https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya-dushevoi-kabiny/
– Ведь Вифиния не является частью римской провинции Азия.
Никомед скорчился.
– Беда в том, Гай Марий, что некоторые мои подданные наделали долгов у римских публиканов из провинции Азия. Сейчас трудные времена.
– Отчего же они так трудны, царь? – не отставал от него Марий. – Мне, напротив, казалось, что ваше благосостояние увеличивается, особенно после завершения войны с рабами в Сицилии. Вы выращиваете много зерна, а могли бы выращивать еще больше. Рим уже много лет покупает зерно по вздутым ценам, особенно в этих краях. На самом деле ни вы, ни наша провинция Азия не в состоянии дать даже половины потребного нам количества. По моему разумению, основная часть идет из земель, принадлежащих понтийскому царю Митридату.
То, что должно было случиться, случилось: безжалостный удар, нанесенный Марием, содрал корку с саднящей раны правителя Вифинии; гной хлынул потоком.
– Митридат! – Царь гневно плюнул и откинулся на троне. – Да, Гай Марий, вот кто – гадина, заползшая в мой сад! Вот кто служит причиной нашего упадка. Я уплатил сотню талантов золотом – а это было ох, как нелегко! – чтобы обеспечить себе в Риме поддержку, когда он запросил статуса друга и союзника римского народа! А сколько денег тратится из года в год, чтобы отражать его подлые посягательства – во много раз больше! Я вынужден постоянно держать наготове армию, чтобы отражать наскоки Митридата. Разве найдется страна, которая могла бы позволить себе такое расточительство?! А что он натворил в Галатии всего три года назад! Резня на пиру! Четыреста вождей кланов сложили головы, съехавшись в Анкиру, так что теперь он владеет всеми странами, окружающими мою землю: Фригией, Галатией, прибрежной Пафлагонией. Помяни мое слово, Гай Марий: если Митридата не остановить теперь, даже Рим станет сожалеть о своем бездействии!
– Тут я с тобой согласен, – молвил Марий. – Однако Анатолия расположена вдали от Рима, и я очень сомневаюсь, что Рим способен осознать опасность здешних событий. Дальновидности хватает лишь у принцепса сената Марка Эмилия Скавра, но он уже стар. В мои намерения входит повстречаться с царем Митридатом и предостеречь его. Потом, когда я вернусь в Рим, я попытаюсь убедить сенат, что к Понту следует отнестись серьезнее.
– Нас ждет трапеза, – сказал Никомед, вставая. – Разговор продолжим потом. О, как приятно говорить с человеком, понимающим твои заботы!
Для Юлии пребывание при дворе восточного правителя оказалось полным открытий. «Мы, римские женщины, непременно должны больше путешествовать! – размышляла она. – Теперь я понимаю, как узок наш кругозор, как глубоко наше невежество во всем, что касается остального мира! Это наверняка отражается на том, как мы воспитываем детей, особенно сыновей.»
Открытием оказалась и первая в ее жизни встреча с монархом, Никомедом II. Она-то воображала, что все цари должны походить на римского патриция в звании консула – величественного, высокомерного, мудрого. Катул Цезарь или принцепс сената Скавр, только занесенные далеко от Рима; Скавр, при его малорослости и лысине, все равно вел себя, как некоронованный властелин.
Но Никомед II опроверг все ее ожидания. Он отличался высоким ростом и, судя во всему, был когда-то весьма тучен, однако преклонные годы лишили его и роста, и веса, и теперь, в восемьдесят с лишним, он был худым и согбенным патриархом со свисающей на шее кожей и дряблыми щеками. Он лишился всех до одного зубов и почти всех волос. Впрочем, все это были признаки физического дряхления, от каковых не застрахованы и римские консулы, достигни они таких преклонных лет, – скажем, Сцевола Авгур. Разница заключалась в характерах и наклонностях.
