https://wodolei.ru/catalog/mebel/dreja-eco-antia-85-kapuchino-157949-item/
«Хошь в грязной беседе, – да первым сидеть!..» Так и он…
– Да, да, слыхал… как он было за Жигимонта распинаться тут принялся, когда вернулся от Смоленска… А теперь как, после грамоты моей? Или не унялся малость?
– Получше стал… Да и сам видит, не больно сила велика у ляхов… Когда наших ополченцев почитай сто тыщ подошло под Москву… И кабы не ссоры да раздоры вековечные… Следов бы теперь не осталось, духом бы ляшским не пахло в целой Земле, не то в стенах кремлевских!..
– Охо-хо!.. Будет ли когда конец испытаниям!.. Еще мы – што! Душа болит, но сыты-укрыты живем… А люд-то бедный… Голодный, бесприютный… Ты, брат Денисий, чай, по-старому поишь и кормишь тысячи нищего люду!.. Надолго ли еще хватит тебе казны-то монастырской?..
– Што там казна!.. Казны еще изрядно… Повытрясется наша мошна – из иных мешков понаберем кусков, как говорится… Не помирать же с голоду крещеным! Дети там малые, недужные, дряхлецы, воины раненые… Куды же им, ежели не в нашу крепкую обитель!.. Бог Единый им Отец и защита… Не подыхать же голодным людям, словно псам забеглым!.. Из народных, из мирских же подаяний собралася несметная казна в обители в нашей… Так пусть теперь и воротится к народу в годину грозную… Авось, как времена получше станут, – што взято у нас, сторицей нам вернут потом люди Божии… Таков мой расчет.
– Расчетливый ты у меня хозяин, што толковать. Господь тебя люби да помогай! Как доселе делал, так и делай. Гляди, не ошибайся. Сторицею, воистину, народ и Бог вернут обители, что теперь даешь взайм народу да Богови!..
Как малого ребенка, нежно погладил старец по голове бородатого инока и совсем ласково продолжал:
– Сердешный ты мой друг!.. Как был, таким и по сю пору остался… Сердце золотое, душа – адамантовая!.. Гляжу я на тебя – и словно легче мне становится на душе. А то уж больно темно вокруг, просвету ни малого не видать было!.. Пожарский-князь ранен… Ляхи – Ляпунова сгубили… Сын Маринки да убитого царька воровского, того гляди, воссядет на московский престол, куда его казаки вознести собираются… Я и то уж грамоту собирался писать нижегородцам, а те штобы Казанскому митрополиту переслали… Слушают его донцы. Пусть погрозит им карой Божией и мягко поувещает, чтобы бросили затею неподобную!.. Иначе – снова смута землю зальет… кровь потечет реками… А тут еще Смоленск поддался ляхам!
Хвалились мне недавно приставники мои, литовцы… Гонец оттуда прискакал с «радостною» вестью… Да, слышь, Хотькевича на помощь здешним ляхам шлет Жигимонт из-под Смоленска к Москве… Горе, горе!..
– Горе! – эхом отозвался Дионисий. – А што в Смоленске было, как сказывают!.. С голоду – грызли землю люди, падалью питались… Раненые лежали без помощи, и раны загнивали у них, и черви ползали в ранах, по живым людям… Спаси Господь…
Затихли оба под наплывом скорби.
– Ну, сказывай, што есть еще. Жду заодно, – печально заговорил Гермоген, нарушая молчание.
