Особенно Бомарше, после свадьбы он стал проявлять к жене немного детское и наивное, но бесконечно трогательное внимание.Выйдя на улицу, мужчины быстрым шагом направились в сторону Дворца Правосудия, надеясь прийти туда пораньше и занять хорошие места в зале.Была пятница 31 мая 1786 года, в этот день обе палаты парламента должны были вынести вердикт по нашумевшему процессу о колье королевы, делу, вокруг которого кипели страсти не только во Франции, но и во всей Европе.Когда 15 августа 1785 года кардинал де Роган, первосвященник Франции, был арестован в Версале в заполненной людьми Зеркальной галерее как раз в тот момент, когда он в торжественном церковном облачении направлялся в часовню дворца, чтобы отслужить в ней мессу в честь Успения Богоматери и посвятить, следуя величественному ритуалу Людовика XIII, Францию Святой Деве Марии, какое-то безумие овладело всем королевством.Казалось, под сводами самого красивого в мире дворца раздалось жуткое рычание неожиданно пробудившегося монстра. И сразу, особенно в темных глубинах Парижа, где народ, растравленный памфлетистами и изголодавшимися писаками, еще глухо и нестройно выражал свое недовольство, образовались как бы трещины, из которых вырывалось странное зловоние и липкие извержения. Море грязи, медленно, шаг за шагом, поднималось по ступеням трона, и недалек был день, когда оно должно было полностью поглотить его.Стараясь не обгонять своего несколько медлительного друга. Жиль воскрешал в памяти все перипетии скандального дела, в котором он был замешан значительно больше, чем сам того хотел.На первый взгляд, дело о колье королевы казалось довольно простым: молодая красивая женщина, такая же алчная, как и бедная, Жанна де Сен-Реми из рода Валуа, потомок по внебрачной линии короля Франции Генриха II и Николь де Савиньи, бывшая замужем за жандармом Марком-Антуаном де Ла Мотт, незаконно присвоившим титул графа, завлекла в свои сети кардинала де Рогана. Бывший посол Франции в Вене, галантный и любящий пышность прелат, считался самым богатым человеком в стране.При дворе кардинала не слишком жаловали.Мария-Антуанетта, как и мать ее Мария-Терезия, относилась к нему неприязненно, чем доводила Рогана до отчаяния. Несчастный прелат еще в Вене влюбился в свою будущую повелительницу и мечтал играть при ней ту же роль, что и Мазарини при Анне Австрийской. Жанну де Ла Мотт Валуа он принял за благодетельную фею, явившуюся ему, чтобы помочь добиться любви королевы. Не ему ли она говорила, как благожелательно и тайно принимает ее «кузина», как доверчиво слушает ее рассказы. Графиня уверила кардинала, что только она в силах вернуть несчастному прелату покой. Судьба помогала авантюристке: в галереях Пале-Рояля, где обычно назначали свидания все галантные девушки Парижа, «граф» познакомился с молодой проституткой Николь Леге по прозвищу Олива, имевшей поразительноесходство с Марией-Антуанеттой. Супруги нарядили ее в платье, скопированное с наряда королевы, и поздним вечером привели на свидание с кардиналом в Рощу Венеры в Версале. Роган, обманутый темнотой и любовью, не сомневался, что перед ним Мария-Антуанетта. Он опустился на колени, поцеловал край платья и получил от Оливы прекрасную розу. Потом мнимая королева, послушная знаку супругов де Ла Мотт, не произнеся ни слова, убежала…С этого достопамятного вечера кардинал ни в чем не мог отказать своему другу Жанне. Графиня сначала выманивала у него деньги, но потом, когда она увидела сказочное колье, заказанное некогда Людовиком XV для госпожи Дюбарри, от которого Мария-Антуанетта отказывалась уже два или три раза, в голове Жанны родилась поистине гениальная идея.Она убедила кардинала в тайном желании королевы приобрести это необычайное украшение.Она объяснила ему, что король отказался купить колье, найдя цену слишком высокой, но если какой-нибудь мужчина, достаточно галантный и богатый, совершит это чудо, то его ждет безграничная благодарность королевы. Кардинал не колебался. Да и почему он доложен был сомневаться?Вот уже несколько недель подряд он получал от королевы нежные и страстные письма. Откуда ему было знать, что писала их не Мария-Антуанетта, а любовник Жанны шевалье Рето де Виллетт…Кардинал вступил в переговоры с ювелирами королевы и от имени Марии-Антуанетты купил колье, выступая гарантом оплаты. В доме графини он сам вручил колье ложному посланцу королевы, роль которого мастерски сыграл все тот же ловкий господин де Виллетт. Вечером сообщники разломали великолепное украшение, поделили камни и разными дорогами направились в сторону Англии.