К примеру, царь Никомед отличался такой неуместной женственной изнеженностью, что, глядя на него, Юлия с трудом сдерживала смех. Он обряжался в длинные невесомые одежды великолепной расцветки, к трапезе выходил в позолоченном парике с завитушками, и никогда не забывал об огромных серьгах, утыканных драгоценностями; лицо у него было размалевано, как у дешевой шлюхи, а голос звучал тонюсеньким фальцетом. Ему не было присуще ни капли величия, но при этом Вифиния находилась под его правлением уже более полувека, причем управлялась железной рукой и не ведала попыток сместить его с трона, которые, казалось бы, должны были предприниматься его сыновьями. Юлии, разглядывающей его и понимающей, что он всю жизнь, с тех пор как стал взрослым, оставался женственен и хрупок, трудно было совместить представшее ее глазам зрелище с тем обстоятельством, что этот человек в нужный момент спокойно избавился от собственного отца и умудряется держать в повиновении любящих его поданных.
Оба его сына находились при дворе, в то время как жен при нем не осталось: царица скончалась годом раньше (она подарила ему старшего сына, названного Никомедом), младшая жена разделила ту же участь (она была матерью младшего царевича, Сократа). Ни Никомед III, ни Сократ уже не могли именоваться молодыми людьми: первому было шестьдесят два года, второму – сорок четыре. Оба были женаты, однако женоподобностью не отставали от папаши. Жена Сократа походила на мышь: она была столь же мелка, так же пряталась по углам и перемещалась шмыгающей походкой; зато жена Никомеда III была крупной, сильной, радушной особой, склонной пошутить и посмеяться вволю. Она родила Никомеду III дочку по имени Низа, которая засиделась в девицах и так и не вышла замуж. Жена Сократа была бесплодна – как, видимо, и ее супруг.
– Этого надо было ожидать, – поделился с Юлией молодой раб, прибиравший в предоставленной ей гостиной. – Сократ вряд ли когда-либо мог толком овладеть женщиной, Что до Низы, то у нее иные наклонности, как у кобыл, но и это неудивительно – достаточно посмотреть на ее лошадиную физиономию.
– Наглец! – сказала Юлия ледяным тоном и в отвращении выгнала молодого слугу за дверь.
Во дворце было полным-полно миловидных молодых людей, главным образом рабов, хотя некоторые как будто находились на вольной службе у царя и его сыновей. Здесь не было недостатка также в мальчиках-прислужниках, превосходивших миловидностью более зрелых юношей. Юлия старалась не думать о том, в чем заключается их главное предназначение, тем более не проводила параллели между ними и Марием-младшим, тоже миловидным, дружелюбным, общительным и как раз входящим в подростковый возраст.
– Гай Марий, приглядывай за сыном! – осторожно попросила она мужа.
– Чтобы он не стал таким же, как эти жеманные создания, отирающиеся вокруг? – Марий усмехнулся. – Не бойся за него, mea vita. Он начеку и всегда сможет отличить извращенца от свиной туши.
– Благодарю за утешение – и за метафору, – с улыбкой молвила Юлия. – Кажется, годы не идут тебе на пользу: ты все так же несдержан на язык, Гай Марий.
– Даже наоборот, – ответил он, не моргнув глазом.
– Именно это я и имела в виду.
– Вот как? Что ж, приму к сведению.
– Тебе еще не надоело здесь? – спросила она с несвойственной ей резкостью.
– Мы пробыли тут всего неделю, – удивленно ответил он. – А что, этот цирк действует на тебя угнетающе?
– Боюсь, что да. Мне всегда хотелось познакомиться с образом жизни царей, но здесь, в Вифинии, я с грустью вспоминаю о Риме. А все дело в сплетнях, взглядах, которыми здесь принято обмениваться. Слуги несносны, а с женщинами из царской семьи у меня нет и не может быть ничего общего. Орадалта так громко кричит, что мне хочется заткнуть уши, а Муза… Очень удачное имя, только по-латыни, в значении «мышь», а не «муза» по-гречески! Словом, Гай Марий, лучше уедем, как только ты сочтешь возможным, – я буду тебе весьма признательна! – В этот момент Юлия ничем не отличалась от любой властной римской матроны.
– Прямо сейчас и уедем, – обнадежил ее Гай Марий жизнерадостным голосом и извлек из складок тоги свиток. – Это письмо следовало за мной от самого Галикарнаса и наконец-то настигло. От Публия Рутилия Руфа – догадайся, где он сейчас?
– В провинции Азия?