– Немного, слышь, вестей, святой владыко… да все – одна другой чернее!.. Увидеться с тобой хотелось, хоть повздыхать, поплакать вкупе да душу отвести… Жду испить от уст твоих целебный бальзам словес твоих премудрых, господине! Вот твердость мою поминал. А не хватает и твердости… Сил мне новых дай, утешь, разговори, отче! Изнемогаю… слышь, изнемогаю!.. Не стар я еще… И крепок… А вот тебя слабее духом, хоша ты телом тощ и слаб… и годами стар…
– «Плоть немощна – дух силен» – как оно писано есть… Ты прав, мое чадо любимое, не сдаюсь я еще!.. А почему?.. Много тебе говорить не стану. Гляди мне в очи прямо… Верую я! Видишь?.. Так веруй и ты! Надеюсь я, гляди!.. И у тебя в душе пускай не гаснет надежда, как у икон – лампад неугасимый!.. И загорятся души людские от огня того святого, небесного… И стряхнут они вражье иго с себя, как паутинку малую… Знаю: минет наша ночь! И солнце над землею святорусскою ярко встанет и загорится, как встарь! Вещаю я не от себя, Небесные глаголы слышу и говорю тебе! Так – веруй, чадо… веруй!..
– Я верю… я духом оживаю, святой владыко… Еще… еще вещай! – падая на колени перед старцем, прильнув головой к краям его одежды, стал молить инок.
– А што ж тебе еще надо!.. По вере – дается нам. По вере своей и по делам твоим спасен ты будешь… как и Земля родная спасется по вере чистой по своей.
– Скорее бы! А я себя не пожалею, помочь бы только люду крещеному.
– Ну, ну, добро! Садись да слушай. Мы о делах еще маненько потолкуем.
Среди наступившего молчания старец взял из книги письмо, которое вложил туда при появлении Пясецкого, и положил листок перед собою.
– Писать я начал тут, как знаешь, грамоты по городам… Подымать земскую силу захотел… А больше всего – нижегородцу, Козьме Минину веры даю. Он с помощью Божьей зачнет дело, помимо казаков… Тамо уж многое налажено. Да теперь, как узнал я вести про Смоленск, про сынка воровского… про убиение Ляпунова, вижу, часу терять нельзя, минуты единой. Вот грамоту поспешную я начал… Пусть рати собираются без промедленья! Вождя бы подыскали… и за дело, пока казаки со своим Воренком безлепицы какой еще не натворили новой!.. Вот столпчики припрячь. Пошли из лавры их, да поскорее… Тут раньше были люди у меня… А ныне и ворон ко мне не залетит из Русской земли, как в сказках говорится… Бог тебя послал… Пока жив я… Недолго уж осталося… Чувствую, сыне… Не печалься, брате! Тут разлучимся, свидимся на Небе!.. А грамотку не мешкая пошли…
– Не премину! Заутра поскачет гонец надежный… Дружков не мало в обители найдется… Еще што повелишь?..
– Пишу я тамо: как соберутся ополченья, – подале б от казаков держались, не вязались бы с непутевыми… с ордою их немирной… Не след мешать пшеницу с плевелами. А Бог им доброго вождя пошлет!.. Я верно знаю… И на бой с недругами!.. И потом, на главное место… мудрейшего вождя!..
– Воеводу-то отыщут… Есть люди ратные и добрые… Еще не вывелись в земле. А вот как апосля!.. Кого в цари возьмем! Ужли же иноземца!.. Иль снова из бояр выбирать придется… Лукавые, предатели они, как Шуйский-царь был… Али смутьяны и злодеи, как Годунов, как этот «черный» царь-убийца…
– Светлее найдется!.. Почитай что и сыскан. Пока – толковать опасно… Вот словно вижу его, небесного избранника… Только до поры не назовем… Слышь, Скопина, князя-стратига нашего убрали скорехонько злодеи… Зачуяли враги, что он был бы царь, избранный всею землею!.. Так… лучше нам теперя помолчать… Вон и Филарет сам пишет: «Пока – молчок…» А он дела такие понимает!..
– Снятый владыко, ты… про Михаила?.. Уж дважды речи шли, ево бы взять на царство… И говор есть кругом… Уж разнеслися речи…
– Тс! Помолчи!.. Пусть дело само разрастется… Казаки, слышь, – и те стеною готовы встать за отрока… Затейник Филарет им угодил и лаской всех привадил, покуда в Тушине его за патриарха держал царек воровской… Сам отрок… его я хорошо знаю… И благолепен, и благодатью Божией осиян немало!.. Да еще… Ин добро! Потерпим, поглядим… Кому там надо, – ты шепни словечко… с разбором, слышь! И да поможет Бог доброму делу свершиться без помехи!..
