https://wodolei.ru/catalog/dushevie_poddony/keramika/
— Нет, я не ожидала, что ему буду нужна только я.
— Естественно. Если даже мать не настолько любила девочку, чтобы остаться с ней, чего же тогда ждать от мужчины? — Нора улыбнулась, однако улыбка вышла грустной. — Этот «подарок» я получила от своего отца, а потом передала тебе.
— Боже! — тихо выдохнула Руби.
Мать права. Руби всю жизнь боялась остаться с разбитым сердцем, не позволяла себе быть любимой. Поэтому она столько лет не порывала с Максом. Она знала, что никогда его не полюбит, а значит, се сердцу ничто не угрожает. А одиночество… его причина все та же — она не верила, что способна вызвать любовь.
Руби встала, подошла к перилам и уставилась на воду. Она не могла разобраться в собственных чувствах или понять, что ей полагается чувствовать.
— Я вспомнила день, когда ты возвратилась.
Руби услышала, как мать прерывисто вздохнула, и замерла в ожидании ответа, но его не последовало. Тогда она повернулась к матери.
Нора съежилась, словно приготовилась к удару.
— Мне неприятно вспоминать тот день.
— Мама, извини, — тихо попросила Руби. — Я тогда наговорила тебе ужасных вещей.
Нора резко подняла голову, в глазах заблестели слезы.
— Ты назвала меня мамой. — Она встала и заковыляла к Руби. — Не смей чувствовать себя виноватой за то, что ты в тот день наговорила! Ты была еще ребенком, а я тебя больно ранила.
— Почему ты тогда приехала?
— Я очень скучала по дочерям. Но, увидев, что я с тобой сделала, устыдилась. Ты смотрела на меня точно так же, как я когда-то смотрела на своего отца. Это меня… сломило.
— Ладно, теперь я знаю, почему ты ушла от папы, но почему все это время ты оставалась вдали от нас? — не удержалась она от вопроса.
Нора твердо посмотрела в глаза дочери:
— Мой уход… для тебя это начало истории, а для меня — самая середина.
Нора глубоко вздохнула, как будто готовилась нырнуть. Как она и ожидала, воды прошлого оказались холодными даже в жаркое летнее утро.
— Все считали нас с Рэндом идеальной парой. — Она обхватила чашку руками, согревая пальцы. — Я была тогда молода и больше пеклась о видимости, чем о сущности. Так влияет на человека жизнь с алкоголиком. Ты привыкаешь скрываться, уклоняться, защищаться от того самого человека, которым должна была бы гордиться. Стараешься сделать так, чтобы никто не узнал о кошмаре, творящемся у тебя дома. Благодаря собственной матери этот урок я усвоила раньше, чем научилась чистить зубы. Притворяться, улыбаться на людях — и плакать за закрытыми дверями. Я подозревала твоего отца в измене задолго до того, как получила твердое доказательство. — Она покосилась на дочь. — Каламбур не преднамеренный.
Руби чуть не расплескала кофе.
— Неужели ты можешь шутить такими вещами?
— Как там говорится насчет комедии — больно, только когда смеешься? — Нора улыбнулась и продолжила: — Я мучилась от своих подозрений, но это еще не самое страшное. Хуже всего было пьянство. Он начал выпивать после обеда — в те вечера, когда приходил домой. Вы, дети, вероятно, ничего не замечали. Тут пара бутылок пива, там стаканчик виски с содовой… Но к десяти часам у него заплетался язык, а к одиннадцати он бывал пьян в стельку. Тогда он становился злобным. Выплескивал наружу всю свою неуверенность — вы помните, ваш дед был к нему очень суров — и разочарование, причем во всем винил меня. Каждый раз, когда он меня ругал, я слышала голос своего отца, и хотя Рэнд ни разу меня не ударил, я привыкла этого ждать. Я от него шарахалась, а его это только сильнее бесило. Он орал, дескать, как я могла подумать, что он меня ударит, и уходил из дома. Видишь, я по крайней мере наполовину виновата в том, что случилось. Я не умела отделить прошлое от настоящего и чем сильнее старалась, тем крепче они переплетались. Я до смерти боялась, что стану такой же, как моя мать, — женщиной, которая никогда не произносила больше двух слов кряду и умерла молодой. Однако я более или менее справлялась, пока Эммелайн Фергюсон не рассказала мне про Ширли Комсток…
— Моего тренера по футболу?
Нора кивнула:
— Ты, наверное, помнишь, что твой папа неожиданно полюбил футбол?
