https://wodolei.ru/catalog/dushevie_ugly/poddony-so-shtorkami/
Чуть дольше, чем следовало бы, подумала она и обрадовалась, что в темноте не было видно, что она покраснела. Вдруг она вспомнила отца.
Со дня ее приезда в Венецию он каждый день звонил из Неаполя и советовал, как себя вести. Эти советы в первую очередь должны были защитить ее от дворцового проклятия, а также флирта и любовных историй. Стремясь выровнять все повороты ее судьбы и поставить все на ровные рельсы, он волей-неволей возвращался к теме будущего замужества дочери. Ей 35 лет, и он уже слабо верил, что этот вопрос можно решить нормально, по-человечески. Ее отношение к мужчинам всегда было каким-то вялым, инертным. Она воспринимала их всерьез только тогда, когда они бросались к ее ногам. А это, по мнению ее отца, было довольно рискованно. Он считал, что она должна выйти замуж официально, иначе Италии уготовано самое низкое место в мире по рождаемости.
Мать Ванды помнила, как однажды он девять дней подряд повторял заклинание «найти богатого мужа» и молитву из «Il libro magico di San Pantaleone» «Магическая книга Сан-Панталеоне» (ит.).
:
«Святой Антоний, наставь его на путь истинный
Святой Паскуале, приведи ко мне
Святой Онофрио, величайший из Святых
сделай так, чтобы он был прекрасным, добрым и необыкновенным».
Но она знала также, как мало он надеялся на здравомыслие и трезвый взгляд на людей своей дочери. Два ее любовника не имели даже собственных машин. Каждый раз, когда он узнавал об этом, он терял веру в нее и в свой собственный пол. Мать пыталась внушить ему, что Господа надо благодарить просто за жизнь, даже без замужества. Но он смотрел на нее так, словно она была одержима. Отчаяние толкало его приводить в дом кандидатов в женихи – сыновей своих сотрудников, сыновей своего налогового инспектора, своего адвоката, своего автодилера. Все его молодые коллеги приглашались на обед в дом Виарелли. Но никто не подходил. Однажды его старания чуть было не увенчались успехом. Ванда влюбилась в Витторио, молодого куратора Национального археологического музея. Он был живописно красив, с глазами, казалось, отражавшими душу. Это была огненная страсть до той поры, пока он не высказал намерения жениться. Он зашел так далеко, что обсуждал с нею имя будущего наследника, естественно, мальчика, и даже цвет их будущих гардин. Ванда поняла тогда, что жизнь проходит мимо, и она отставила Витторио с его глазами, отражавшими душу, и будущими гардинами. Отец Ванды твердил тогда заклинание «Наказать непостоянство», но тщетно.
Радомир прервал ее размышления.
– У Примо такие манеры! Такой скромный, и эта природная элегантность! И говорит по-итальянски, а не по-венециански. Редчайший дар для простого человека. Ты слышала, Ванда? – Он смотрел вслед удаляющемуся гондольеру, пока тот не скрылся в темноте.
– Я еще ни разу не слышала, чтобы он по-настоящему говорил, да он и не должен. Достаточно, чтобы он греб, твой сказочный принц.
Интересно, есть ли на свете заклинания от похотливых дядюшек?
Вскоре они стояли в холле Палаццо Пизани-Моретта. Здесь было многолюдно. Радомир красовался в атласном костюме китайского вельможи и шляпе из рисовой соломки, но выглядел так, словно болел желтухой. Ветер, казалось, пригнал в холл волны калифов, шейхов, заклинателей змей, бедуинов, султанов и базарных и храмовых танцовщиц, магараджей и мавританских принцев.
– Пожалуйста, если увидишь, что в меня вцепился магараджа, спасай меня от него! – прошептал Ванде Радомир.
Не все гости выдержали заданный стиль. Ближний и Дальний Восток смешались, смешались также страны и эпохи – порой даже в костюме одного персонажа. Но и здесь не обошлось без дам в стиле рококо и нескольких Казанов.
Хозяйка бала, графиня Гримани, предстала настоящей дальневосточной красавицей. На ней были золотые шаровары, на плечах золотая накидка. Она стояла у входа, как стражница гарема, и приветливо щебетала с гостями. Казалось, она знала всех, кроме Ванды. Воздушные поцелуи и поцелуи ее ручки. На всех венецианках поверх карнавальных костюмов были норковые манто, которые пахли нафталином. Обрывки фраз проносились над головой, как летучие мыши.