– Господь поможет! Сердце шепчет, што буде так!..
– Ишь, и ты прорицать стал, только лишь речь о царе зашла!.. Ох, нужен, нужен… Земле осиротелой царь надобен! Так уж привычна Русь. Она теперь без головы помазанной стоит, шатается, словно опьянелая! Царь – голова настанет, и ладно станет по всей земле… А, слышь, чадо, у нас нынче злые и добрые вести в одно смешалися… Бродит вино в чану, новое, молодое… Великой чан тот – земля родная! Доброе вино и бродить должно посильнее… Так будем верить, и терпеть, и ждать!
– Терплю и верю, святой владыко. Буду ждать… Настанет светлый миг!
– Аминь! А мы с тобою теперя помолимся хорошенько… штобы поскорее настал этот светлый денек…
И оба перешли в передний угол, к иконам, где простерлись с тихой горячей молитвой, от которой легко стало у обоих на душе.
Глава III
ПРЕД ПОДВИГОМ
(август 1611 года)
Около недели прошло после свидания Дионисия с патриархом.
Особенное оживление наблюдалось с самого утра в обширной усадьбе нижегородского выборного земского старосты Кузьмы. Минина, по прозванью Сухорука, по занятию – мясника, или «говядаря», как называли тогда.
Правда, день выпал праздничный, но в доме шли не совсем обычные приготовления и на поварне, где сама Миниха с засученными рукавами возилась с тестом и начинкой для пирогов, и во дворе, где готовились к большому приезду гостей, и в горницах, где накрывали столы, убирали все по-парадному, изрядно и красиво. Такие приготовления бывали в доме только на Пасху, на Рождество да на день ангела самого хозяина. А сейчас, хотя и кишит Нижний всяким народом, ради Макарьевской ярмарки наехавшим сюда чуть ли не со всех концов земли, – но у Сухорука самого нет никаких особых причин готовиться к большому приему, хотя бы ради какого-нибудь семейного торжества.
Слуги в доме и соседи, сгорая от любопытства, в сотый раз судили и рядили: чего ради такие необычные приготовления идут? Но самые осведомленные знали только, что «гости званы» на нынешний день и сам протопоп Савва будет беспременно…
Чтимый во всем Нижнем за свою строгую жизнь и умные, горячие проповеди, отец Савва, и правда, не всех удостаивал своими посещениями. Но у Минина бывал не раз, и таких приемов ему не готовили. Значит, иной еще, более важный гость ожидается…
Словно ничего не замечая или, вернее, не обращая внимания на волнение, царящее вокруг, сам домохозяин рано утром засел у себя в небольшой горенке, служащей канцелярией и деловым покоем, щелкал счетами, подводил итоги в больших тетрадях, куда вносились городские, торговые и иные сборы, которыми заведовал Кузьма. Сюда же он велел привести и английского торговца, Джона Вольслей Меррика, который, как иностранец, невзирая на праздник, просил принять его по спешному делу.
Меррику надо было торопиться с отъездом, чтобы попасть к известному сроку на корабль, отплывающий из Архангельска в Англию, на родину; а ему не давали отпуска городские власти, так как не были выплачены купцом еще некоторые пошлины и сборы.
Пока земский староста рылся у себя в тетрадях и в книгах, отыскивая статью англичанина, пока подсчитывал полученные сборы и высчитывал, сколько следует получить еще, разговор пошел о печальном состоянии торга и, конечно, коснулся общего горестного положения Московской земли.
Служанка внесла угощение, сыченый мед, небольшую флягу заморского вина, несколько сортов наливок, печенья и сласти на блюде.
Англичанин с удовольствием смаковал наливки, пробовал русские снеди и своим ломаным русским языком выражал искреннее сожаление хозяину, который живыми красками сумел нарисовать иноземцу тяжелое положение родной земли.
