на дверь.Жиль понял, что в его сновидении была какая-то доля правды, что был какой-то общий заговор. Может, его замыслили и с добрыми намерениями, для его же блага, но он не понимал, какое зло могла бы причинить ему великая радость.Жиль схватил руку индейца.— Понго, ты мне больше друг, чем слуга. Ты мне никогда не лгал. Возможно, что от тебя потребовали хранить это в секрете, а ты всегда держишь слово. Мне нужно знать, остается ли мой рассудок здоровым или же я схожу с ума, подвергаюсь галлюцинациям. Пожалуйста, ответь на мои вопросы.Индеец колебался какое-то мгновение.— Понго обещал ничего не рассказывать, — ответил он с широкой улыбкой, открывающей его громадные заячьи зубы. — Но Понго не обещал не отвечать на вопросы. Говори!— Хорошо. Видел ли ты, что сюда приходил человек в черном? Это был врач-иностранец. Его сопровождала очень красивая девушка с рыжими волосами.— Да. Не в прошлую ночь, а в предыдущую.Девушка долго плакала. Она не хотела уходить, не хотела тебя покидать, но она была вынуждена.Человек в черном говорил, что ей грозит опасность, если она останется. Она повиновалась с условием, что человек в черном тебя вылечит.— Понимаю. А кто их привел сюда?— Господин Красный Медведь! — объявил Понго, для которого имя Винклерид было так же чуждо и непроизносимо, как речь китайского мандарина. — Он уехал верхом в день, когда на тебя напали, уехал далеко. Была плохая погода. Вернулся лишь в ту ночь с человеком в черном и с Огненным Цветком.Это индейское имя заставило Жиля улыбнуться. Оно так подходило Жюдит. Так это Винклерид поехал за Калиостро и за Жюдит. Но куда?Как ему удалось разыскать их за такое короткое время, тогда как он искал ее долгие месяцы?— Кстати, а где он сам? С тех пор, как я пришел в сознание, я его не видел.— Он обещал скоро вернуться, но он очень утомился. Он почти ничего не ел в течение нескольких дней.Когда же Ульрих-Август появился, в нем не. было абсолютно ничего, что могло внушить жалостливое чувство. Более, чем всегда, великолепный в своем блестящем красном, украшенном золотом мундире, в треуголке с белой кокардой и лихо сдвинутым золотым пером, он весь дышал здоровьем и удовлетворенностью. Он подошел к кровати и долго рассматривал друга недоверчивым и вопрошающим взглядом.— Ну как? Как ты меня находишь? — не выдержал Жиль.— Намного менее грязным. Еще не совсем в полном цвете, но начинаю признавать. Я так доволен…Бросившись к Жилю, он обнял его с такой силой, что Жиль побледнел.— Потише. Я еще довольно слаб, ты же знаешь.— Извини.— Не надо извиняться. Главное — это чувство. Ульрих, я знаю, чем тебе обязан, я знаю все, что ты сделал для меня. Если я в данную минуту и жив, то только благодаря тебе.— Я? Я ничего не сделал. Я только гнал лошадей.— Ну, тогда скажем, что благодаря тебе и твоей лошади.— Моим лошадям. Я думаю, что я их загнал до смерти около десятка.— Десятка?! Где же ты был?— В Лионе. Это там расположился твой колдун-итальянец. Надо было туда ехать, чтобы сообщить ему, что ты нуждаешься в помощи. Ну, а если ты должен был умереть, то ты должен был повидаться с некой прекрасной девицей. Судя по цвету волос, она, должно быть, твоя сестра. Все мои поздравления! Какое восхитительное создание! Даже Урсула не столь прекрасна. Сколько же она пролила слез, когда я ей сообщил о том, в каком плачевном состоянии ты находишься. Просто не могу себе представить! Можно ими заполнить целое озеро в Цюрихе! Крики, мольбы, угрозы — и все это потому, что доктор не слишком проворно собирался. Она угрожала покончить с собой на твоей могиле, если не приедем вовремя и если Калиостро не спасет тебя. Я думаю, что она проплакала всю дорогу.С радостным чувством Жиль вслушивался в энергичный голос молодого швейцарца, голос, предназначенный перекрывать шум боя. Сейчас он звучал нежнее всех небесных арф. Безнадежное горе Жюдит было для него самым чудесным целительным бальзамом, самой многообещающей надеждой.— Ты даже не можешь представить, какую радость ты мне принес, Ульрих. Но каким же образом ты их отыскал? Ты же, как и я, не знал, где прячется Калиостро.— Это правда. Но, поразмыслив, я вспомнил, о чем ты мне рассказывал. Потом пришел к заключению, что есть некая персона в Париже, которая должна была это знать. И я поехал к этой персоне.