– Милая! Ты сказочно выглядишь! Ты помнишь карнавал два года назад? Габриеллу, помнишь, одалиску, ее тогда внесли в зал шесть рабов. Боже! Что за время! Боже! Теперь многих не стало. Нет, Габриелла жива. А вот рабы… СПИД, ты же знаешь…
– Чао, Антонелла, можно я тебя поцелую? Как наследники? Bene хорошо (ит.).
, а как мама? Чао, чао.
Ванду представили гостям в маленьком салоне.
– Это Ванда Виарелли – моя единственная племянница, большой эксперт по азиатскому искусству. Ее специальность – японское оружие; музеи всей Европы пытались заполучить ее, но мы с Венецией ее перехватили, – сказал Радомир.
– О! Наконец-то молодая кровь в Венеции! – воскликнул один заклинатель змей, чей взгляд, как стеклянный шар, закатился Ванде в декольте.
– Боже мой, Радомир, – простонала Ванда и оттянула его за атласный рукав в угол, – целую ночь я не выдержу!
Радомир, пропустив эту жалобу мимо ушей, стал представлять ее гостям, переводя от одного к другому. Предполагалось, что экстравагантная одежда окутает всех покровом тайны, он же узнавал всех с первого взгляда. Правда, быть может, они каждый год одевались в одни и те же костюмы, подумала Ванда.
– Разреши представить тебе Антонелло Антонелли. О, Ванда, ты должна обязательно познакомиться с моим другом Франческо Фалье, он преподает философию в Университете Ундины, очень оригинальный мыслитель.
Франческо смущенно потер руки.
– Нет, нет, Франческо, я говорю совершенно серьезно!
Имена и титулы скользили мимо, как паруса. Директор того-то… президент того-то… асессор того-то…
Наклонившись в сторону, Радомир прошептал Ванде, что находит нынешнее общество довольно средним.
– Кроме одной пожилой миланской графини, ни одной знаменитости, ни одного приличного режиссера! Ни одного писателя проездом! А там… воон там, всего два американских туриста, мистер и миссис Энтони. Графиня представила их мне, они специально приехали на этот бал из Пуэрто-Валларта, из Мексики.
Ванда заметила, как мистер и миссис Энтони пытались скрыть последствия разницы во времени, стараясь не зевать.
– Они, должно быть, потратили целое состояние на это приглашение. Но я-то знаю, что Гримани не упустят случая подзаработать на паре-тройке таких гостей, – тихо сказал Радомир.
Графиня сама усадила Ванду и Радомира за главным столом. Пахло Рождеством. В подсвечниках горели настоящие свечи. Радомир сидел рядом с сопрано из Австрии, которая понапрасну демонстрировала ему свое декольте. Ванду поместили между турком и заклинателем змей. Оказалось, что под турецкой личиной скрывался хозяин дома – граф Гримани. Его лицо было совершенно неподвижно, словно он был в резиновой маске, и только его глаза суетились и поблескивали искорками. Они хватко цеплялись за каждого, кто возникал перед ним. Кроме клыков, которые привели Ванду в восторг, его улыбку не украшал ни один зуб.
– Фанта Фиаревви, – прошепелявил он и, видимо, такое звучание фамилии ему понравилось.
– Фиаревви, Фиаревви, – продолжал он с тем же произношением, – а… а, вспомнил. Вы – племянница графини Виарелли? Из Палаццо Виарелли на Пьяцца Сан Доменико Маджоре? Моя жена из Неаполя, поэтому кое-что оттуда я помню.
– Нет, – разочаровала его Ванда. – Увы, мне жаль, но во мне нет и следа от графов Виарелли.
Она улыбнулась, словно извиняясь. Но, вспомнив его историю с горничной, слегка отодвинулась в сторону, в то же время стараясь не прерывать разговор слишком резко, следуя советам Радомира. Граф признался, что он не слишком разговорчив и всегда с трудом находит интересную тему для беседы, поэтому он не против, если ему ее подбрасывают. Он лично знает почти всю Италию, от миланских производителей шин до римских депутатов Парламента, и всегда находит способ этим воспользоваться.