– Охо-хо-хо! Вот то-то и оно, Жак Волосеевич! – глубоко вздохнул Минин, перекрестив англичанина из Вольслея в Волосеевича по обычаю россиян: не стесняться с иноземными названиями. – Беды не мало было на Руси. А такой еще не ведывали ни мы, ни наши деды, ни прадеды!.. Уж много-много лет и не слыхали того, что самим ноне терпеть довелося… От чего и у сильных, твердых мужей слезы из очей льются, бегут, словно у баб алибо у детей малых!.. Забота одна у всех, одна печаль-кручина: как из той беды себя нам вызволить?.. Как да чем весь мир хрещеный избавить от врагов!.. Меня ты разумеешь ли, приятель?..
– О, йэс!.. О, та!.. Я ньет маку… я плоко каварить… А панимайт я все! Террор – у нас зави такое деля…
– Как ты его ни зови, а все легше не станет! Вот ты ко мне пришел со своей бедой-кручиной. Торговлишка у тебя плохая была… Не то расторговаться, – ошшо, баешь, с убытками воротишься до дому… Да ты ж д о м о й вернешься! Там, дома у тебя лад и покой… Там всю усталь, всю досаду позабудешь. Што здеся потерял, там наверстаешь. Кругом тебя – семья, желанные, родные… За них – нет страха у тебя в душе… Ночью ты не встаешь, ровно пес цепной – не бродишь по усадьбе, не сторожишь: не видно ли злодеев чужих… али – своих, что хуже даже ляхов!.. Не ждешь, што враг нагрянет ненароком, обложит город, попалит жилища… Добро твое расхитит, опозорит женку… растлит девицу-дочь… Храмы, святыни Божьи – все опоганит!.. Тебя с детьми далеко уведет… в полон и в рабство ввергнет без пощады!.. Отцовские могилы будут поруганы, потоптаны, и даже прах отцов в земле не улежит, а вырыт будет и по ветру развеян!
– Террор! Террор! Вам нада ваш семля… забрать савет… как наш парльямэнт! И лорди ваши… и джэнтльмэнс… и кнайт… простой ваш люти… И делай эрми… зольдат, панимай… и прогонить враги! Ви – многа, их – ньет многа, я слихала!..
– Вот то-то и беда, што нас не мало. Как будто даже слишком многовато, так оно выходит, как поглядишь!.. У вас всей-то земли вашей клок алибо два. Гонцов пошлете, разгоните сеунчей, а дни через три – они и назад могут с ответом. И зачинай тогда, што в ум запало, к делу приступай… Там оборону строить либо помощь миру, какая есть потребна… У нас – не то! Земля Московская, ох, – великонька!.. Ее и в год всея не обойти, не смерить! Положим, и враги в ней могут потонуть, захлебнуться, якобы в воде глубокой… Своею кровью подавятся!.. Но раней и нашей крови много прольется на родную землицу… И видит это Бог… и терпит… Видно, за грехи наслал нам испытанье… Да, слышь, тяжка, непереносима кара Божия… Что за мука, сказать нельзя…
Умолк, тяжело задумался Кузьма.
– Та, та!.. Твой правда…
Выйдя из раздумья, Минин достал из поставца несколько свернутых столпчиков – писем.
– Во, гляди! Цидулы пишем сами и получаем из городов иных… Есть тут издалече, из-за Урала… Вижу я: понимаешь ты меня… Отрадно с приятным человеком душу отвести… Во, гляди… Пишут: им тоже в тягость наша теснота! Купечеству – разор. А хлеборобу? Ложись да помирай! – одно осталось. Все дорого, нехватки, всюду голод. А то и мор гуляет по земле… Пора, пора за дело приниматься, за земское, за подвиг за великий… Бояр ждать нечего… Они себя уж показали. Теперя наш черед, людишек худородных, последних самых что ни есть… хто любит землю да веру святую чтит!.. Вот, братец Жак, совет ты поминал… По-нашему – выходит Земский собор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Да, да, слыхал… как он было за Жигимонта распинаться тут принялся, когда вернулся от Смоленска… А теперь как, после грамоты моей? Или не унялся малость?