– Точнее, в Пергаме. В этом году там губернатором Квинт Муций Сцевола, а Публий Рутилий при нем легатом, – Марий весело помахал свитком. – Полагаю, что и губернатор, и его легат будут в восторге, если мы к ним пожалуем. Вернее, были бы в восторге, если бы это случилось несколько месяцев назад: письмо-то мы должны были получить еще весной! Теперь же они и подавно истосковались по компании!
– Я наслышана о Квинте Муции Сцеволе как об адвокате, – сказала Юлия, – а так совершенно его не знаю.
– Я тоже с ним толком не знаком, а знаю лишь немногим больше того, что он неразлучен со своим двоюродным братом Крассом Оратором. Впрочем, чего удивляться, что я с ним почти не знаком: ведь ему всего-то сорок лет.
Старый Никомед воображал, что гости пробудут у него не меньше месяца, поэтому был не слишком рад их отъезду. Впрочем, Марий был не очень подходящей компанией для такого недалекого и отжившего свое ископаемого, как Никомед II. Не обращая внимания на мольбы царя, они, пройдя узким проливом Геллеспонт, вышли в Эгейское море, где паруса их судна наполнил свежий ветер.
Возле устья реки Кайк корабль прошел некоторое расстояние в глубь суши и достиг Пергама; именно так можно было суметь рассмотреть чудесный город, вознесшийся на акрополе и окруженный высокими горами.
И Квинт Муций Сцевола, и Публий Рутилий Руф оказались на месте, но судьбе было угодно, чтобы Марий и Юлия не познакомились со Сцеволой накоротке, поскольку он торопился в Рим.
– О, как прекрасно провели бы мы вместе время летом, Гай Марий! – вздохнул Сцевола. – Теперь же я уплываю: мне надо добраться до Рима, пока зима не превратит морское путешествие в опасное занятие.
Марий и Рутилий Руф отправились попрощаться со Сцеволой, предоставив Юлии возможность устроиться поудобнее во дворце, который гораздо больше пришелся ей по душе, нежели покои Никомеда II, хотя и здесь ей недоставало женского общества.
Марию не было никакого дела до того, что Юлия скучает в отсутствие подруг, предоставив ее самой себе, он приготовился слушать новости в изложении своего старейшего и преданнейшего друга.
– Первым делом – Рим, – попросил он.
– Начну с поистине замечательной новости, – молвил Публий Рутилий Руф, жмурясь от удовольствия. Как здорово было встретиться с Гаем Марием вдали от дома! – Гай Сервилий Авгур умер в ссылке в конце прошлого года, так что предстоят выборы на освободившееся место в коллегии авгуров. Разумеется, выбрали тебя, Гай Марий!
Марий разинул рот.
– Меня?..
– Именно тебя.
– Мне и в голову не приходило… Почему я?
– Потому что тебя по-прежнему поддерживают многие римляне, как бы ни старались Катул Цезарь и иже с ним. Полагаю, избиратели сочли, что ты заслуживаешь такой чести. Твоя кандидатура была выдвинута всаднической центурией, и ты набрал большинство, благо что закона, запрещающего выбирать отсутствующее лицо, не существует. Не стану утверждать, что твое избрание было благосклонно встречено Поросенком и его компанией, зато Рим в восторге!
Марий вздохнул, не в силах скрыть удовлетворения.
– Что ж, вот новость так новость! Авгур! Я! Значит, и мой сын будет жрецом или авгуром, а дальше и его сыновья. Выходит, я все же прорвался, Публий Рутилий! Мне удалось проникнуть в святая святых Рима – деревенщине-италику без примеси греческой утонченности!
– Вряд ли кто-либо отзывается теперь о тебе в таких выражениях. Тебе следует знать, что смерть Хрюшки стала в некотором смысле вехой. Если бы он был жив, ты вряд ли выиграл бы какие-либо выборы, – рассудительно молвил Публий Рутилий. – И ведь не в том дело, что его autoritas была выше, чем у кого-либо еще, а свита – многочисленнее. Просто его dignitas разбухла донельзя после всех этих схваток на форуме, когда он был цензором. Можно любить или ненавидеть его, но нельзя не признать его беспримерную храбрость. Но, думаю, главная его заслуга в другом: он представлял собой ядро, вокруг которого смогли сплотиться другие. Вернувшись с Родоса, он приложил максимум усилий для твоего низвержения. А что еще ему оставалось делать? Вся его власть и влияние были направлены на одно – твое уничтожение. Смерть его стала, знаешь ли, огромным потрясением. Он так здорово выглядел, когда вернулся! Я не сомневался, что он будет радовать нас еще многие годы. И на тебе!