– А сколько комнат в Палаццо Пизани-Моретта? – спросила Ванда с неподдельным интересом.
Но, не успев договорить, она прикусила язык. Непростительная дерзость, сказал бы Радомир. Как можно по количеству комнат оценивать это произведение искусства. Граф хитро улыбнулся.
– Как это сказано в «Леопарде» Лампедуза: «Дом, о котором знают, сколько в нем комнат, больше не имеет тайн», – гордо процитировал он, но тут же признался: – Сто… Приблизительно.
Интерес Ванды его воодушевил, и он наклонился к ней поближе.
«Мои рыжие волосы, – подумала она. – Наверное, он уже ломает себе голову, такого же цвета они у меня в других местах».
В течение ужина скрипичный квартет проигрышем коротких этюдов обозначал перемену блюд. До третьей закуски – крабов во фритюре – этюдами Вивальди; перед рулетами из морского языка в тминном соусе – «Мое сердце с тобою» Легара и «Мои губы целуют так жарко». Ванда развлекалась под этот концерт, разворачивая рулеты из морских языков и обследуя их на предмет наличия внутри томатов. Она их ненавидела. Детская травма. Мать заставляла ее в детстве есть помидоры, несмотря на то что при одном виде студенистой внутренности разрезанного плода ее мутило. «О-оп!» – говорила мать и буквально впихивала в дочь помидорные дольки. Ванда поклялась, что в жизни никогда не съест ни кусочка этого овоща, как только сможет сама распоряжаться собой. Но это совсем не просто для человека, живущего в Италии. Оказалось, помидоры поджидали повсюду. Они партизанили в тарелке с краю под листом салата, прикидывались красным перцем и, естественно, тонули в соусах. Особенно трудно приходилось в этом смысле в странах, с кухней которых Ванда не была знакома. Отправляясь туда, где не говорят ни по-итальянски, ни по-немецки, ни по-английски или французски, она брала с собой визитные карточки, на которых на двенадцати языках, включая китайский, арабский и хинди, было написано: «У меня аллергия на томаты, пожалуйста, посоветуйте мне блюда, не содержащие их». Эти карточки она подсовывала официантам, когда брала меню. Но при этом много раз убеждалась, что и карточки не являются стопроцентной защитой, и риторический вопрос: «Помидорам быть или не быть?» возникал сам собой. Если Ванда отправляла блюдо с помидорами обратно на кухню, официанты начинали пререкаться: «Этот сорт вообще нельзя назвать томатами» и т. п.
Из-за красного круглого овоща Ванда даже бросала мужчин. Мужчин типа «не прикидывайся» или тех, кто не мог понять, что не все, что подписано «не содержит томатов», действительно их не содержит. Витторио тоже всегда распахивал глаза – зеркала души, когда она произносила в ресторане: «Только без помидоров, пожалуйста». Этого она ему простить не могла.
– Фрески плафона выполнены Тьеполо, – неожиданно сказал граф Гримани, вдруг решив продолжить беседу.
– Да, я заметила, – сказала Ванда.
На этом разговор снова стал угасать.
– Восемьсот гостей можно рассадить здесь за ужином так, что они не будут толкаться локтями. – При этих словах он взял Ванду за локоть.
– Невероятно! – воскликнула она и отодвинулась. Ванда подумала, что он, вероятно, жалеет, что не родился на свет двумя столетиями раньше, когда можно было безнаказанно в любой обстановке хватать женщин под юбками.
– Когда я в первый раз сдал в аренду этот дворец, в Венеции решили, что дело тут не чисто. Теперь же все хотят сдать свои палаццо в аренду, – засмеялся он своей резиновой маской.
– Моя кузина, графиня Кантарини, что живет напротив в Палаццетто Кантарини, почти полгода со мной не разговаривала, после того как я решил сдать дворец в аренду. А сама теперь занимает в своем Палаццетто только нижние комнаты прислуги. Остальное у нее сняли в аренду. – Далее он перешел к техническим подробностям.
– Когда в Палаццо Пизани-Моретта устраивают прием, прислуга несколько часов только и знает, что зажигает свечи. Никто не имеет никакого представления, сколько на самом деле уходит времени, чтобы вычистить одну муранскую люстру!
– Я не знала, что их вообще надо чистить, – сказала Ванда.