– Получше стал… Да и сам видит, не больно сила велика у ляхов… Когда наших ополченцев почитай сто тыщ подошло под Москву… И кабы не ссоры да раздоры вековечные… Следов бы теперь не осталось, духом бы ляшским не пахло в целой Земле, не то в стенах кремлевских!..
– Охо-хо!.. Будет ли когда конец испытаниям!.. Еще мы – што! Душа болит, но сыты-укрыты живем… А люд-то бедный… Голодный, бесприютный… Ты, брат Денисий, чай, по-старому поишь и кормишь тысячи нищего люду!.. Надолго ли еще хватит тебе казны-то монастырской?..
– Што там казна!.. Казны еще изрядно… Повытрясется наша мошна – из иных мешков понаберем кусков, как говорится… Не помирать же с голоду крещеным! Дети там малые, недужные, дряхлецы, воины раненые… Куды же им, ежели не в нашу крепкую обитель!.. Бог Единый им Отец и защита… Не подыхать же голодным людям, словно псам забеглым!.. Из народных, из мирских же подаяний собралася несметная казна в обители в нашей… Так пусть теперь и воротится к народу в годину грозную… Авось, как времена получше станут, – што взято у нас, сторицей нам вернут потом люди Божии… Таков мой расчет.
– Расчетливый ты у меня хозяин, што толковать. Господь тебя люби да помогай! Как доселе делал, так и делай. Гляди, не ошибайся. Сторицею, воистину, народ и Бог вернут обители, что теперь даешь взайм народу да Богови!..
Как малого ребенка, нежно погладил старец по голове бородатого инока и совсем ласково продолжал:
– Сердешный ты мой друг!.. Как был, таким и по сю пору остался… Сердце золотое, душа – адамантовая!.. Гляжу я на тебя – и словно легче мне становится на душе. А то уж больно темно вокруг, просвету ни малого не видать было!.. Пожарский-князь ранен… Ляхи – Ляпунова сгубили… Сын Маринки да убитого царька воровского, того гляди, воссядет на московский престол, куда его казаки вознести собираются… Я и то уж грамоту собирался писать нижегородцам, а те штобы Казанскому митрополиту переслали… Слушают его донцы. Пусть погрозит им карой Божией и мягко поувещает, чтобы бросили затею неподобную!.. Иначе – снова смута землю зальет… кровь потечет реками… А тут еще Смоленск поддался ляхам!
Хвалились мне недавно приставники мои, литовцы… Гонец оттуда прискакал с «радостною» вестью… Да, слышь, Хотькевича на помощь здешним ляхам шлет Жигимонт из-под Смоленска к Москве… Горе, горе!..
– Горе! – эхом отозвался Дионисий. – А што в Смоленске было, как сказывают!.. С голоду – грызли землю люди, падалью питались… Раненые лежали без помощи, и раны загнивали у них, и черви ползали в ранах, по живым людям… Спаси Господь…
Затихли оба под наплывом скорби.
– Ну, сказывай, што есть еще. Жду заодно, – печально заговорил Гермоген, нарушая молчание.
– Немного, слышь, вестей, святой владыко… да все – одна другой чернее!.. Увидеться с тобой хотелось, хоть повздыхать, поплакать вкупе да душу отвести… Жду испить от уст твоих целебный бальзам словес твоих премудрых, господине! Вот твердость мою поминал. А не хватает и твердости… Сил мне новых дай, утешь, разговори, отче! Изнемогаю… слышь, изнемогаю!.. Не стар я еще… И крепок… А вот тебя слабее духом, хоша ты телом тощ и слаб… и годами стар…
– «Плоть немощна – дух силен» – как оно писано есть… Ты прав, мое чадо любимое, не сдаюсь я еще!.. А почему?.. Много тебе говорить не стану. Гляди мне в очи прямо… Верую я! Видишь?.. Так веруй и ты! Надеюсь я, гляди!.. И у тебя в душе пускай не гаснет надежда, как у икон – лампад неугасимый!.. И загорятся души людские от огня того святого, небесного… И стряхнут они вражье иго с себя, как паутинку малую… Знаю: минет наша ночь! И солнце над землею святорусскою ярко встанет и загорится, как встарь! Вещаю я не от себя, Небесные глаголы слышу и говорю тебе! Так – веруй, чадо… веруй!..
