– Так уж вышло, Дмитрий Петрович, – повторил Сабинин, стараясь, чтобы его голос не звучал извинительно – с какой стати, в конце-то концов? – Так вы мне разрешаете переехать на частную квартиру? Тем более у меня здесь возникли… неприязненные отношения кое с кем из жильцов, вы сами видели, до чего дошло дело.
Кудеяр поднял голову:
– Ну что же, не могу вам ничего запрещать, здесь ведь не тюрьма и не исправительное заведение. Но послушайте моего совета, будьте с ней осторожнее. Здесь нет какого-либо оттенка личных чувств, я искренне о вас забочусь, как о неплохом товарище, с которым, хочется верить, мы еще поборемся рука об руку… Быть может, вам сейчас кажется, что перед вами раскрылись новые, более заманчивые перспективы, но, честное слово, связываться с эсерами я бы вам не рекомендовал…
– Чудак-человек, а кто вам сказал, что я собираюсь встать под их знамена? – воскликнул Сабинин. – Ну, войдите в мое положение, я же не могу грубо отталкивать очаровательную женщину, проявившую ко мне столь явный интерес. – Он умышленно говорил сейчас с нескрываемой развязностью, хладнокровно причиняя собеседнику боль. – Я нормальный мужчина, в конце концов, а она прелестна… Уж вы-то меня понимаете лучше, чем кто бы то ни был…
– Избавьте меня от таких деталей, – нервно сказал Кудеяр.
– Да бога ради, бога ради! – кивнул Сабинин. – Я вам просто пытаюсь доказать, что вовсе не намерен совершать измену и переходить под другие знамена. Вот, кстати, вы при необходимости сможете поговорить с господами эсерами достаточно твердо?
– Они вас все же вербуют к себе?
– Полное впечатление, – сказал Сабинин уверенно. – Известная особа денно и нощно меня пропагандирует самым вульгарным образом. Я устал уже слушать, сколь храбры и могучи эсеры, лучшие на свете террористы и просветители народа… и сколь ничтожны социал-демократы, пережевывающие свой сухой и обветшавший марксизм, как корова – жвачку. Вы не обижайтесь, я ведь не от себя говорю, а чужие слова передаю.
– Вот даже как… – тихо, недобро промолвил Кудеяр.
– Именно так, – подтвердил Сабинин. – Знали б вы, какой я подвергаюсь пропагандистской обработке, глядишь, и всерьез посочувствовали бы вместо того, чтобы питать недоверие… Между прочим, она говорит, что сюда вскоре приезжает сам Суменков… неужели моя скромная персона способна заинтересовать великого террориста?
Кудеяр грустно усмехнулся:
– Опасаюсь, их гораздо более интересуют те деньги, что вы все же можете получить…
«Отлично, – весело подумал Сабинин. – Похоже, я тебя должным образом завели развернул в нужную сторону. Ты их уже тихонечко ненавидишь, господ эсеров…»
И сказал:
– Я сам прекрасно все понимаю. И потому вынужден поставить вопрос открыто и прямо: вы способны при необходимости с ними поговорить по душам? Выразить возмущение столь откровенной и беззастенчивой вербовкой ваших сподвижников у вас под носом?
– Будьте уверены, – сказал Кудеяр, не колеблясь. – Как только возникнет такая необходимость. Существует такая вещь, как межпартийные товарищеские суды… Так просто я вас эсерам не отдам… если только вы сами проявите достаточную твердость.
– Не сомневайтесь, – заверил Сабинин и поднялся. – За вещами я еще пришлю… Всего наилучшего, и, ради бога, прошу во мне не сомневаться…
Выходя в ворота, он подумал: с этой стороны все обстоит отличнейшим образом. В душе Кудеяра посеяны и пышным цветом расцвели плевелы вульгарного недоверия и злости. Если возникнет такая необходимость, он в блаженном неведении устроит эсерам грандиознейшую сцену, так что с этого направления тылы прикрыты. Вот если бы только…
– Добрый день, господин Трайков!
– О господи, – сказал Сабинин со вздохом. – Комиссар, вы меня преследуете, словно бравый гвардеец – смазливую горничную…
– Совершенно неуместное сравнение, по-моему, – сухо сказал молодой комиссар Мюллер. – Что это вы столь игриво настроены?
Он выглядел осунувшимся и невыспавшимся, под глазами лежали явственные тени: ну, конечно, высочайший визит, полиция с ног сбилась…
«Интересно, а если рассказать ему все? – мелькнула в голове у Сабинина шальная мысль. – То-то подпрыгнул бы…»
А что дальше? Предположим, комиссар пошлет засаду… а где гарантии, что террористы не прознают об этом заранее? Путем какой-нибудь хитрой слежки, путем своих информаторов в полиции – почему бы таковым не оказаться? Нет, никому сейчас нельзя доверять…
– Я вас задержу ненадолго, – сказал комиссар. – Пойдемте, вам в какую сторону? Прекрасно, потому что мне в любом случае по дороге… Господин Трайков, я прочитал ваш отчет, данный вчера на явочной квартире. Это небезынтересно, не скрою. И все же он меня во многом не устраивает.