Она посмотрела в сторону Радомира, ища глазами помощи, но он был захвачен спором с магараджей и не заметил ее взгляда. Граф Гримани не унимался.
– Если представить, что один слуга целый месяц должен чистить канделябры, и что шестьдесят гардин, каждая из которых шесть метров в длину, должны быть простираны хоть раз в стиральной машине, и что полы на террасах не реже одного раза в два года должны полироваться льняным маслом, то перестаешь удивляться, что из-за таких затрат требуешь за подобный прием десять миллионов лир.
– Неужели? – жуя, удивилась Ванда.
– Вы ведь тоже живете на всемирно известном Большом канале? И даже в особенном дворце. Вы уже слышали о проклятии Палаццо Дарио?
Ванда мягко улыбнулась.
– Вы, пожалуй, пятый, кто напоминает мне об этом.
– Ни в коем случае не хочу при этом сказать, что я в это проклятие верю, – поспешил уверить ее граф. – Но вы, неаполитанка, сами знаете, что речь идет о совершенно конкретных вещах. Знаете ли, балансирование. Меж небом и землей.
Ванда замерла, она почувствовала, что худая рука графа заерзала по ее ноге. Он продолжал говорить, не меняя выражения лица.
– Там всегда жили, с вашего позволения, весьма своеобразные люди, за исключением вашего дорогого дяди, разумеется. Быть может, конечно, это трагические совпадения. Во всяком случае, никто не знает…
– Как неаполитанка, я сама подвержена этим «конкретным вещам, балансированию между небом и землей», – сказала Ванда и, быстро взяв его ладонь, притянула к себе.
– Что вы делаете? – испугался граф.
– Читаю по вашей руке. В Неаполе это все делают. Я научилась этому у моей бабушки.
Она посмотрела на графскую ладонь, которая была на ощупь, как дохлая курица. Вялая, морщинистая, старческая рука.
– М-да, бугор Луны не очень развит.
Граф тихо застонал.
– Линия ума… пожалуйста, поверните руку немного к свету… действительно, линия ума почти отсутствует! Вообще пропадает! Честолюбие – тоже… так себе… Линия сердца… Тоже слабо выражена… А вот зато линия жизни… да, очень даже… вы проживете долгую жизнь, дорогой граф, поздравляю вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Со дня ее приезда в Венецию он каждый день звонил из Неаполя и советовал, как себя вести. Эти советы в первую очередь должны были защитить ее от дворцового проклятия, а также флирта и любовных историй. Стремясь выровнять все повороты ее судьбы и поставить все на ровные рельсы, он волей-неволей возвращался к теме будущего замужества дочери. Ей 35 лет, и он уже слабо верил, что этот вопрос можно решить нормально, по-человечески. Ее отношение к мужчинам всегда было каким-то вялым, инертным. Она воспринимала их всерьез только тогда, когда они бросались к ее ногам. А это, по мнению ее отца, было довольно рискованно. Он считал, что она должна выйти замуж официально, иначе Италии уготовано самое низкое место в мире по рождаемости.
Мать Ванды помнила, как однажды он девять дней подряд повторял заклинание «найти богатого мужа» и молитву из «Il libro magico di San Pantaleone» «Магическая книга Сан-Панталеоне» (ит.).
:
«Святой Антоний, наставь его на путь истинный
Святой Паскуале, приведи ко мне
Святой Онофрио, величайший из Святых
сделай так, чтобы он был прекрасным, добрым и необыкновенным».
Но она знала также, как мало он надеялся на здравомыслие и трезвый взгляд на людей своей дочери. Два ее любовника не имели даже собственных машин. Каждый раз, когда он узнавал об этом, он терял веру в нее и в свой собственный пол. Мать пыталась внушить ему, что Господа надо благодарить просто за жизнь, даже без замужества. Но он смотрел на нее так, словно она была одержима. Отчаяние толкало его приводить в дом кандидатов в женихи – сыновей своих сотрудников, сыновей своего налогового инспектора, своего адвоката, своего автодилера. Все его молодые коллеги приглашались на обед в дом Виарелли. Но никто не подходил. Однажды его старания чуть было не увенчались успехом. Ванда влюбилась в Витторио, молодого куратора Национального археологического музея. Он был живописно красив, с глазами, казалось, отражавшими душу. Это была огненная страсть до той поры, пока он не высказал намерения жениться. Он зашел так далеко, что обсуждал с нею имя будущего наследника, естественно, мальчика, и даже цвет их будущих гардин. Ванда поняла тогда, что жизнь проходит мимо, и она отставила Витторио с его глазами, отражавшими душу, и будущими гардинами. Отец Ванды твердил тогда заклинание «Наказать непостоянство», но тщетно.