Руби ахнула:
— Как он мог… с моим тренером?!
— Остров у нас маленький, — грустно сказала Нора, — женщин не так уж много, выбирать особо не из кого. Я твердила себе, что это не имеет значения, что я его жена и это главное. Но Рэнд еще больше пристрастился к выпивке, все реже приходил домой, и я сломалась. Все началось с бессонницы. Я просто перестала спать. Потом у меня начались приступы паники. Врач выписал мне валиум, но это мало помогало. По ночам я часами лежала без сна, обливаясь холодным потом, а сердце билось как бешеное. Всякий раз, когда я забирала тебя с футбольной тренировки и возвращалась домой, меня рвало. Вскоре к этому прибавились обмороки. Бывало, я приходила в себя, лежа на полу в кухне, и не могла вспомнить, что со мной происходило днем. Целые часы начисто выпадали из моей памяти.
— Какой кошмар… Ты говорила папе?
Нора улыбнулась. Губы у нее дрожали.
— Конечно, нет. Я думала, что схожу с ума. Единственное, за что я могла держаться, это за видимость брака. Вы с Каро превратились для меня в центр мира, который словно сжимался вокруг меня.
Нора посмотрела вдаль, размышляя о том, способна ли одинокая женщина двадцати семи лет понять, какими удушающими порой могут быть брак и материнство.
— Вес это вместе — пьянство мужа, его измены, моя бессонница, ощущение безнадежности — оказалось мне не по силам, я чувствовала себя загнанной в ловушку. А потом…
Нора закрыла глаза. День, который она изо всех сил старалась не вспоминать, ожил в се памяти. Это был отличный летний день вроде сегодняшнего. Она приехала на стадион пораньше, чтобы завезти детям печенье, и застала их. Рэнд и Ширли целовались в открытую, будто имели на это полное право.
— Я выпила слишком много таблеток снотворного… не помню, нарочно или случайно, но проснулась я уже в больнице и поняла, что умру, если немедленно что-нибудь не сделаю. Не знаю, сумеешь ли ты понять такую депрессию, но это было невыносимо, изнурительно. Поэтому я собралась с духом, сложила вещи и сбежала. Я хотела только пожить одна несколько дней, может, неделю. Мне казалось, что если я проведу здесь несколько дней, то отдохну и выздоровею.
— И что же?
Нора глубоко вздохнула, не смея поднять глаза на дочь, и уставилась в чашку с кофе.
— А потом я встретила Винса Корелла.
— Того типа, который продал фотографии в «Тэтлер».
— Он работал фотографом, снимал местных жителей для календаря, во всяком случае, так он утверждал. Мне было все равно. Для меня имело значение только то, как он на меня смотрел. Он уверял, что я самая красивая женщина в мире. К тому времени мы с твоим отцом давно не занимались любовью, а я вовсе не была красивой — тощая как палка и все время дрожала. Когда Винс ко мне прикоснулся… я ему позволила. Мы провели вместе чудесную неделю, фотографировались и все такое. Впервые в жизни я встретила человека, с которым могла говорить о своих мечтах. И как только я облекла их в слова, я поняла, что не вернусь к прежней жизни. А потом он уехал…
Я была раздавлена. Я понимала, что твой отец наверняка узнает о наших отношениях, мы с Винсом не делали из них секрета. Возможно, подсознательно я даже хотела, чтобы Рэнд узнал… Когда роман с Винсом закончился и я поняла — моему браку конец и я теряю дочерей, я снова приняла лошадиную дозу снотворного. На этот раз вес было серьезнее. Кончилось тем, что я попала в психиатрическую клинику в Эверетте.
— Сколько ты в ней пробыла? — шепотом спросила Руби.
— Три месяца.
— Что-о?
— Время там казалось нереальным. В те годы в подобных заведениях еще применяли электрошоковую терапию.
— Каждое утро без четверти девять мы выстраивались в очередь за лекарствами. Через неделю я забыла почти все, что происходило, до внешнем мире. Меня спас доктор Олбрайт. Он приходил ко мне ежедневно и разговаривал со мной, просто разговаривал, до тех пор пока я не начала приходить в себя. Я приложила массу усилий к тому, чтобы поправиться и вернуться домой. Но когда я вернулась…
— Господи… это был тот самый день, — прошептала Руби.
Глаза Норы защипало от слез. Она удивилась: ей казалось, что она давно их выплакала.
— Ты не виновата, — сказала она искренне.