– Почему у него в гостях оказался Луций Корнелий? – полюбопытствовал Марий.
– Этого никто не знает. Они не были близкими друзьями – в этом мнения сходятся. Луций Корнелий ограничился тем, что сказал: его присутствие было случайным, он вовсе не намеревался ужинать у Хрюшки. Очень странно! Более всего меня поражает то, что Поросенок не нашел в присутствии Луция Корнелия ничего необычного. Я делаю из этого заключение, что Луций Корнелий собирался присоединиться к фракции Хрюшки. – Рутилий Руф нахмурился. – У них с Аврелией вышла серьезная размолвка.
– У Луция Корнелия? Да.
– От кого ты услышал об этом?
– От самой Аврелии.
– Она не объяснила, по какой причине?
– Нет. Просто сказала, что больше не желает видеть Луция Корнелия у себя в доме. Как бы то ни было, вскоре после смерти Хрюшки он отправился в Ближнюю Испанию. Аврелия сообщила мне эту новость только после его отъезда. Наверное, боялась, как бы я не напустился на него, будь он еще в Риме. А в общем-то все это довольно странно, Гай Марий.
Марий, не слишком интересовавшийся личными раздорами между людьми, скорчил рожу и пожал плечами.
– Пусть странно, но это их дело. Какие еще новости?
– Наши консулы провели новый закон, запрещающий человеческие жертвоприношения, – со смехом сообщил Рутилий Руф.
– Что ты сказал?
– Закон, запрещающий человеческие жертвоприношения.
– Чудеса! Ведь принесение в жертву людей давно уже не является частью собственной или приватной жизни в Риме! – Марий с отвращением отмахнулся. – Ерунда какая-то!
– Кажется, когда Ганнибал маршировал взад-вперед по Италии, в Риме принесли в жертву двоих греков и двоих галлов. Впрочем, сомневаюсь, чтобы это имело отношение к новому lex Cornelia Licinia.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Никомед скорчился.
– Беда в том, Гай Марий, что некоторые мои подданные наделали долгов у римских публиканов из провинции Азия. Сейчас трудные времена.
– Отчего же они так трудны, царь? – не отставал от него Марий. – Мне, напротив, казалось, что ваше благосостояние увеличивается, особенно после завершения войны с рабами в Сицилии. Вы выращиваете много зерна, а могли бы выращивать еще больше. Рим уже много лет покупает зерно по вздутым ценам, особенно в этих краях. На самом деле ни вы, ни наша провинция Азия не в состоянии дать даже половины потребного нам количества. По моему разумению, основная часть идет из земель, принадлежащих понтийскому царю Митридату.
То, что должно было случиться, случилось: безжалостный удар, нанесенный Марием, содрал корку с саднящей раны правителя Вифинии; гной хлынул потоком.
– Митридат! – Царь гневно плюнул и откинулся на троне. – Да, Гай Марий, вот кто – гадина, заползшая в мой сад! Вот кто служит причиной нашего упадка. Я уплатил сотню талантов золотом – а это было ох, как нелегко! – чтобы обеспечить себе в Риме поддержку, когда он запросил статуса друга и союзника римского народа! А сколько денег тратится из года в год, чтобы отражать его подлые посягательства – во много раз больше! Я вынужден постоянно держать наготове армию, чтобы отражать наскоки Митридата. Разве найдется страна, которая могла бы позволить себе такое расточительство?! А что он натворил в Галатии всего три года назад! Резня на пиру! Четыреста вождей кланов сложили головы, съехавшись в Анкиру, так что теперь он владеет всеми странами, окружающими мою землю: Фригией, Галатией, прибрежной Пафлагонией. Помяни мое слово, Гай Марий: если Митридата не остановить теперь, даже Рим станет сожалеть о своем бездействии!