– Думаете, я от вас что-то утаиваю?
– Вполне возможно, – спокойно сказал комиссар. – Исключать нельзя… Вы касались лишь, если можно так выразиться, умственных аспектов. Образ мыслей, сочинение теоретических трудов, агитационных брошюр, переброска через границу литературы и типографских шрифтов… Меня сейчас гораздо больше интересует террористическая сторона дела.
– Полагаете, там есть террористы?
– Уверен, хотя доказательств вроде бы и нет, – сказал комиссар. – Одна ваша девица, застрелившая средь бела дня добропорядочного торговца, чего стоит… У меня есть сведения, что в глухих окрестностях города порою происходят странные взрывы. Что через третьих лиц закупаются подозрительные химикалии и вещества, пригодные для производства бомб. Увы, ни одна из этих ниточек не приводит к клубку… Известно вам что-либо о… подобном?
– Вынужден вас огорчить, – пожал плечами Сабинин. – В жизни не слыхал ни о чем, что имело бы какое-то отношение… Вы так и не спрашивали в свое время, а сам я не говорил… Но вот теперь – самое время. Понимаете ли, комиссар, я в этой среде – новичок, мне рассказывают далеко не всё, в главные секреты не посвящают. Я не лукавлю. Хотите послушать мою историю, длинную, но любопытную? В современных пьесах такие предложения звучат сплошь и рядом – «присядьте и послушайте мою историю»…
– Мне некогда, – сказал комиссар то, чего Сабинин от него и ждал. – Нет времени выслушивать вашу биографию, как бы она ни была интересна… Вот послезавтра – пожалуйста. Когда все хлопоты будут позади. Пока что я еще раз вас спрашиваю… и прошу отнестись к моим словам с величайшей серьезностью: известно вам что-то о террористической деятельности здешних ваших земляков?
– Отвечаю как на духу: представления о таком не имею.
– Ну, смотрите, – сказал Мюллер устало. – Вы и не представляете, насколько я буду на вас зол, если выяснится, что вы меня обманываете. И сколько неприятностей я вам тогда смогу причинить… Всего хорошего, господин Трайков.
Он вяло кивнул и, не оглядываясь, пошел вперед. Проводив его задумчивым взглядом, Сабинин ощутил легкий укор совести – симпатичный молодой человек, что ни говори, и что-то он определенно то ли почуял, то ли пронюхал. Вот только подозрения его смутны и неконкретны, выписывает круги, как хорошая гончая, тщетно пытаясь взять пропавший след… но придется ему и дальше предаваться этому пустому занятию…
Глава шестая
Не счесть алмазов в каменных пещерах…
Выйдя из почтовой конторы, он не стал терять времени: опустился на ближайшую лавочку, распечатал письмо от славной тетушки Лотты и прочитал его внимательнейшим образом.
Надо же, кто бы мог подумать… Честное слово, и в мыслях не было… Вообще-то, логично и объяснимо…
Тщательно сложив письмо, сунул его в конверт, спрятал во внутренний карман пиджака, вскочил с нагретой полуденным солнцем скамейки и быстрым шагом направился в сторону улицы князя Меттерниха. Не столь уж близкий конец, но он не хотел брать извозчика, праздно сидеть в экипаже неподвижной куклой – нервное напряжение и, что греха таить, азарт требовали выхода в движении…
У него так и не было пока что своего ключа от входной двери – Надя не отдала, преподнеся некую убедительную ложь, которую он принял с христианским смирением: ну, конечно, о н и, хоть и сделав его мнимым хозяином квартиры, стремятся застраховаться от разных случайностей…
Пришлось звонить. Надя открыла очень быстро. Пропуская его в прихожую, посмотрела что-то очень уж укоризненно. Словно и не радовалась приходу верного любовника.
– Случилось что-нибудь? – безмятежно спросил Сабинин в полный голос.
Она сделала недовольную гримаску, шепнула на ухо:
– Я же тебя просила не давать никому этого адреса…
– Я и не давал, – так же шепотом ответил Сабинин. – За одним-единственным исключением, уж не посетуй… – И вдруг замолчал, оторопело уставился на нее: – Что, ко мне кто-то…
– Ага, – сказала Надя с напускным безразличием. – Там тебя в гостиной некий старый друг дожидается…
Прямо-таки ворвавшись в гостиную, Сабинин уставился на сидевшего за столом мужчину – элегантно одетого, несколькими годами его старше, в золотых очках. Сначала едва не кинулся к нему с распростертыми объятиями, но помедлил, сказал с расстановкой:
– Что-то я даже и не пойму, славный мой, то ли на шею к тебе броситься и облобызать троекратно, то ли браунинг достать и патрон в ствол загнать…
– Тёма! – укоризненно воскликнул гость, приближаясь к нему как раз с распростертыми объятиями. – Ну что же ты, право? Я тебе все объяснял в письмах…
– Объяснял-то объяснял…
– Обижусь, честное слово! Уж если я здесь, следовательно, все обстоит прекрасно.
– Хочется думать, хочется верить… – протянул Сабинин, но, сделав над собой явственное усилие, все же обнялся с гостем.