Обеспокоенные ювелиры, не получив никакой платы, прибыли в Версаль, чтобы потребовать от королевы уплаты долга. Это произошло 15 августа 1785 года. Час спустя кардинал был арестован по обвинению в воровстве…Так говорит история, но, как часто бывает, рассказ ее не схватывает всех сторон этого удивительного дела, и Жиль мог добавить в него эпизоды, не подлежащие публичному оглашению в зале суда. Лишь самые верные и молчаливые слуги знали, что граф Эстергази часто приводил графиню в апартаменты королевы, что Мария-Антуанетта находила ее приятной и трогательной и сама разрешила провести маскарад в Роще Венеры. Во время свидания мнимой королевы с влюбленным кардиналом настоящая королева, спрятавшись за решеткой ограды, забавлялась веселым розыгрышем. Но о связи графини де Ла Мотт с графом Прованским знал только Турнемин, и только благодаря ему королева наконец решилась закрыть свои двери перед предприимчивой графиней. Что теперь будет с главными действующими лицами этого фантастического мошенничества? Что будет с Калиостро? Графиня, пылая ненавистью, назвала его имя в числе своих сообщников, чтобы отомстить магу за то, что он пытался противодействовать и даже предупреждал кардинала об опасности…— Проклятье! — прорычал Бомарше, поскользнувшись на капустной кочерыжке. Он схватил за руку своего спутника и концом трости отшвырнул неожиданное препятствие к стенке дома. — Когда, наконец, начнут убирать отходы этого проклятого города! Без вас я сломал бы себе шею!И зачем только вы отказались от кареты, мы спокойно в ней доехали бы до Дворца Правосудия. А теперь у нас такой вид, что, боюсь, даже наши пропуска не помогут нам пройти в зал заседания.— В карете мы не сможем проехать сквозь плотную толпу. Кроме того, идти недалеко и вам полезно подвигаться… Но, сударь, откуда этот противный запах?! Ни на полях сражения, ни в индейских лагерях я не встречал такого зловония!Действительно, как только наши друзья приблизились к стенам Ратуши, они попали в атмосферу вони, в мир стоков, свалок гнилых овощей и разложившегося мяса. Чудовищный запах смерти вынудил Турнемина спешно вынуть свой носовой платок.Бомарше засмеялся, спокойно открыл крышку в золотой головке трости и стал вдыхать аромат духов, спрятанных в ней.— Вот они, прелести пеших прогулок, за которые вы так ратуете, — сказал он.— Но откуда эта вонь?! С рынка?— Да.На мосту Нотр-Дам их догнали три телеги, запряженные крупными ломовыми лошадьми. Каждую телегу сопровождали факельщики, одетые в черные рабочие блузы, с лицами, закрытыми шифоном, и священник с церковным служкой с кадилом в руке. Груз, вповалку брошенный в телеги, был накрыт черными погребальными покровами с белыми крестами.— Что это такое?— Старые жители кладбища Невинно Убиенных. Их переселяют, — вздохнул Пьер-Огюстен. — Если бы мы не пошли пешком, вы так и не узнали бы, что лейтенант полиции и парижский прево решили наконец ликвидировать эту огромную свалку усопшего груза, где скучилось примерно сорок поколений парижан. С седьмого апреля каждую ночь вывозят множество трупов, сложенных штабелями, и переправляют на другой берег Сены.— Куда же их везут?— В старые карьеры Томбе-Иссуара (теперь это Катакомбы, вход в которые расположен на площади Данвер-Рошо), где их сбрасывают в глубокие заброшенные шахты… Думаю, скоро они не кончат. В начале работ было еще терпимо, но с наступлением тепла смрад доходит даже до Бастилии. Летом надо обязательно отправить Терезу и Эжени в деревню.— А что будет на месте кладбища?— Овощной рынок. Отличная идея, поверьте человеку, проведшему детство и юность на улице Сен-Дени, в двух шагах от кладбища Невинно Убиенных. Это не слишком приятное соседство.Так беседуя, друзья шли по мосту Нотр-Дам вдоль двойной цепи обветшалых и шатких домов, почти полностью загромождавших проезжую часть моста. Другой мост — Понт-о-Шанж, ведший прямо ко Дворцу Правосудия, был закрыт — строительные рабочие разрушали на нем древние лавки менял и старые лачуги. Небо стало светлеть, и глазам пешеходов открылись горы щебня и штукатурки, выросшие у деревянных арок старинного моста.— Париж меняет кожу, — заметил Бомарше с удовлетворением. — В следующем году этого моста уже больше не будет. Уцелеет только насос.Вы знаете. Жиль, у нас очень хороший король, даже слишком хороший. Это настолько угнетало его, что в результате он неудачно женился. И еще ему не хватает железного кулака старых Капетов. Ах! Будь он построже, мы бы познали золотой век!— Вы автор «Женитьбы Фигаро», и вы говорите, что любите короля! Да ваша пьеса, мой друг, настоящая тлеющая головня на бочке с порохом… Это мина, подведенная…— Под привилегии дворянства, но не под трон короля! Если бы рядом с ним был Ришелье, способный не моргнув глазом снять голову с Монморанси, я бы аплодировал ему громче всех. Однако, сударь, вы правы, ни один экипаж не может проехать к Дворцу Правосудия, не знаю, сможем ли мы до него дойти.