Вид ее был ужасен: испачканные землей и собравшие немало травы волосы свисали на спину, одежда тоже была обильно испачкана, разодранные сандалии она несла за ремешки, грязны были также ее руки и лицо, ноги покрывала корка грязи.
– Domina, domina, что случилось? – причитал слуга. – Ты оступилась?
Она спохватилась.
– Именно, упала, Мопс, – беззаботно ответила она. – На страшную глубину, и все-таки осталась жива.
Завидя сбегающихся слуг, она шмыгнула в дом. В ее комнату был внесен старый медный таз с теплой водой. Лилла, рыдавшая из-за отсутствия матери, ушла, подгоняемая нянькой, чтобы съесть остывший обед, однако Сервилия, не будучи замеченной, не отставала от матери ни на шаг. Она стояла в тени, когда служанка, расстегнувшая на Ливий Друзе все застежки, зацокала языком, удивляясь, как грязно тело хозяйки: оно оказалось еще в более плачевном состоянии, нежели одежда.
Стоило служанке отвернуться, чтобы проверить, достаточно ли согрелась вода, обнаженная Ливия Друза, отбросив смущение, так медленно и сладострастно заложила руки за голову, что девочка, подглядывавшая из-за двери, поняла значение этого жеста, хотя пока на примитивном, подсознательном уровне, ибо для осознания подобных вещей она еще была слишком мала. Руки Ливий Друзы скользнули вниз вдоль бедер, а затем подперли снизу большие груди. Ливия Друза довольно долго с блаженной улыбкой теребила себя за соски большими пальцами, потом шагнула в таз и повернулась к служанке спиной, чтобы та могла лить воду ей на спину. Она не увидела, как дочь выскользнула из комнаты.
За обедом – Сервилий было позволено обедать с матерью – Ливия Друза с восторгом расписывала, что за чудесную грушу она съела, какой чудесный крокус нашла в траве, какие куколки висели на ветвях межевого святилища, какой быстрый ручей попался ей на пути и какое страшное падение со скользкого берега ее поджидало. Сервилия ела с изяществом, ничем не выдавая своих чувств. Впрочем, чужой человек, заглянувший к ним, принял бы скорее мать за беззаботное дитя, а дочь – за обеспокоенную взрослую.
– Мое счастливое настроение тебя удивляет, Сервилия? – спросила мать.
– Да, это очень странно, – сдержанно ответила дочь.
Ливия Друза наклонилась к ней над маленьким столиком, за которым они сидели вдвоем, и убрала прядь черных волос с лица дочери, впервые в жизни проявив неподдельный интерес к этому юному созданию как к собственной копии.
– Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, – проговорила Ливия Друза, – моя мать никогда не обращала на меня внимания. А все Рим! Лишь недавно я поняла, что он оказывает такое же влияние на меня. Вот почему я оставила город. Мы будем жить сами по себе до возвращения отца. Я счастлива, потому что свободна, Сервилия! Я способна забыть Рим.
– А мне Рим нравится, – сказала Сервилия, облизываясь при виде разнообразных блюд. – У дяди Марка повар лучше.
– Мы найдем повара тебе по вкусу, если это твоя главная беда. Это твоя главная беда?
– Нет. Строители хуже.
– Ну, они через месяц-другой нас покинут, и тогда здесь воцарится покой. Завтра, – она вспомнила о свидании и тряхнула головой, пряча улыбку, – нет, послезавтра мы пойдем прогуляться вместе.
– Почему не завтра? – спросила Сервилия.
– Потому что я должна посвятить своим делам еще один день.
Сервилия слезла со стула.
– Я устала, мама. Можно я пойду прилягу?
Так начался счастливейший год в жизни Ливий Друзы, время, когда для нее померкло все, кроме любви, имя которой было Марк Порций Катон Салониан; о дочерях она вспоминала лишь изредка.
У влюбленных быстро появились особые уловки, поскольку Катон не мог проводить в Тускуле слишком много времени – во всяком случае, у него не было такой привычки, пока он не встретил Ливию Друзу. Им требовалось более надежное место встречи, где они не попались бы на глаза садовникам или пастухам и которое Ливия Друза покидала бы, оставшись чистой и непомятой. Катон решил эту проблему: он выселил из домика, стоявшего в его имении на отшибе, проживавшую там семью, под предлогом, что собрался написать именно там книгу. Книгой объяснялись также его участившиеся отлучки из Рима и от жены: следуя по стопам деда, он собрался произвести на свет подробнейшее исследование о римской деревне, не упустив ни единой тонкости из области говоров, обычаев, молитв, суеверий и традиций религиозного свойства; далее в его намерения входило описать современные способы земледелия и хозяйствования на земле. Этот проект никто в Риме не нашел странным, ибо все знали, какая у Катона семья и какие предки.