Радомир прервал ее размышления.
– У Примо такие манеры! Такой скромный, и эта природная элегантность! И говорит по-итальянски, а не по-венециански. Редчайший дар для простого человека. Ты слышала, Ванда? – Он смотрел вслед удаляющемуся гондольеру, пока тот не скрылся в темноте.
– Я еще ни разу не слышала, чтобы он по-настоящему говорил, да он и не должен. Достаточно, чтобы он греб, твой сказочный принц.
Интересно, есть ли на свете заклинания от похотливых дядюшек?
Вскоре они стояли в холле Палаццо Пизани-Моретта. Здесь было многолюдно. Радомир красовался в атласном костюме китайского вельможи и шляпе из рисовой соломки, но выглядел так, словно болел желтухой. Ветер, казалось, пригнал в холл волны калифов, шейхов, заклинателей змей, бедуинов, султанов и базарных и храмовых танцовщиц, магараджей и мавританских принцев.
– Пожалуйста, если увидишь, что в меня вцепился магараджа, спасай меня от него! – прошептал Ванде Радомир.
Не все гости выдержали заданный стиль. Ближний и Дальний Восток смешались, смешались также страны и эпохи – порой даже в костюме одного персонажа. Но и здесь не обошлось без дам в стиле рококо и нескольких Казанов.
Хозяйка бала, графиня Гримани, предстала настоящей дальневосточной красавицей. На ней были золотые шаровары, на плечах золотая накидка. Она стояла у входа, как стражница гарема, и приветливо щебетала с гостями. Казалось, она знала всех, кроме Ванды. Воздушные поцелуи и поцелуи ее ручки. На всех венецианках поверх карнавальных костюмов были норковые манто, которые пахли нафталином. Обрывки фраз проносились над головой, как летучие мыши.
– Милая! Ты сказочно выглядишь! Ты помнишь карнавал два года назад? Габриеллу, помнишь, одалиску, ее тогда внесли в зал шесть рабов. Боже! Что за время! Боже! Теперь многих не стало. Нет, Габриелла жива. А вот рабы… СПИД, ты же знаешь…
– Чао, Антонелла, можно я тебя поцелую? Как наследники? Bene хорошо (ит.).
, а как мама? Чао, чао.
Ванду представили гостям в маленьком салоне.
– Это Ванда Виарелли – моя единственная племянница, большой эксперт по азиатскому искусству. Ее специальность – японское оружие; музеи всей Европы пытались заполучить ее, но мы с Венецией ее перехватили, – сказал Радомир.
– О! Наконец-то молодая кровь в Венеции! – воскликнул один заклинатель змей, чей взгляд, как стеклянный шар, закатился Ванде в декольте.
– Боже мой, Радомир, – простонала Ванда и оттянула его за атласный рукав в угол, – целую ночь я не выдержу!
Радомир, пропустив эту жалобу мимо ушей, стал представлять ее гостям, переводя от одного к другому. Предполагалось, что экстравагантная одежда окутает всех покровом тайны, он же узнавал всех с первого взгляда. Правда, быть может, они каждый год одевались в одни и те же костюмы, подумала Ванда.
– Разреши представить тебе Антонелло Антонелли. О, Ванда, ты должна обязательно познакомиться с моим другом Франческо Фалье, он преподает философию в Университете Ундины, очень оригинальный мыслитель.
Франческо смущенно потер руки.
– Нет, нет, Франческо, я говорю совершенно серьезно!
Имена и титулы скользили мимо, как паруса. Директор того-то… президент того-то… асессор того-то…
Наклонившись в сторону, Радомир прошептал Ванде, что находит нынешнее общество довольно средним.
– Кроме одной пожилой миланской графини, ни одной знаменитости, ни одного приличного режиссера! Ни одного писателя проездом! А там… воон там, всего два американских туриста, мистер и миссис Энтони. Графиня представила их мне, они специально приехали на этот бал из Пуэрто-Валларта, из Мексики.