— Но папа должен был позволить тебе остаться. После всего, что он натворил…
— Я не просила Рэнда, чтобы он принял меня обратно, — возразила Нора. — Я была в таком состоянии, что не могла бы заботиться о детях. Я понимала, что наш брак не спасешь, но мне хотелось вернуть… самое себя. Звучит ужасно, согласна, но это правда. Больше мне нечего сказать.
Нору так и подмывало обнять дочь, но она боялась — слишком медленно они шли навстречу друг другу, переступая, как через валуны, через накопившиеся обиды.
— В мире случается много такого, о чем мы жалеем. Порой нам кажется, что все могло бы пойти по-другому, если бы да кабы… Не стоит на этом зацикливаться. Твой отец был рассержен и держался высокомерно, я была напугана и очень ранима, ты — убита горем. И вот настал день, когда мы, все трое, причинили друг другу боль. Мы совершили ошибку, обычную человеческую ошибку. Но я хочу, чтобы ты знала одно. Руби, и это самое главное: я никогда не переставала тебя любить, не переставала о тебе думать, я все время по тебе скучала.
Руби долго молча смотрела на мать, потом тихо произнесла:
— Я тебе верю.
И Нора поняла, что исцеление началось.
Глава 19
Руби скрылась в своей спальне.
«Бывало, я приходила в себя, лежа на полу в кухне, и не могла вспомнить, что со мной происходило днем. Целые часы начисто выпадали из моей памяти».
Она представила, как мать страдала от одиночества, как была напугана… Руби знала, каково это. Хуже всего, когда глубокой ночью лежишь без сна и рядом с тобой в постели лежит мужчина, с которым ты живешь. Если от него пахнет духами другой женщины, то расстояние между вами кажется огромным, как Атлантический океан.
Руби достала из ящика блокнот. Она уже поняла, что, когда перенесешь свои мысли на бумагу, это успокаивает, а успокоиться ей было совершенно необходимо. Она села на кровать, поджав ноги, положила блокнот на колени и принялась писать.
Я привыкла думать, что суть человека понять легко, она видна отчетливо, как чернила на белой бумаге. Но теперь я в этом не уверена. Может быть, истина скрыта где-то глубоко, под слоями шелухи. Так, кажется, принято считать?
Моя мать лечилась в психиатрической клинике. Это ее последнее откровение, точнее, одно из откровений — их было так много, что не сосчитать.
Сегодня вечером мама нарисовала портрет нашей семьи, и ее глазами я увидела людей такими, какими никогда не представляла: неверный муж-пьяница и задавленная, глубоко несчастная жена. Почему я не замечала этого раньше? Неужели дети настолько слепы и живут лишь в своем собственном мире?
Мама была права, скрывая от меня правду. Даже сейчас я предпочла бы пребывать в неведении. Иногда узнать, откуда мы родом, бывает невыносимо больно.
Зазвонил телефон. Вздрогнув от неожиданности, Руби бросила блокнот на кровать и потянулась к трубке.
— Алло?
— Руби?
Голос Кэролайн звучал тихо и как-то необычно. У Руби сжалось сердце от недоброго предчувствия.
— Что случилось?
— Случилось? Ничего. Разве я не могу позвонить младшей сестренке просто так?
Руби прислонилась к изголовью кровати. Голос Кэролайн звучал уже лучше, но смутное ощущение некоего неблагополучия не покидало Руби.
— Конечно, можешь, просто мне показалось, что ты…
— Что?
— Ну, не знаю… устала.
Каро рассмеялась:
— У меня двое маленьких детей и кот, который сто раз на дню отрыгивает клубок волос. Я всегда усталая.
— Каро, это правда? Материнство действительно высасывает из тебя все соки?
Сестра ответила не сразу.
— Когда-то я мечтала побывать в Париже. Теперь мечтаю побыть одна хотя бы в туалете.
— Бог мой, Каро, как вышло, что мы никогда это не обсуждали?
— Обсуждать-то нечего.
Руби вдруг поняла, в чем дело, и попыталась облечь смутную догадку в слова:
— Это неправда. Когда мы беседуем по телефону, то всегда говорим обо мне — о моей карьере, о моем приятеле, вернее, жалкой пародии на любовника. О моих взглядах на комедию… Всегда только обо мне.
— Мне нравится жить твоей жизнью.
Руби не сомневалась, что это ложь, а правда заключается в том, что она эгоистка. Она не создает взаимоотношений, она коллекционирует фотографии людей, а потом обрезает по краям все, что не вписывается в картину, которую ей хочется видеть. Но эти края тоже важны.