— К кому же. Бог мой?Винклерид, как опытный актер, выдержал паузу, широко улыбнулся и объявил:— К кардиналу де Рогану.— К кардиналу? И ты осмелился! Он не приказал тебя выбросить из своего дома? Главный исповедник Франции!— Когда жизнь моего лучшего друга в опасности, не существует больше главного исповедника Франции. Я бы поехал к самому папе, если бы это потребовалось, а еще лучше к графу Прованскому, то есть к самому дьяволу. Впрочем, я протестант. Должен сказать, что кардинал был очень любезен, он все понимает.— И что же он тебе сообщил?— Что Калиостро уехал из Бордо в Лион, где он основал масонскую ложу для египтян.— А почему для египтян?— Не знаю. Во всяком случае, он только что приехал в Лион. Кардинал также мне сообщил, что Калиостро решил поселиться в Париже и поручил своему секретарю, некоему Рамону де Карбоньеру, найти подходящий дом для него и его семьи.— Так у него есть семья?— Есть, по крайней мере, жена, и даже очень красивая. Это знатная дама из Рима, кажется, ее зовут Серафина. Не выспрашивай меня, где они сейчас находятся, этого я не знаю. Поговорим о другом. Скажи-ка мне…— Еще одно только слово. Понго сказал мне, что Жюдит хотела остаться со мной и что ей помешали. Ты знаешь, почему?— Не слишком хорошо. Может быть, она в опасности. Врач сказал ей: «Вы знаете, что вам ничего не грозит до тех пор, пока вы находитесь под моей защитой». Он, должно быть, поклялся ей всеми богами, что ты выживешь и будешь здоровым, если только она согласится следовать за ним.Но как ты об этом узнал? Ты же был полумертв, а Калиостро потребовал сохранить это в тайне.— Я думаю, что именно потому, что я был полумертвым, я видел, ты слышишь, я видел, как зритель видит сцену в театре, то, что происходило в этой комнате. Я знаю, что вокруг моей постели были Калиостро, Жюдит, ты, Понго, госпожа де Гунольштейн и больше никого. Что ты на это скажешь?— Что это довольно странная вещь, и , в этом случае не стоит говорить твоей хозяйке, что ты об этом знаешь. Она ужасно боится Калиостро.— Я начинаю думать, что все боятся Калиостро. Но ты прав. Я ей об этом ничего не скажу.Вопросов больше не было. Он удостоверился, что он не сумасшедший, он знал, что врач-итальянец будет жить в Париже, он также знал, что Жюдит любит его любовью, сравнимой с его любовью. Теперь он мог терпеливо выздоравливать.Долгое выздоровление, которое затем последовало, было не лишено очарования. Эрмитаж был очень приятным жилищем, а его прелестная хозяйка Аглая делала все, чтобы развлечь и придать силы больному, к которому она привязалась. Тот отвечал ей взаимностью.Со стороны Турнемина такая признательность удваивалась глубокой благодарностью. Однако происходило странное. Притягательность красоты была лишена сладострастия, и эта прекрасная провансалка пробуждала в нем лишь чистые чувства, лишенные всякого желания. Если он и любил ее, то лишь с братской горячей нежностью.Он относился к ней, как брат к красивой обожаемой старшей сестре, но не более того.Благодаря ей друзья Жиля ввели привычку ежедневно или почти ежедневно собираться у постели больного, затем у его шезлонга, где он постепенно приходил в себя. Винклерид, когда был свободен от службы, приезжал из Версаля, принося с собой отзвук бешеных скачек, глоток здорового свежего ветра. Затем Баррас, живущий скорее безуспешной игрой, не желавший ничего знать, кроме своих ночей в игорных домах. Он приезжал погреться у камина, выпить чашку доброго шоколада и рассказать последние парижские сплетни. Добрейшая мадемуазель Маржон тоже неоднократно проделывала путешествие с улицы Ноай, чтобы заверить своего постояльца в ее привязанности и теплых чувствах к нему, а также чтобы доставить ему приходившие письма, письма, пахнущие розами. Жиль догадывался об их происхождении, и каждый раз просил отсылать их обратно, даже не распечатывая.— Если вас будут спрашивать, то самым лучшим ответом будет, что вы ничего не знаете о моем местонахождении. Тогда вам будет легче возвращать их.Она любезно согласилась, сожалея, что не сможет сама последить за выздоровлением своего постояльца, но уже наученная тем приступом, которому подвергся ее дом, она не без сожаления согласилась, что Эрмитаж, находящийся во владениях герцога Орлеанского, более безопасен, нежели ее дом.