– Я верю… я духом оживаю, святой владыко… Еще… еще вещай! – падая на колени перед старцем, прильнув головой к краям его одежды, стал молить инок.
– А што ж тебе еще надо!.. По вере – дается нам. По вере своей и по делам твоим спасен ты будешь… как и Земля родная спасется по вере чистой по своей.
– Скорее бы! А я себя не пожалею, помочь бы только люду крещеному.
– Ну, ну, добро! Садись да слушай. Мы о делах еще маненько потолкуем.
Среди наступившего молчания старец взял из книги письмо, которое вложил туда при появлении Пясецкого, и положил листок перед собою.
– Писать я начал тут, как знаешь, грамоты по городам… Подымать земскую силу захотел… А больше всего – нижегородцу, Козьме Минину веры даю. Он с помощью Божьей зачнет дело, помимо казаков… Тамо уж многое налажено. Да теперь, как узнал я вести про Смоленск, про сынка воровского… про убиение Ляпунова, вижу, часу терять нельзя, минуты единой. Вот грамоту поспешную я начал… Пусть рати собираются без промедленья! Вождя бы подыскали… и за дело, пока казаки со своим Воренком безлепицы какой еще не натворили новой!.. Вот столпчики припрячь. Пошли из лавры их, да поскорее… Тут раньше были люди у меня… А ныне и ворон ко мне не залетит из Русской земли, как в сказках говорится… Бог тебя послал… Пока жив я… Недолго уж осталося… Чувствую, сыне… Не печалься, брате! Тут разлучимся, свидимся на Небе!.. А грамотку не мешкая пошли…
– Не премину! Заутра поскачет гонец надежный… Дружков не мало в обители найдется… Еще што повелишь?..
– Пишу я тамо: как соберутся ополченья, – подале б от казаков держались, не вязались бы с непутевыми… с ордою их немирной… Не след мешать пшеницу с плевелами. А Бог им доброго вождя пошлет!.. Я верно знаю… И на бой с недругами!.. И потом, на главное место… мудрейшего вождя!..
– Воеводу-то отыщут… Есть люди ратные и добрые… Еще не вывелись в земле. А вот как апосля!.. Кого в цари возьмем! Ужли же иноземца!.. Иль снова из бояр выбирать придется… Лукавые, предатели они, как Шуйский-царь был… Али смутьяны и злодеи, как Годунов, как этот «черный» царь-убийца…
– Светлее найдется!.. Почитай что и сыскан. Пока – толковать опасно… Вот словно вижу его, небесного избранника… Только до поры не назовем… Слышь, Скопина, князя-стратига нашего убрали скорехонько злодеи… Зачуяли враги, что он был бы царь, избранный всею землею!.. Так… лучше нам теперя помолчать… Вон и Филарет сам пишет: «Пока – молчок…» А он дела такие понимает!..
– Снятый владыко, ты… про Михаила?.. Уж дважды речи шли, ево бы взять на царство… И говор есть кругом… Уж разнеслися речи…
– Тс! Помолчи!.. Пусть дело само разрастется… Казаки, слышь, – и те стеною готовы встать за отрока… Затейник Филарет им угодил и лаской всех привадил, покуда в Тушине его за патриарха держал царек воровской… Сам отрок… его я хорошо знаю… И благолепен, и благодатью Божией осиян немало!.. Да еще… Ин добро! Потерпим, поглядим… Кому там надо, – ты шепни словечко… с разбором, слышь! И да поможет Бог доброму делу свершиться без помехи!..