Надя смирнехонько стояла в сторонке, наблюдая за ними с невозмутимостью истой английской леди, во дворец которой вдруг нежданно вломился пьяный бродяга в грязных сапожищах.
– Наденька, позволь тебе представить… – спохватился Сабинин.
– Мы уже успели познакомиться с господином Мирским, – светским тоном прервала Надя. – С полчаса мило болтаем, ожидая тебя…
– Вот и прекрасно. – Сабинин чувствовал, что стал несколько суетлив, но ничего не мог с собой поделать. – Ангел мой, мы, с твоего позволения, уединимся в кабинете. У господина Мирского ко мне довольно деликатное дело…
– Бога ради, ты ведь у себя дома… – пожала она плечами.
Обхватив гостя рукой за плечи, Сабинин повлек его в кабинет, нетерпеливо, властно.
Минут через двадцать они вышли. От прежней настороженности Сабинина, плохо скрытой неприязни не осталось и следа, они шагали бок о бок с умиротворенными и благодушными лицами, подобно прославившимся на века братской любовью древнегреческим близнецам Диоскурам.
– Надюша, Наденька! – позвал Сабинин ликующим голосом. – Наш гость вынужден нас покинуть, у него неотложные дела…
Надя появилась с тем же светски невозмутимым лицом, подала руку для поцелуя. Мирский склонился над ней с грацией опытного жуира:
– Весьма был рад знакомству, мадам! Искренне надеюсь его продолжить. Сейчас же, великодушно прошу извинения, вынужден отбыть. Дела-с… Тёма, ты запомнил адрес?
– Ты мне лучше запиши, – сказал Сабинин, подавая ему свой блокнот, чуя на лице застывшую идиотскую улыбку. – А то и забыть могу на радостях…
– Изволь.
Мирский крупным, разборчивым почерком написал адрес на верхнем, чистом листочке, подал Сабинину. Тот, небрежно швырнув блокнот на столик в гостиной, повел гостя в прихожую, смущенно бормоча:
– Ты уж прости за все, что я наговорил, но знал бы ты, каких мне нервов стоило тебя ожидать столько времени…
– Пустяки какие, – благодушно гудел Мирский. – Все позади, что уж тут считаться…
– Ты когда будешь на квартире?
– Часикам к шести, не раньше. Сначала нужно съездить в билетные кассы, потом навестить кое-кого…
Закрыв за ним дверь, Сабинин вернулся в гостиную. Надя ждала его, с величайшим хладнокровием скрестив руки на груди.
– Интересно, – сказала она без особого раздражения. – Тёма… Значит, тебя по-настоящему Артемием зовут?
– Поражен вашей проницательностью, мадемуазель! – рявкнул Сабинин зычно, словно подававший солдатам команду унтер, вслед за чем подхватил Надю на руки и закружился со своей очаровательной ношей по гостиной, придушенным голосом распевая, пусть и фальшиво, но с огромным воодушевлением:
Не счесть алмазов в каменных пещерах,
Не счесть жемчужин в море полуденном…
– Отпусти, сумасшедший! Что на тебя накатило?
Бережно поставив ее на ноги посреди гостиной, Сабинин шарахнулся к буфету, достал бутылку тминной, рюмку, налил себе до краев, опрокинул в рот. Шумно выдохнув, блаженным взором обвел гостиную, шагнул к висевшей на стене гитаре (Надя любила на ней иногда побренчать, довольно музыкально), упал перед Надей на одно колено и ударил по струнам во всю ивановскую:
Цыганский быт и нравы стары,
Как песни, что все мы поем,
Под рокот струн, под звон гитары,
Жизнь прожигая, зря живем!
Прощаюсь нынче с вами я, цыгане,
И к новой жизни ух-хажу от вас,
Вы не жалейте меня, цыгане,
Прра-ащай мой табор, пою в последний раз!
Безусловно, его пенье и в подметки не годилось искусству любимца публики Юрия Морфесси, а уж знаменитый Николай Дулькевич и вовсе выгнал бы такого певца взашей, но некоторый недостаток песенного мастерства Сабинин искренне пытался восполнить огромным энтузиазмом и громогласностыо. Надя, не выдержав, зажала уши, но он, мотаясь по комнате с гитарою наперевес, без удержу распевал:
Цыганский табор покидаю,
Довольно мне в разлуке жить,
Что в новой жизни ждет меня, не знаю,
А в старой не о чем тужить!
Сегодня с вами затяну я песню,
А завтра нет меня, и я уйду от вас,
И вспоминайте цыгана песню,
Пр-ращай, мой табор, пою в последний раз!
– Я тебя умоляю! – воскликнула Надя.
Нехотя отложив гитару, Сабинин остановился посреди комнаты, медленно остывая. Потом рванулся к Наде, прижал ее к себе и, ломая всякое сопротивление, принялся громко и беззастенчиво целовать – в нос, в щеки, куда попало. Она покорилась, должно быть, справедливо рассудив, что противоречить ему сейчас бесполезно.
Выпустив ее в конце концов, Сабинин рухнул на диван, раскинул руки по спинке, блаженно улыбаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39