– Тут я с тобой согласен, – молвил Марий. – Однако Анатолия расположена вдали от Рима, и я очень сомневаюсь, что Рим способен осознать опасность здешних событий. Дальновидности хватает лишь у принцепса сената Марка Эмилия Скавра, но он уже стар. В мои намерения входит повстречаться с царем Митридатом и предостеречь его. Потом, когда я вернусь в Рим, я попытаюсь убедить сенат, что к Понту следует отнестись серьезнее.
– Нас ждет трапеза, – сказал Никомед, вставая. – Разговор продолжим потом. О, как приятно говорить с человеком, понимающим твои заботы!
Для Юлии пребывание при дворе восточного правителя оказалось полным открытий. «Мы, римские женщины, непременно должны больше путешествовать! – размышляла она. – Теперь я понимаю, как узок наш кругозор, как глубоко наше невежество во всем, что касается остального мира! Это наверняка отражается на том, как мы воспитываем детей, особенно сыновей.»
Открытием оказалась и первая в ее жизни встреча с монархом, Никомедом II. Она-то воображала, что все цари должны походить на римского патриция в звании консула – величественного, высокомерного, мудрого. Катул Цезарь или принцепс сената Скавр, только занесенные далеко от Рима; Скавр, при его малорослости и лысине, все равно вел себя, как некоронованный властелин.
Но Никомед II опроверг все ее ожидания. Он отличался высоким ростом и, судя во всему, был когда-то весьма тучен, однако преклонные годы лишили его и роста, и веса, и теперь, в восемьдесят с лишним, он был худым и согбенным патриархом со свисающей на шее кожей и дряблыми щеками. Он лишился всех до одного зубов и почти всех волос. Впрочем, все это были признаки физического дряхления, от каковых не застрахованы и римские консулы, достигни они таких преклонных лет, – скажем, Сцевола Авгур. Разница заключалась в характерах и наклонностях.
К примеру, царь Никомед отличался такой неуместной женственной изнеженностью, что, глядя на него, Юлия с трудом сдерживала смех. Он обряжался в длинные невесомые одежды великолепной расцветки, к трапезе выходил в позолоченном парике с завитушками, и никогда не забывал об огромных серьгах, утыканных драгоценностями; лицо у него было размалевано, как у дешевой шлюхи, а голос звучал тонюсеньким фальцетом. Ему не было присуще ни капли величия, но при этом Вифиния находилась под его правлением уже более полувека, причем управлялась железной рукой и не ведала попыток сместить его с трона, которые, казалось бы, должны были предприниматься его сыновьями. Юлии, разглядывающей его и понимающей, что он всю жизнь, с тех пор как стал взрослым, оставался женственен и хрупок, трудно было совместить представшее ее глазам зрелище с тем обстоятельством, что этот человек в нужный момент спокойно избавился от собственного отца и умудряется держать в повиновении любящих его поданных.
Оба его сына находились при дворе, в то время как жен при нем не осталось: царица скончалась годом раньше (она подарила ему старшего сына, названного Никомедом), младшая жена разделила ту же участь (она была матерью младшего царевича, Сократа). Ни Никомед III, ни Сократ уже не могли именоваться молодыми людьми: первому было шестьдесят два года, второму – сорок четыре. Оба были женаты, однако женоподобностью не отставали от папаши. Жена Сократа походила на мышь: она была столь же мелка, так же пряталась по углам и перемещалась шмыгающей походкой; зато жена Никомеда III была крупной, сильной, радушной особой, склонной пошутить и посмеяться вволю. Она родила Никомеду III дочку по имени Низа, которая засиделась в девицах и так и не вышла замуж. Жена Сократа была бесплодна – как, видимо, и ее супруг.
– Этого надо было ожидать, – поделился с Юлией молодой раб, прибиравший в предоставленной ей гостиной. – Сократ вряд ли когда-либо мог толком овладеть женщиной, Что до Низы, то у нее иные наклонности, как у кобыл, но и это неудивительно – достаточно посмотреть на ее лошадиную физиономию.
– Наглец! – сказала Юлия ледяным тоном и в отвращении выгнала молодого слугу за дверь.
Во дворце было полным-полно миловидных молодых людей, главным образом рабов, хотя некоторые как будто находились на вольной службе у царя и его сыновей. Здесь не было недостатка также в мальчиках-прислужниках, превосходивших миловидностью более зрелых юношей. Юлия старалась не думать о том, в чем заключается их главное предназначение, тем более не проводила параллели между ними и Марием-младшим, тоже миловидным, дружелюбным, общительным и как раз входящим в подростковый возраст.