– Господь поможет! Сердце шепчет, што буде так!..
– Ишь, и ты прорицать стал, только лишь речь о царе зашла!.. Ох, нужен, нужен… Земле осиротелой царь надобен! Так уж привычна Русь. Она теперь без головы помазанной стоит, шатается, словно опьянелая! Царь – голова настанет, и ладно станет по всей земле… А, слышь, чадо, у нас нынче злые и добрые вести в одно смешалися… Бродит вино в чану, новое, молодое… Великой чан тот – земля родная! Доброе вино и бродить должно посильнее… Так будем верить, и терпеть, и ждать!
– Терплю и верю, святой владыко. Буду ждать… Настанет светлый миг!
– Аминь! А мы с тобою теперя помолимся хорошенько… штобы поскорее настал этот светлый денек…
И оба перешли в передний угол, к иконам, где простерлись с тихой горячей молитвой, от которой легко стало у обоих на душе.
Глава III
ПРЕД ПОДВИГОМ
(август 1611 года)
Около недели прошло после свидания Дионисия с патриархом.
Особенное оживление наблюдалось с самого утра в обширной усадьбе нижегородского выборного земского старосты Кузьмы. Минина, по прозванью Сухорука, по занятию – мясника, или «говядаря», как называли тогда.
Правда, день выпал праздничный, но в доме шли не совсем обычные приготовления и на поварне, где сама Миниха с засученными рукавами возилась с тестом и начинкой для пирогов, и во дворе, где готовились к большому приезду гостей, и в горницах, где накрывали столы, убирали все по-парадному, изрядно и красиво. Такие приготовления бывали в доме только на Пасху, на Рождество да на день ангела самого хозяина. А сейчас, хотя и кишит Нижний всяким народом, ради Макарьевской ярмарки наехавшим сюда чуть ли не со всех концов земли, – но у Сухорука самого нет никаких особых причин готовиться к большому приему, хотя бы ради какого-нибудь семейного торжества.
Слуги в доме и соседи, сгорая от любопытства, в сотый раз судили и рядили: чего ради такие необычные приготовления идут? Но самые осведомленные знали только, что «гости званы» на нынешний день и сам протопоп Савва будет беспременно…
Чтимый во всем Нижнем за свою строгую жизнь и умные, горячие проповеди, отец Савва, и правда, не всех удостаивал своими посещениями. Но у Минина бывал не раз, и таких приемов ему не готовили. Значит, иной еще, более важный гость ожидается…
Словно ничего не замечая или, вернее, не обращая внимания на волнение, царящее вокруг, сам домохозяин рано утром засел у себя в небольшой горенке, служащей канцелярией и деловым покоем, щелкал счетами, подводил итоги в больших тетрадях, куда вносились городские, торговые и иные сборы, которыми заведовал Кузьма. Сюда же он велел привести и английского торговца, Джона Вольслей Меррика, который, как иностранец, невзирая на праздник, просил принять его по спешному делу.
Меррику надо было торопиться с отъездом, чтобы попасть к известному сроку на корабль, отплывающий из Архангельска в Англию, на родину; а ему не давали отпуска городские власти, так как не были выплачены купцом еще некоторые пошлины и сборы.
Пока земский староста рылся у себя в тетрадях и в книгах, отыскивая статью англичанина, пока подсчитывал полученные сборы и высчитывал, сколько следует получить еще, разговор пошел о печальном состоянии торга и, конечно, коснулся общего горестного положения Московской земли.
Служанка внесла угощение, сыченый мед, небольшую флягу заморского вина, несколько сортов наливок, печенья и сласти на блюде.
Англичанин с удовольствием смаковал наливки, пробовал русские снеди и своим ломаным русским языком выражал искреннее сожаление хозяину, который живыми красками сумел нарисовать иноземцу тяжелое положение родной земли.
