Я попытался вспомнить, чем занимался в тот день, когда услышал про несчастье с Чарли. Точно, собирал мебель. Стоило мне подумать о фанерках от платяного шкафа, и огонек свечи сразу разгорелся ярче. Было уже поздно, и чувствовал я себя совсем скверно.
Похоже, в наркотиках все же был какой-то ускользающий от меня смысл.

Наутро я обошел деревню, подыскивая, из чего бы соорудить носилки. Мне предстояло еще раз попытать себя в сборке деревянных деталей, но за ночь задача усложнилась. Мика трясло в лихорадке. Мы давали ему аспирин, но жар сбить не смогли. Ясно было, что в путь мы в ближайшее время отправиться не сможем. Он выбрался из хижины, мы с Филом довели его до бамбуковой загородки, а потом слушали, как он пыхтит и стонет. У него был жуткий понос.
– Держи его! – кричал я Филу.
– Я-то держу! Он на твою сторону валится!
Что правда, то правда. Мик висел у нас на руках, и, когда я почувствовал, что вот-вот отпущу его, подумал: это Фил виноват. На самом деле Фил был на удивление крепким парнем и, хотя я ему об этом не сказал, без него я бы не справился.
Когда мы затаскивали Мика обратно в хижину, его всего колотило. Мы положили Мика на кровать, я вытер пот со лба, обернулся к Филу, посмотрел на него и в ответ получил раздраженный взгляд.
– Что? – спросил он.
– Так, ничего. – Я не собирался ему объяснять, что когда работаешь в связке, таскаешь мешки с напарником или поднимаешь груз, то после бывает достаточно взглянуть друг на друга, кивнуть, мол, спасибо за помощь. Я только этого от него и ждал. Готово, отлично, молодец, и все. Но нет. Как сейчас вижу его маленькие сверлящие глазки, будто он думает, что я ему стишок решил прочитать о том, как мы Мика на горшок водили. Он меня просто бесил, честное слово.
Скоро Мик заснул, Чарли тоже спала как убитая, а мне надо было хоть чем-то заняться, чтобы не сойти с ума. Я подумал, что сооружение носилок, по крайней мере, реальное дело – без этого нам не выбраться отсюда, и ушел, оставив Фила приглядывать за больными.
У меня был длинный нож, тот, что дал мне Кокос, и я подумал, что он как раз пригодится. Около одной из хижин я нашел бамбуковую решетку. Я и выяснять не стал, чья она. Решетка вполне могла сгодиться как носилки, оставалось только ручки приделать подлиннее. Вскоре я вышел на окраину деревни и только там увидел, куда все подевались: крестьяне работали на полях.
Все склоны холмов по эту сторону деревни, акр за акром, были залиты восковым сиянием опиумного мака.
Мак цвел. Гигантские лепестки, казалось сотканные из тончайшего яркого шелка, стелились по полям. Утро было великолепно. В рассветном мареве виднелись крестьяне в своих трепещущих туземных нарядах. Они присаживались на корточки у маковых головок, двигались от цветка к цветку, собирая загустевший сок, шли дальше. Они были похожи на трудолюбивых пчел. Небо осыпалось чешуйками золота. Крестьяне знали, что я за ними наблюдаю, но это не отвлекало их от работы.
Вокруг не было деревьев, из которых я мог бы срезать шесты для носилок, и я повернул назад. Радиоприемник по-прежнему горделиво стоял на своем расшатанном столике посреди деревенского пустыря; трансляция музыки прекратилась посреди ночи, когда отключили генератор. Я решил еще раз заглянуть в тот сарай.
Как я и предполагал, там не нашлось ничего полезного. Мой взгляд упал на сложенный у стены ряд картонных коробок. Что, если открыть одну?
Я с порога оглядел пустырь. Вокруг никого не было. Если некоторые крестьяне и сидели по домам, вряд ли они могли разглядеть, чем я здесь занимаюсь. Я поколебался с минуту и нырнул обратно.
Коробки были тщательно запечатаны. С трудом я снял одну из верхнего штабеля и поставил на пол. Ножом я попробовал отклеить ленту, чтобы потом незаметно приложить на место, но лента с картона не отлипала. Тогда я решил вскрыть коробку, а потом задвинуть ее в нижний ряд.
Я провел лезвием по стыку, и крышка, издав негромкий хлопок, распахнулась. На улице послышался легкий шорох. Я замер, затаив дыхание. Померещилось. Я снова выглянул на пустырь: никого.
Я вспотел, пот тек в глаза. Пришлось обтереться футболкой. В коробке оказались другие коробки, поменьше. Они были тесно упакованы, но в конце концов я вытащил одну и открыл. Внутри лежало шесть флаконов темного стекла. На этикетках было написано «Калпол».
Я отвинтил крышку с флакона. Это был самый настоящий «Калпол». Густой розовый сироп от простуды и кашля, известный в каждом доме по всему свету. Я вспомнил о неисчислимых младенцах, уснувших здоровым сном в своих теплых кроватках после ложки вкусного лекарства. Но так и не смог сообразить, чего ради оказалась здесь партия детского лекарства. Я открыл еще одну коробку и вытащил еще одну белую упаковку. Снова «Калпол».
– Нашли что-нибудь интересное? Я резко повернулся.
За спиной у меня стоял мужчина примерно одних лет со мной. В отличие от крестьян, он был одет в футболку и шорты. На лице его читалось легкое удивление, но взгляд оставался спокойным. На поясе висел револьвер в кожаной кобуре. В общем, он меня застукал, и я не мог придумать, что мне надо сказать.
Он шагнул ко мне, протягивая руку для пожатия.
– Привет, – сказал он. – Зовите меня Джек.