Герцог Шартрский, появившийся однажды в сопровождении лейтенанта полиции Ленуара, сообщил Жилю:— На вас нападали от моего имени, шевалье, Будет делом моей чести, чтобы вы смогли покинуть этот дом лишь тогда, когда вы будете полностью здоровы и сможете продолжать службу у короля. Это моя к вам настоятельная просьба, прошу вас не спорить об этом. Не найдется такого сумасшедшего, который осмелился бы причинить зло моим друзьям, находящимся в моих владениях. А теперь извольте выслушать лейтенанта полиции.Ленуар явился для того, чтобы выслушать показания раненого, поскольку происшедшее не было тайной. Однако расследование, открытое по личному приказанию короля, которого оповестил Винклерид, потребованное также герцогом Шартрским, совсем не продвигалось. Бозир бесследно исчез, его любовница, некая Николь Легей, называемая Оливией, женщина, похожая на королеву, также испарилась. Их дом был убран и вычищен так тщательно, что невозможно было даже заподозрить, что там было пролито столько крови.Все было устроено так, что если бы не отчаянное сопротивление жертвы нападения и не полученная им неожиданная помощь, которая привела к тому, что бой продолжился за пределами дома, встревожив всю улицу, то никто никогда ничего бы не узнал. Жиль был бы стерт с лица земли, и невозможно было бы узнать, что с ним случилось.Однако на вопросы Ленуара молодой человек давал расплывчатые ответы. Он совсем не знал убийц.— Но юноша, который вам оказал помощь, к тому же он так и не объявился, заявил, что вы узнали главаря банды, что он не понял имени, которое вы назвали. Мы предприняли поиски этого юноши в карьерах Монмартра, но никто не знает, что с ним стало.— Он ошибся, — ответил Турнемин. Ему претила роль доносчика, даже по отношению к таким презренным подонкам, как д'Антрэг и Рето. — Может быть, в какой-то момент я и узнал кого-то, но я в этом совершенно не уверен. Вы легко понимаете, мне очень трудно назвать какие-то имена.— Позвольте судить об этом нам. Вас чуть было не убили. Никакой кодекс чести не обязывает вас ни к чему по отношению к убийцам.— Этот кодекс не позволяет мне обвинять без доказательств невиновного. Я сожалею, господин лейтенант, но мне нечего вам больше сообщить.Вздохнув, Ленуар поднялся. Он давно научился понимать людей, и немногие могли похвастаться тем, что могли спрятать тайники своей души от его молчаливого и всепроникающего взора. Однако случались и исключения, что воспринималось им с особой опечаленностью.— Я не верю вашим словам. Но, в конце концов, речь идет о вашей жизни. Желаю вам выздоровления. Однако подумайте…Герцог Шартрский не ушел с ним. По-видимому, ему нужно было еще о чем-то сказать.— Меня восхищает ваша сдержанность, шевалье, — сказал он, встав во весь рост перед Жилем. — Однако, если верить госпоже де Гунольштейн, ваш недавний бред был более многословен. Во время него вы произнесли одно имя, и даже неоднократно. Это имя хорошо известно баронессе, это один из ее друзей… и моих тоже. Вы не назвали имя графа д'Антрэга только потому, что я здесь присутствовал?— Конечно же не поэтому, монсеньер. Я глубоко уважаю Ваше королевское Высочество, надеюсь, вы меня извините, но должен признаться, что я не боюсь вас. Я ничего не сказал по той причине, что, обретая с каждым днем свои силы благодаря заботам госпожи де Гунольштейн, надеюсь очень скоро восстановить их полностью и вовсе не хочу отдавать полиции возможность улаживать мои дела. Я уже оказывался перед лицом господина д'Антрэга со шпагой в руке, и это не было для него благополучно. В следующий раз я его убью. Вот и все.Красное лицо принца озарилось улыбкой, но глаза оставались внимательными и холодными.— В самом деле, вы уверены, что это был д'Антрэг? Его не было в Париже в декабре. За три дня до нападения на вас он уехал в свое поместье Виваре. Он хотел провести Рождество в семейном кругу. Тут какая-то ошибка.На улыбку герцога Жиль ответил такой же улыбкой, с таким же холодным взглядом.— Если Ваше королевское Высочество говорит так, значит, так оно и есть. Вы видите, монсеньер, у меня были основания хранить молчание. Я, должно быть, слышал или видел какого-то призрака.Последовало короткое молчание, оба изучали друг Друга. Филипп Шартрский прервал его взрывом смеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52