– Охо-хо-хо! Вот то-то и оно, Жак Волосеевич! – глубоко вздохнул Минин, перекрестив англичанина из Вольслея в Волосеевича по обычаю россиян: не стесняться с иноземными названиями. – Беды не мало было на Руси. А такой еще не ведывали ни мы, ни наши деды, ни прадеды!.. Уж много-много лет и не слыхали того, что самим ноне терпеть довелося… От чего и у сильных, твердых мужей слезы из очей льются, бегут, словно у баб алибо у детей малых!.. Забота одна у всех, одна печаль-кручина: как из той беды себя нам вызволить?.. Как да чем весь мир хрещеный избавить от врагов!.. Меня ты разумеешь ли, приятель?..
– О, йэс!.. О, та!.. Я ньет маку… я плоко каварить… А панимайт я все! Террор – у нас зави такое деля…
– Как ты его ни зови, а все легше не станет! Вот ты ко мне пришел со своей бедой-кручиной. Торговлишка у тебя плохая была… Не то расторговаться, – ошшо, баешь, с убытками воротишься до дому… Да ты ж д о м о й вернешься! Там, дома у тебя лад и покой… Там всю усталь, всю досаду позабудешь. Што здеся потерял, там наверстаешь. Кругом тебя – семья, желанные, родные… За них – нет страха у тебя в душе… Ночью ты не встаешь, ровно пес цепной – не бродишь по усадьбе, не сторожишь: не видно ли злодеев чужих… али – своих, что хуже даже ляхов!.. Не ждешь, што враг нагрянет ненароком, обложит город, попалит жилища… Добро твое расхитит, опозорит женку… растлит девицу-дочь… Храмы, святыни Божьи – все опоганит!.. Тебя с детьми далеко уведет… в полон и в рабство ввергнет без пощады!.. Отцовские могилы будут поруганы, потоптаны, и даже прах отцов в земле не улежит, а вырыт будет и по ветру развеян!
– Террор! Террор! Вам нада ваш семля… забрать савет… как наш парльямэнт! И лорди ваши… и джэнтльмэнс… и кнайт… простой ваш люти… И делай эрми… зольдат, панимай… и прогонить враги! Ви – многа, их – ньет многа, я слихала!..
– Вот то-то и беда, што нас не мало. Как будто даже слишком многовато, так оно выходит, как поглядишь!.. У вас всей-то земли вашей клок алибо два. Гонцов пошлете, разгоните сеунчей, а дни через три – они и назад могут с ответом. И зачинай тогда, што в ум запало, к делу приступай… Там оборону строить либо помощь миру, какая есть потребна… У нас – не то! Земля Московская, ох, – великонька!.. Ее и в год всея не обойти, не смерить! Положим, и враги в ней могут потонуть, захлебнуться, якобы в воде глубокой… Своею кровью подавятся!.. Но раней и нашей крови много прольется на родную землицу… И видит это Бог… и терпит… Видно, за грехи наслал нам испытанье… Да, слышь, тяжка, непереносима кара Божия… Что за мука, сказать нельзя…
Умолк, тяжело задумался Кузьма.
– Та, та!.. Твой правда…
Выйдя из раздумья, Минин достал из поставца несколько свернутых столпчиков – писем.
– Во, гляди! Цидулы пишем сами и получаем из городов иных… Есть тут издалече, из-за Урала… Вижу я: понимаешь ты меня… Отрадно с приятным человеком душу отвести… Во, гляди… Пишут: им тоже в тягость наша теснота! Купечеству – разор. А хлеборобу? Ложись да помирай! – одно осталось. Все дорого, нехватки, всюду голод. А то и мор гуляет по земле… Пора, пора за дело приниматься, за земское, за подвиг за великий… Бояр ждать нечего… Они себя уж показали. Теперя наш черед, людишек худородных, последних самых что ни есть… хто любит землю да веру святую чтит!.. Вот, братец Жак, совет ты поминал… По-нашему – выходит Земский собор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26