Ванда заметила, как мистер и миссис Энтони пытались скрыть последствия разницы во времени, стараясь не зевать.
– Они, должно быть, потратили целое состояние на это приглашение. Но я-то знаю, что Гримани не упустят случая подзаработать на паре-тройке таких гостей, – тихо сказал Радомир.
Графиня сама усадила Ванду и Радомира за главным столом. Пахло Рождеством. В подсвечниках горели настоящие свечи. Радомир сидел рядом с сопрано из Австрии, которая понапрасну демонстрировала ему свое декольте. Ванду поместили между турком и заклинателем змей. Оказалось, что под турецкой личиной скрывался хозяин дома – граф Гримани. Его лицо было совершенно неподвижно, словно он был в резиновой маске, и только его глаза суетились и поблескивали искорками. Они хватко цеплялись за каждого, кто возникал перед ним. Кроме клыков, которые привели Ванду в восторг, его улыбку не украшал ни один зуб.
– Фанта Фиаревви, – прошепелявил он и, видимо, такое звучание фамилии ему понравилось.
– Фиаревви, Фиаревви, – продолжал он с тем же произношением, – а… а, вспомнил. Вы – племянница графини Виарелли? Из Палаццо Виарелли на Пьяцца Сан Доменико Маджоре? Моя жена из Неаполя, поэтому кое-что оттуда я помню.
– Нет, – разочаровала его Ванда. – Увы, мне жаль, но во мне нет и следа от графов Виарелли.
Она улыбнулась, словно извиняясь. Но, вспомнив его историю с горничной, слегка отодвинулась в сторону, в то же время стараясь не прерывать разговор слишком резко, следуя советам Радомира. Граф признался, что он не слишком разговорчив и всегда с трудом находит интересную тему для беседы, поэтому он не против, если ему ее подбрасывают. Он лично знает почти всю Италию, от миланских производителей шин до римских депутатов Парламента, и всегда находит способ этим воспользоваться.
– А сколько комнат в Палаццо Пизани-Моретта? – спросила Ванда с неподдельным интересом.
Но, не успев договорить, она прикусила язык. Непростительная дерзость, сказал бы Радомир. Как можно по количеству комнат оценивать это произведение искусства. Граф хитро улыбнулся.
– Как это сказано в «Леопарде» Лампедуза: «Дом, о котором знают, сколько в нем комнат, больше не имеет тайн», – гордо процитировал он, но тут же признался: – Сто… Приблизительно.
Интерес Ванды его воодушевил, и он наклонился к ней поближе.
«Мои рыжие волосы, – подумала она. – Наверное, он уже ломает себе голову, такого же цвета они у меня в других местах».
В течение ужина скрипичный квартет проигрышем коротких этюдов обозначал перемену блюд. До третьей закуски – крабов во фритюре – этюдами Вивальди; перед рулетами из морского языка в тминном соусе – «Мое сердце с тобою» Легара и «Мои губы целуют так жарко». Ванда развлекалась под этот концерт, разворачивая рулеты из морских языков и обследуя их на предмет наличия внутри томатов. Она их ненавидела. Детская травма. Мать заставляла ее в детстве есть помидоры, несмотря на то что при одном виде студенистой внутренности разрезанного плода ее мутило. «О-оп!» – говорила мать и буквально впихивала в дочь помидорные дольки. Ванда поклялась, что в жизни никогда не съест ни кусочка этого овоща, как только сможет сама распоряжаться собой. Но это совсем не просто для человека, живущего в Италии. Оказалось, помидоры поджидали повсюду. Они партизанили в тарелке с краю под листом салата, прикидывались красным перцем и, естественно, тонули в соусах. Особенно трудно приходилось в этом смысле в странах, с кухней которых Ванда не была знакома. Отправляясь туда, где не говорят ни по-итальянски, ни по-немецки, ни по-английски или французски, она брала с собой визитные карточки, на которых на двенадцати языках, включая китайский, арабский и хинди, было написано: «У меня аллергия на томаты, пожалуйста, посоветуйте мне блюда, не содержащие их». Эти карточки она подсовывала официантам, когда брала меню. Но при этом много раз убеждалась, что и карточки не являются стопроцентной защитой, и риторический вопрос: «Помидорам быть или не быть?» возникал сам собой. Если Ванда отправляла блюдо с помидорами обратно на кухню, официанты начинали пререкаться: «Этот сорт вообще нельзя назвать томатами» и т. п.