25

Человек, назвавшийся Джеком, поманил меня за собой к выходу. Он не выглядел сильно обеспокоенным, застав меня около коробок с «Калполом». Это осталось без последствий. Он вел меня между хижин, кожаная кобура поскрипывала на ходу; мы шли по направлению к холмам, где жители деревни обрабатывали мак.
– Хотите посмотреть, как они работают? – спросил он. Он шагал вверх по склону, заложив руки за спину, почти не беспокоясь, поспеваю ли я за ним, и выглядел совсем как английский землевладелец.
Не прерывая занятий, люди здоровались с ним, но не кланялись, а просто кивали. Некоторые улыбались ему, кто-то шутил. Этот человек был у них явно не из местных, но относились к нему здесь с почтением.
– В этом году ожидаем хороший урожай, – произнес он на безупречном английском.
Крестьяне разделялись на две группы по роду выполняемых операций, для каждой из которых требовался особый инструмент. Большая часть работников добывали сок из маковых головок при помощи специального орудия в форме полумесяца, изгиб которого плотно охватывал головку, так что опиумное молочко легко соскребалось. Другие – в основном это были женщины – надрезали свежие головки специальным ножичком с тремя лезвиями. Я чувствовал себя инспектором из министерства сельского хозяйства. Джек заметил, как я внимательно за всем наблюдаю.
– Все примечаете? Да?
Если под этим подразумевалось мое недавнее любопытство, то я сделал вид, что намек не понял:
– Точно.
– Я тоже. Выходит, у нас много общего.
В этом я сомневался. Мне было любопытно, где он выучился так говорить по-английски и расхаживать, заложив руки за спину.
– Я за дочкой приехал, – сказал я.
– Знаю. – Он махнул рукой. – Я знаю, как вы здесь оказались. Все знаю. – Он остановился, поднял комочек земли и протянул его мне. – Можете навскидку прикинуть, годится эта почва для мака? В ней должно быть много щелочи.
Он держал передо мной руку с землей так долго, что я был вынужден взять комок и растереть землю пальцами.
– Не имею ни малейшего понятия.
– Тогда пошли.
Мы миновали группу крестьян, и я увидел, что Джек ведет меня к одинокой фигуре, согнувшейся над головками мака на вершине склона.
– Зачем вы сажаете здесь бобы? – спросил я. Мне это действительно было интересно.
Он показал на небо:
– Чтобы обдурить правительственных чиновников. Разлетались тут.
Мы подошли к одинокому крестьянину, довольно странному на вид. Я не взялся бы более или менее точно угадать его возраст, но выглядел он древним стариком. Пряди седых волос росли у него на затылке, голова была совершенно лысая; он продолжал работать, никак на нас не реагируя.
– Это Кьем, – сказал Джек с усмешкой. – Он на меня сердит, говорит, что надрезы надлежит делать в полуденную жару. Но я сегодня тороплюсь, хочу, чтобы они успели обработать побольше. Рыночный подход, ничего не поделаешь.
Джек заговорил с Кьемом на языке, который, по-моему, не был похож на тайский. Кьем медленно поднял голову и своими черными, блестящими, как жучки, глазами уставился на меня из-под круто изогнутых, будто подрисованных бровей. Одежда его была пестро украшена цветками мака.
Он вплел их себе в кушак, прикрепил к рукавам, и такой же узор из маков красовался на его рубахе. Старик смахивал на сказочного персонажа. Наклонившись, он взял пригоршню красноватой почвы, точно так же как это раньше проделал Джек.
– Я спросил, годится ли здесь земля под посев, – сообщил мне Джек доверительным тоном.
Кьем покатал в пальцах комок земли, понюхал, потом откусил кусочек. Он почмокал с видом дегустатора с бокалом кларета в руке, но не сплюнул, а, похоже, проглотил землю и что-то коротко ответил Джеку. Затем вновь взялся за работу.
Джек искоса посмотрел на меня. Я был уверен, что эта маленькая демонстрация имела для ее участников важное значение, которое осталось для меня непонятным.
– Кьем, – сказал Джек, – решает, где сеять: на каком поле, на каком склоне. Предпочитает те участки, что повыше. Говорит, земля здесь такая же сладкая, как в те времена, когда он впервые выбрал это место. Люди в деревне считают его наполовину человеком, наполовину духом. Чем-то вроде колдуна. Кьем – настоящий Повелитель Мака.
– Хотя поля, как я понимаю, принадлежат вам. Кьем вряд ли понял хоть одно слово из сказанного, но так строго посмотрел на меня, что я прикусил язык. Он показал в мою сторону и быстро, со злобой залопотал что-то Джеку. Крестьяне, оказавшиеся поблизости, подняли головы и прислушались.
– Он говорит, что урожай будет хороший, если никто не будет мешать Повелителю Луны заниматься своим делом. Он спрашивает: почему бы вам с дочерью не уйти из деревни, чтобы Повелитель Луны мог спокойно довершить начатое?
Меня удивила не столько неожиданность этого выпада, сколько осведомленность о моих делах. Я не знал, что ответить.
– Ладно, – сказал Джек. – Пора идти. Мы двинулись назад к деревне.
– Откуда он знает, кто я такой, и что он толковал про луну?
– Не смешите людей. В деревне все знают, кто вы такой.
Мы подошли к одной из хижин на краю поселка. Жестом Джек пригласил меня сесть за длинный стол из неструтаных досок. Если Джек и был здесь хозяином, всякий мог бы заметить, что его хозяйство не особо выделялось роскошью по сравнению с остальными обитателями деревни. Однако внутри я обратил внимание на три нейлоновых рюкзака. Джек зашел в хижину, расстегнул молнию на одном из них и вернулся с сигаретами и бутылкой. Он поставил бутылку на стол. Непочатая бутылка шотландского «Джонни Уокера» стояла на столе как видение, как мираж. Солнечные лучи играли в янтарной жидкости, и я с трудом оторвал от нее взгляд.
Джек предложил мне сигарету и, казалось, забыл про виски. Он закурил, откинулся на спинку стула, положил ноги на стол.
– Что вы собираетесь делать?
– Заберу дочку домой.
– Как?
– Придется нести.
– Желаю удачи.
– Со мной мой друг и сын.
– Ваш друг болен.
– Ему лучше. Он поправится.
– И куда вы собираетесь?
– В Чиангмай.
– Понятно. А где это?
Я неопределенно махнул рукой. Видимо, этот жест не понравился Джеку. Он наклонился ко мне и довольно резко сказал:
– А вы соображаете, где находитесь?
Его взгляд стал угрожающим. Очень холодным. Я изо всех сил старался сохранять спокойствие.
– Как-нибудь доберемся.
Он улыбнулся и откинулся на стул, дружелюбно попыхивая сигаретой.
– Нет, серьезно, вы в курсе, где вы очутились?
– В Таиланде?
– Ха! Я так и знал.
Я попытался вспомнить, сколько раз мы пересекали реку, пока добрались сюда.
– Мы что, уже не в Таиланде?
– Ну, это как посмотреть. Понимаете, местные до сих пор не могут решить, где у них проходит граница. Может, это Мьянма, а может, земли шань Шань (самоназвание тхай-ньо) – народ тайской языковой семьи, населяющий Шаньское нагорье в северо-восточной части Бирмы.