– Гай Марий, приглядывай за сыном! – осторожно попросила она мужа.
– Чтобы он не стал таким же, как эти жеманные создания, отирающиеся вокруг? – Марий усмехнулся. – Не бойся за него, mea vita. Он начеку и всегда сможет отличить извращенца от свиной туши.
– Благодарю за утешение – и за метафору, – с улыбкой молвила Юлия. – Кажется, годы не идут тебе на пользу: ты все так же несдержан на язык, Гай Марий.
– Даже наоборот, – ответил он, не моргнув глазом.
– Именно это я и имела в виду.
– Вот как? Что ж, приму к сведению.
– Тебе еще не надоело здесь? – спросила она с несвойственной ей резкостью.
– Мы пробыли тут всего неделю, – удивленно ответил он. – А что, этот цирк действует на тебя угнетающе?
– Боюсь, что да. Мне всегда хотелось познакомиться с образом жизни царей, но здесь, в Вифинии, я с грустью вспоминаю о Риме. А все дело в сплетнях, взглядах, которыми здесь принято обмениваться. Слуги несносны, а с женщинами из царской семьи у меня нет и не может быть ничего общего. Орадалта так громко кричит, что мне хочется заткнуть уши, а Муза… Очень удачное имя, только по-латыни, в значении «мышь», а не «муза» по-гречески! Словом, Гай Марий, лучше уедем, как только ты сочтешь возможным, – я буду тебе весьма признательна! – В этот момент Юлия ничем не отличалась от любой властной римской матроны.
– Прямо сейчас и уедем, – обнадежил ее Гай Марий жизнерадостным голосом и извлек из складок тоги свиток. – Это письмо следовало за мной от самого Галикарнаса и наконец-то настигло. От Публия Рутилия Руфа – догадайся, где он сейчас?
– В провинции Азия?
– Точнее, в Пергаме. В этом году там губернатором Квинт Муций Сцевола, а Публий Рутилий при нем легатом, – Марий весело помахал свитком. – Полагаю, что и губернатор, и его легат будут в восторге, если мы к ним пожалуем. Вернее, были бы в восторге, если бы это случилось несколько месяцев назад: письмо-то мы должны были получить еще весной! Теперь же они и подавно истосковались по компании!
– Я наслышана о Квинте Муции Сцеволе как об адвокате, – сказала Юлия, – а так совершенно его не знаю.
– Я тоже с ним толком не знаком, а знаю лишь немногим больше того, что он неразлучен со своим двоюродным братом Крассом Оратором. Впрочем, чего удивляться, что я с ним почти не знаком: ведь ему всего-то сорок лет.
Старый Никомед воображал, что гости пробудут у него не меньше месяца, поэтому был не слишком рад их отъезду. Впрочем, Марий был не очень подходящей компанией для такого недалекого и отжившего свое ископаемого, как Никомед II. Не обращая внимания на мольбы царя, они, пройдя узким проливом Геллеспонт, вышли в Эгейское море, где паруса их судна наполнил свежий ветер.
Возле устья реки Кайк корабль прошел некоторое расстояние в глубь суши и достиг Пергама; именно так можно было суметь рассмотреть чудесный город, вознесшийся на акрополе и окруженный высокими горами.
И Квинт Муций Сцевола, и Публий Рутилий Руф оказались на месте, но судьбе было угодно, чтобы Марий и Юлия не познакомились со Сцеволой накоротке, поскольку он торопился в Рим.
– О, как прекрасно провели бы мы вместе время летом, Гай Марий! – вздохнул Сцевола. – Теперь же я уплываю: мне надо добраться до Рима, пока зима не превратит морское путешествие в опасное занятие.
Марий и Рутилий Руф отправились попрощаться со Сцеволой, предоставив Юлии возможность устроиться поудобнее во дворце, который гораздо больше пришелся ей по душе, нежели покои Никомеда II, хотя и здесь ей недоставало женского общества.
Марию не было никакого дела до того, что Юлия скучает в отсутствие подруг, предоставив ее самой себе, он приготовился слушать новости в изложении своего старейшего и преданнейшего друга.
– Первым делом – Рим, – попросил он.