Действительно, толпа, все больше увеличиваясь, двигалась в ту же сторону, что и наши друзья. Улицы Сите, набережные и мостовые были черны от народа.— Надо пробиться, — сказал Жиль. — Дайте мне ваш пропуск, выданный прокурором, и следуйте за мной.Он стал энергично прокладывать в толпе путь для себя и для своего спутника. Благодаря высокому росту он скоро увидел сержанта Ге, поставившего лошадь поперек улицы Жерве-Лоран и с ее помощью устроившего что-то вроде барьера. К Дворцу Правосудия он пропускал лишь тех, кто имел соответствующие пропуска. Жиль взмахнул бумагой, переданной ему Бомарше, и громко крикнул:— Дайте нам пройти, сержант! Пропустите господина Бомарше!Возможно, в эту эпоху не было в Париже имени известней, чем имя великого комедиографа.Толпа расступилась, недовольное ворчание тех, кого Жиль безжалостно толкал, стихло, и Пьер-Огюстен, красный от гордости и жары, оказался по другую сторону решетки, окружавшей Дворец. Турнемин не отставал от него ни на шаг.Процесс близился к концу, все обвиняемые, за исключением кардинала, были переведены в Консьержери, и народное любопытство захлестывало улицы. То тут, то там слышались обрывки веселых песенок: Олива сказала так: — Наш кардинал — простак, У Ла Мотт другой разговор, Твердит: — Кардинал вор. Про себя вздыхает Роган - Не Роган он теперь, а болван. Аллилуйя! В Италии прекрасной Папа сделал его красным. В Версале король ученый Сделал его черным, А парижский парламент в целом Считает его белым. Аллилуйя! И еще, направленная уже против королевы: Презренная шлюха, велю тебя казнить! Как ты посмела королеву изобразить! Достойная государыня, вы меня обижаете, Вы же часто сами меня изображаете… Первый луч солнца осветил новый фасад Дворца Правосудия с еще кое-где оставшимися строительными лесами. Увлекаемые общим потоком, Бомарше и Жиль поднялись по широкой лестнице и оказались в Большом зале. Но это было только полдела: им еще предстояло добраться до зала верхней палаты парламента. На заключительное заседание пропускали только по разрешениям, однако оказалось, что их значительно больше, чем мест в зале. Каждый член Трибунала считал святым долгом раздать пропуска всем своим друзьям. Судебные исполнители, выполнявшие роль стражей на подступах к вожделенному залу, напрасно пытались избежать толкотни и столкновения с особо рьяными зрителями: мужчины отпихивали их локтями, женщины пускали в ход острые каблуки своих туфелек, отдавливая ноги неповоротливых мужчин. Удачно избежав этой опасности, Бомарше и Жиль уже в пять часов вошли в зал, потолок которого славился великолепной росписью и лепкой, выполненной еще в XVI веке итальянским монахом Джиованни Джиокондо.— Наконец-то мы пришли! — облегченно вздохнул Пьер-Огюстен, усаживаясь сам и предлагая другу соседнее кресло возле двери, через которую войдут в зал члены Трибунала. — Каким же надо быть любопытным человеком, чтобы подняться в такую рань! Ах, моя милая кровать…— Сны вы еще досмотрите, а такой спектакль вряд ли когда-нибудь повторится. Большая удача для драматурга — присутствовать при развязке подобной авантюры. Или я ошибаюсь?— Нет, конечно, вы правы. Но, кроме интереса, так сказать, профессионального, у меня есть и другая причина, заставившая беднягу Бомарше встать до света. Эта причина — вы. Теперь, когда процесс окончен, король несомненно разрешит вам вернуться и восстановит вас в своей гвардии. Ваше воскрешение найдут забавным, и вы станете кумиром версальских дам.— А для мосье я тоже стану кумиром? Он постарается вынюхать всю правду, и это только увеличит его ненависть к королю. Даже если процесс, за которым он следит весьма внимательно, удовлетворит его, то есть парламент не посчитается с волей короля и королевы, даже тогда его следует опасаться. Я думаю, было бы лучше подождать и посмотреть, как пойдет дело. И потом, я не уверен, что захочу вернуться в Версаль и вновь надеть форму гвардейца. Джон Воган лучше служит своему государю, чем Жиль де Турнемин: у него развязаны руки, он может принимать неожиданные решения… Да и опасности, подстерегающие королей в стенах их дворцов, в настоящее время сведены до минимума: у Его Величества всегда под рукой и гвардейцы, и швейцарцы, и легкая кавалерия, все они готовы умереть по первому его приказанию. Мое же дело — граф Прованский, а он редко бывает в Версале. Да и для Жюдит будет лучше, если меня по-прежнему оставят в покойниках, хотя бы еще на некоторое время…— Ваша молодая супруга все еще в Сен-Дени?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42