Всякий раз, когда ему удавалось попасть в Тускул, они встречались в один и тот же утренний час, назначенный Ливией Друзой по той причине, что в это время дети занимались учебой; расставание – самый тяжелый момент – происходило в полдень. Даже в присутствии Марка Ливия Друза, заехавшего как-то раз проведать сестру и взглянуть, как продвигаются строительные дела, Ливия Друза не отказалась от своих прогулок. Она так и светилась от счастья, но счастье это было до того простым и безыскусным, что Друз не мог не восхититься благоразумием сестры, решившейся на переезд; прояви она признаки беспокойства или вины, у него обязательно возникли бы подозрения. Однако этого не произошло, поскольку она считала свою связь с Катоном правильным и вполне достойным делом, желая его и будучи желанной.
Естественно, кое-что их все-таки смущало, особенно в начале связи. Для Ливий Друзы некоторой помехой было сомнительное происхождение возлюбленного. Теперь это, разумеется, не огорчало ее в той же степени, как давным-давно, когда Сервилия Цепион открыла ей глаза на его подноготную, однако кое-какое значение сохранило. На счастье, она была слишком умна, чтобы открыто над ним подтрунивать. Вместо этого она искала случая, чтобы лишний раз продемонстрировать, что у нее нет ни малейшей причины взирать на него сверху вниз – хотя на самом деле именно так она на него и взирала. Это было не пренебрежение, а просто сожаление, основанное на непоколебимой уверенности в благородстве собственного происхождения. Как бы ей хотелось, чтобы эта наивысшая гарантия благоденствия, о какой только может мечтать римлянин, распространялась и на него!
Его дедом был знаменитый Марк Порций Катон Цензорий – Катон-старший. Порции Приски, ведущие род от состоятельного латинского корня, принадлежали к римскому всадничеству на протяжении нескольких поколений; потом на свет появился Катон Цензорий. Однако обладая всеми правами гражданства и статусом всадников, они обретались не в Риме, а в Тускуле и не питали никаких устремлений по части продвижения по государственной стезе.
Однако она быстро удостоверилась, что сам ее возлюбленный весьма далек от того, чтобы считать свою родословную предосудительной. Вот как все это выглядело в его интерпретации:
– Миф восходит к моему деду с его чудным характером: он стал прикидываться крестьянином после того, как на него шикнул какой-то изнеженный патриций, когда деду было семнадцать лет, в начале войны с Ганнибалом. Роль крестьянина пришлась ему настолько по душе, что он играл ее до самой смерти. У нас в семье считается, что он поступил правильно: Новые люди приходят и уходят, их предают забвению – но кто забудет Катона-старшего?
– То же самое справедливо и в отношении Гая Мария, – неуверенно произнесла Ливия Друза.
Ее возлюбленный отпрянул, словно она укусила его.
– Он? Вот уж кто настоящий Новый человек – отъявленная деревенщина! У моего деда были предки! «Новым человеком» его можно назвать лишь с той точки зрения, что он первым в нашем роду заседал в сенате.
– Откуда ты знаешь, что твой дед всего лишь прикидывался крестьянином?
– Из его писем. Они хранятся в нашей семье до сих пор.
– А другая ветвь вашей семьи располагает его бумагами? Ведь та ветвь старше.
– Луцинианы? Даже не упоминай их! – В голосе Катона прозвучало отвращение. – Наоборот, наша ветвь, Салонианы, засверкает, как алмаз, когда историки будущего станут описывать Рим наших времен. Мы – подлинные наследники Катона Цензория. Мы не напускаем на себя напыщенности, мы чтим такого Катона Цензория, каким он был в действительности, – великого человека.
– Только выдававшего себя за крестьянина.
– Вот именно! Обманщика, грубияна, прямую душу, приверженца былого – одним словом, истинного римлянина. – Глаза Катона сверкали. – Знаешь ли ты, что он пил то же вино, что и его рабы? Никогда не штукатурил своих вилл, не имел ковров и пурпурных одежд и ни разу не заплатил за раба больше шести тысяч сестерциев. Мы, Салонианы, продолжили его традиции, мы живем так же, как он.
– О, боги! – вскричала Ливия Друза.
Однако он не заметил ее смятения, ибо был слишком увлечен вставшей перед ним задачей: объяснить возлюбленной, каким замечательным человеком был Катон Цензорий.
– Ну, как он мог быть крестьянином, если стал первым другом Валериев Флакков, а, переехав в Рим, прослыл лучшим адвокатом всех времен? Даже сегодня такие незаслуженно восхваляемые знатоки этой премудрости, как Красс Оратор и старый Муций Сцевола Авгур признают, что в риторике ему не было равных и что никому не дано пользоваться афоризмами и гиперболами лучше, чем это делал он. А взгляни на написанное им! Великолепно! Мой дед был образованнейшим человеком, а латынь, на которой он изъяснялся и писал, была столь безупречна, что он всегда обходился без черновиков.
– Я обязательно почитаю Катона-старшего. – Эта реплика Ливий Друзы прозвучала суховато; но увлеченный наставник вознес Катона Цензория на слишком недосягаемую высоту.