– Начну с поистине замечательной новости, – молвил Публий Рутилий Руф, жмурясь от удовольствия. Как здорово было встретиться с Гаем Марием вдали от дома! – Гай Сервилий Авгур умер в ссылке в конце прошлого года, так что предстоят выборы на освободившееся место в коллегии авгуров. Разумеется, выбрали тебя, Гай Марий!
Марий разинул рот.
– Меня?..
– Именно тебя.
– Мне и в голову не приходило… Почему я?
– Потому что тебя по-прежнему поддерживают многие римляне, как бы ни старались Катул Цезарь и иже с ним. Полагаю, избиратели сочли, что ты заслуживаешь такой чести. Твоя кандидатура была выдвинута всаднической центурией, и ты набрал большинство, благо что закона, запрещающего выбирать отсутствующее лицо, не существует. Не стану утверждать, что твое избрание было благосклонно встречено Поросенком и его компанией, зато Рим в восторге!
Марий вздохнул, не в силах скрыть удовлетворения.
– Что ж, вот новость так новость! Авгур! Я! Значит, и мой сын будет жрецом или авгуром, а дальше и его сыновья. Выходит, я все же прорвался, Публий Рутилий! Мне удалось проникнуть в святая святых Рима – деревенщине-италику без примеси греческой утонченности!
– Вряд ли кто-либо отзывается теперь о тебе в таких выражениях. Тебе следует знать, что смерть Хрюшки стала в некотором смысле вехой. Если бы он был жив, ты вряд ли выиграл бы какие-либо выборы, – рассудительно молвил Публий Рутилий. – И ведь не в том дело, что его autoritas была выше, чем у кого-либо еще, а свита – многочисленнее. Просто его dignitas разбухла донельзя после всех этих схваток на форуме, когда он был цензором. Можно любить или ненавидеть его, но нельзя не признать его беспримерную храбрость. Но, думаю, главная его заслуга в другом: он представлял собой ядро, вокруг которого смогли сплотиться другие. Вернувшись с Родоса, он приложил максимум усилий для твоего низвержения. А что еще ему оставалось делать? Вся его власть и влияние были направлены на одно – твое уничтожение. Смерть его стала, знаешь ли, огромным потрясением. Он так здорово выглядел, когда вернулся! Я не сомневался, что он будет радовать нас еще многие годы. И на тебе!
– Почему у него в гостях оказался Луций Корнелий? – полюбопытствовал Марий.
– Этого никто не знает. Они не были близкими друзьями – в этом мнения сходятся. Луций Корнелий ограничился тем, что сказал: его присутствие было случайным, он вовсе не намеревался ужинать у Хрюшки. Очень странно! Более всего меня поражает то, что Поросенок не нашел в присутствии Луция Корнелия ничего необычного. Я делаю из этого заключение, что Луций Корнелий собирался присоединиться к фракции Хрюшки. – Рутилий Руф нахмурился. – У них с Аврелией вышла серьезная размолвка.
– У Луция Корнелия? Да.
– От кого ты услышал об этом?
– От самой Аврелии.
– Она не объяснила, по какой причине?
– Нет. Просто сказала, что больше не желает видеть Луция Корнелия у себя в доме. Как бы то ни было, вскоре после смерти Хрюшки он отправился в Ближнюю Испанию. Аврелия сообщила мне эту новость только после его отъезда. Наверное, боялась, как бы я не напустился на него, будь он еще в Риме. А в общем-то все это довольно странно, Гай Марий.
Марий, не слишком интересовавшийся личными раздорами между людьми, скорчил рожу и пожал плечами.
– Пусть странно, но это их дело. Какие еще новости?
– Наши консулы провели новый закон, запрещающий человеческие жертвоприношения, – со смехом сообщил Рутилий Руф.
– Что ты сказал?
– Закон, запрещающий человеческие жертвоприношения.
– Чудеса! Ведь принесение в жертву людей давно уже не является частью собственной или приватной жизни в Риме! – Марий с отвращением отмахнулся. – Ерунда какая-то!
– Кажется, когда Ганнибал маршировал взад-вперед по Италии, в Риме принесли в жертву двоих греков и двоих галлов. Впрочем, сомневаюсь, чтобы это имело отношение к новому lex Cornelia Licinia.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66