Из-за красного круглого овоща Ванда даже бросала мужчин. Мужчин типа «не прикидывайся» или тех, кто не мог понять, что не все, что подписано «не содержит томатов», действительно их не содержит. Витторио тоже всегда распахивал глаза – зеркала души, когда она произносила в ресторане: «Только без помидоров, пожалуйста». Этого она ему простить не могла.
– Фрески плафона выполнены Тьеполо, – неожиданно сказал граф Гримани, вдруг решив продолжить беседу.
– Да, я заметила, – сказала Ванда.
На этом разговор снова стал угасать.
– Восемьсот гостей можно рассадить здесь за ужином так, что они не будут толкаться локтями. – При этих словах он взял Ванду за локоть.
– Невероятно! – воскликнула она и отодвинулась. Ванда подумала, что он, вероятно, жалеет, что не родился на свет двумя столетиями раньше, когда можно было безнаказанно в любой обстановке хватать женщин под юбками.
– Когда я в первый раз сдал в аренду этот дворец, в Венеции решили, что дело тут не чисто. Теперь же все хотят сдать свои палаццо в аренду, – засмеялся он своей резиновой маской.
– Моя кузина, графиня Кантарини, что живет напротив в Палаццетто Кантарини, почти полгода со мной не разговаривала, после того как я решил сдать дворец в аренду. А сама теперь занимает в своем Палаццетто только нижние комнаты прислуги. Остальное у нее сняли в аренду. – Далее он перешел к техническим подробностям.
– Когда в Палаццо Пизани-Моретта устраивают прием, прислуга несколько часов только и знает, что зажигает свечи. Никто не имеет никакого представления, сколько на самом деле уходит времени, чтобы вычистить одну муранскую люстру!
– Я не знала, что их вообще надо чистить, – сказала Ванда.
Она посмотрела в сторону Радомира, ища глазами помощи, но он был захвачен спором с магараджей и не заметил ее взгляда. Граф Гримани не унимался.
– Если представить, что один слуга целый месяц должен чистить канделябры, и что шестьдесят гардин, каждая из которых шесть метров в длину, должны быть простираны хоть раз в стиральной машине, и что полы на террасах не реже одного раза в два года должны полироваться льняным маслом, то перестаешь удивляться, что из-за таких затрат требуешь за подобный прием десять миллионов лир.
– Неужели? – жуя, удивилась Ванда.
– Вы ведь тоже живете на всемирно известном Большом канале? И даже в особенном дворце. Вы уже слышали о проклятии Палаццо Дарио?
Ванда мягко улыбнулась.
– Вы, пожалуй, пятый, кто напоминает мне об этом.
– Ни в коем случае не хочу при этом сказать, что я в это проклятие верю, – поспешил уверить ее граф. – Но вы, неаполитанка, сами знаете, что речь идет о совершенно конкретных вещах. Знаете ли, балансирование. Меж небом и землей.
Ванда замерла, она почувствовала, что худая рука графа заерзала по ее ноге. Он продолжал говорить, не меняя выражения лица.
– Там всегда жили, с вашего позволения, весьма своеобразные люди, за исключением вашего дорогого дяди, разумеется. Быть может, конечно, это трагические совпадения. Во всяком случае, никто не знает…
– Как неаполитанка, я сама подвержена этим «конкретным вещам, балансированию между небом и землей», – сказала Ванда и, быстро взяв его ладонь, притянула к себе.
– Что вы делаете? – испугался граф.
– Читаю по вашей руке. В Неаполе это все делают. Я научилась этому у моей бабушки.
Она посмотрела на графскую ладонь, которая была на ощупь, как дохлая курица. Вялая, морщинистая, старческая рука.
– М-да, бугор Луны не очень развит.
Граф тихо застонал.
– Линия ума… пожалуйста, поверните руку немного к свету… действительно, линия ума почти отсутствует! Вообще пропадает! Честолюбие – тоже… так себе… Линия сердца… Тоже слабо выражена… А вот зато линия жизни… да, очень даже… вы проживете долгую жизнь, дорогой граф, поздравляю вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33