. Те вообще никаких границ не признают. В любом случае на этот вопрос не так легко ответить.
– Но вы-то сами в курсе?
– Все может быть, только вот с чего мне вас просвещать?
– Где вы учили английский?
– В Шартхаузе Шартхауз – картезианский монастырь с больницей и школой, основан в Лондоне в 1611 г.

.
– Где?
– Не слыхали про наш монастырь? Какой же вы после этого англичанин? Типичный представитель среднего класса? Я четыре года провел в картезианском монастыре Картезианцы – монашеский орден (с 1176 г.). Назван по месту Ле Гран Шартрез (лат. Cartasia), близ Гренобля, где св. Бруно основал в 1084 г. мужской монастырь.

.
– Недолго.
– Да, знаете, домашние неурядицы, проблемы с деньгами. Временные. Но когда отец снова мог платить за мое обучение, я решил, что это не для меня. Послушайте, вы глаз не спускаете с бутылки.
– Разве?
– Я бы сказал, что вы как-то завороженно на нее смотрите.
– Просто думал о том, с каким удовольствием мой друг выпил бы стаканчик. Он в очень плохом состоянии. Стакан виски пришелся бы ему как нельзя кстати.
– В наших местах это редкость, не то что у вас, где виски продают на каждом углу. Здесь цены другие.
– Вы не могли бы объяснить мне, что тот старик говорил про луну?
– Спросите об этом дочку.
– Боюсь, у нее сейчас от вашего опиума голова не совсем в порядке.
– Мой опиум? Не думаю. Если она и курила, то сущую ерунду. Крестьяне, которых вы видели на поле, курят намного больше, но не лежат в постели целыми днями.
– Вы знаете, что с ней?
Он пожал плечами и потушил сигарету.
– Кьем сказал бы, что ее одолевает злой дух. Тот, что лежит вместе с ней в хижине и, как пиявка, тянет из нее силы. Кьем бы добавил, что дух высасывает ее, пристроившись на большом пальце ноги. – Он махнул рукой. – Но ведь подобный диагноз вас не устроит.
– А ваше мнение?
Джек встал. Его кожаная кобура скрипнула.
– Думаю, мне сейчас нужно заняться делами, а потом мы еще поговорим. Возьмите бутылку. Но не забудьте оставить для меня стаканчик, ладно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35