– Сделай милость! – Катон обнял ее и привлек к себе – Начни с «Carmen de Moribus», чтобы понять, каким высоконравственным человеком был этот римлянин с большой буквы. Конечно, он первым среди Порциев назвался Катоном: раньше они именовались Присками; уже одно это указывает на древность рода. Представляешь, деду моего деда было уплачено за пять коней, павших под ним, когда он сражался, отстаивая Рим!
– Меня волнуют не Салонианы, ни Приски и не Катоны. Салоний – вот кто не идет у меня из головы. Ведь он был рабом-кельтибером, верно? Зато старшая ветвь претендует на происхождение от благородного Лициния, третьей дочери великого Эмилия Павла и старшей дочери Сципиона Корнелии.
Он нахмурился: в ее словах отчетливо звучал снобизм Ливиев. Однако она взирала на него широко распахнутыми, полными любви глазами; он тоже сгорал от любви к ней. Разве можно обвинять ее за неосведомленность по поводу Порциев Катонов? От него требовалось немного: раскрыть ей глаза.
– Знаешь ли ты историю Катона Цензория и Салоний? – спросил он, пристроив подбородок у нее на плече.
– Не знаю, meum mel. Расскажи!
– Одним словом, дед мой не женился до сорока двух лет. К тому времени он побывал консулом, одержал славную победу в Дальней Испании и отпраздновал триумф – он-то не отличался жадностью! Он никогда не прикарманивал трофеев и не торговал пленниками. Он все отдавал своим солдатам, и их потомки до сих пор боготворят его за это. – Катон настолько обожал своего дедушку, что сейчас забыл, о чем собирался рассказать.
– Итак, ему было сорок два года, когда он женился на благородной Лицинии, – подсказала Ливия Друза.
– Да. У них родился всего один ребенок, Марк Лициниан, хотя дед, судя по всему, был очень привязан к Лицинии. Не знаю, почему у них не было больше детей. Так или иначе, Лициния умерла, когда моему деду было семьдесят семь лет. После смерти жены он заменил ее в своей постели девушкой-рабыней. Его сын Лициниан и невестка, благородная дама, которую ты упоминала, жили в доме деда. Рабыня в его постели взбесила их. Сам дед не делал секрета из своей слабости и позволял ей разгуливать по дому, словно она была его хозяйкой. Вскоре об этом прознал весь Рим: Марк Лициниан и Эмилия Терция не стали держать язык за зубами. Единственным человеком, остававшимся в счастливом неведении, был сам Катон Цензорий. Но в конце концов и он узнал о возмущении всего Рима и, вместо того, чтобы спросить сына и невестку, почему они не сказали ему о своем недовольстве, дед как-то утром просто-напросто отправил рабыню восвояси, а сам ушел на форум, так и не сказав родне, что рабыни больше нет.
– Весьма странный поступок, – молвила Ливия Друза. Воздержавшись от замечаний по поводу ее комментария, Катон продолжал:
– Среди клиентов Катона Цензория был вольноотпущенник по имени Салоний, кельтибер из Салона, прежде, в неволе, служивший у деда писцом.
«Эй, Салоний! – окликнул его дед на форуме. – Нашел ли ты мужа для своей красотки-дочери?»
«Пока нет, domine, – отвечал Салоний, – но можешь не сомневаться, что когда я найду для него подходящего человека, я обязательно приведу его к тебе и спрошу твоего мнения и совета».
«Оставь поиски, – сказал ему дед. – У меня есть для нее на примете достойный муж благороднейших кровей. Состоятельный, с безупречной репутацией, примерный семьянин – чего еще желать? Одним он подкачал: боюсь, он несколько староват. Но, заметь, не жалуется на здоровье! И все же даже самый пылкий доброжелатель был бы вынужден признать, что он – старик».
«Domine, если на него пал твой выбор, то как же я могу ослушаться? Я сделаю все, чтобы ублажить тебя, – отвечал Салоний. – Дочь моя родилась, когда я был твоим рабом, мать ее тоже была твоей рабыней. Освобождая меня, ты сделал еще большую милость, освободил всю мою семью. Однако моя дочь по-прежнему в долгу перед тобой – в той же мере, что и я, и моя жена, и мой сын. Не тревожься, Салония – славная девочка. Она выйдет за любого, кого бы ты ни предложил ей в мужья, невзирая на его возраст».
«Чудесно, Салоний! – вскричал дед, хлопая его по спине. – Он – это я!»
– Тут что-то неладно с грамматикой, – поморщилась Ливия Друза. – Я-то думала, что латынь Катона Цензория и впрямь отличалась безупречностью.
– Меа vita, mea vita, где твое чувство юмора? – вытаращил глаза Катон. – Ведь он пошутил! Ему просто захотелось вывести всех на чистую воду. Салоний был совершенно ошеломлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66