— Каро, ты счастлива?
— Счастлива? Конечно… — Сестра заплакала.
Руби не могла равнодушно слушать эти тихие всхлипы.
— Каро?
— Извини, у меня был тяжелый день.
— Только один?
— Я не могу сейчас об этом говорить.
— Что в нашей семье не так? Почему мы никогда не говорим о том, что действительно важно?
— Поверь, Руби, разговоры ничего не решают. Лучше просто жить.
— Раньше я тоже так думала, но здесь я узнала много нового и учусь…
— Руби! — послышался голос Норы. Она, по-видимому, стояла внизу у лестницы. Руби прижала трубку к груди, закрывая микрофон.
— Я сейчас! — крикнула она и продолжала уже в трубку: — Каро, мне нужно идти. Почему бы тебе не приехать к нам с ночевкой?
— Я не могу. Дети…
— Оставь их разок со своим красавчиком. Ты же не приклеена к дому.
Кэролайн невесело усмехнулась:
— Пожалуй, ты попала в точку.
— Каро, мама не такая, как мы думали, — мягко сказала Руби. Кажется, она уже говорила эти слова, но тогда не в полной мере осознавала их силу. — Она… хранительница наших воспоминаний. У нес есть ключ к пониманию того, кто мы такие. Ты должна приехать.
Кэролайн помолчала, вздохнула и тихо призналась:
— Я боюсь.
Руби ее поняла. Еще неделю назад не поняла бы, но сейчас другое дело.
— Ничего с тобой не случится. — Руби помолчала, подыскивая слова. Очень важно было правильно сформулировать то, что она узнала об их семье. — Тебе кажется, ты должна носить все в себе и, если выпустишь хоть что-то наружу, рассыплешься па мелкие кусочки и не будешь знать, кто ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Естественно. Если даже мать не настолько любила девочку, чтобы остаться с ней, чего же тогда ждать от мужчины? — Нора улыбнулась, однако улыбка вышла грустной. — Этот «подарок» я получила от своего отца, а потом передала тебе.
— Боже! — тихо выдохнула Руби.
Мать права. Руби всю жизнь боялась остаться с разбитым сердцем, не позволяла себе быть любимой. Поэтому она столько лет не порывала с Максом. Она знала, что никогда его не полюбит, а значит, се сердцу ничто не угрожает. А одиночество… его причина все та же — она не верила, что способна вызвать любовь.
Руби встала, подошла к перилам и уставилась на воду. Она не могла разобраться в собственных чувствах или понять, что ей полагается чувствовать.
— Я вспомнила день, когда ты возвратилась.
Руби услышала, как мать прерывисто вздохнула, и замерла в ожидании ответа, но его не последовало. Тогда она повернулась к матери.
Нора съежилась, словно приготовилась к удару.
— Мне неприятно вспоминать тот день.
— Мама, извини, — тихо попросила Руби. — Я тогда наговорила тебе ужасных вещей.
Нора резко подняла голову, в глазах заблестели слезы.
— Ты назвала меня мамой. — Она встала и заковыляла к Руби. — Не смей чувствовать себя виноватой за то, что ты в тот день наговорила! Ты была еще ребенком, а я тебя больно ранила.
— Почему ты тогда приехала?
— Я очень скучала по дочерям. Но, увидев, что я с тобой сделала, устыдилась. Ты смотрела на меня точно так же, как я когда-то смотрела на своего отца. Это меня… сломило.
— Ладно, теперь я знаю, почему ты ушла от папы, но почему все это время ты оставалась вдали от нас? — не удержалась она от вопроса.
Нора твердо посмотрела в глаза дочери:
— Мой уход… для тебя это начало истории, а для меня — самая середина.
Нора глубоко вздохнула, как будто готовилась нырнуть. Как она и ожидала, воды прошлого оказались холодными даже в жаркое летнее утро.
— Все считали нас с Рэндом идеальной парой. — Она обхватила чашку руками, согревая пальцы. — Я была тогда молода и больше пеклась о видимости, чем о сущности. Так влияет на человека жизнь с алкоголиком. Ты привыкаешь скрываться, уклоняться, защищаться от того самого человека, которым должна была бы гордиться. Стараешься сделать так, чтобы никто не узнал о кошмаре, творящемся у тебя дома. Благодаря собственной матери этот урок я усвоила раньше, чем научилась чистить зубы. Притворяться, улыбаться на людях — и плакать за закрытыми дверями. Я подозревала твоего отца в измене задолго до того, как получила твердое доказательство. — Она покосилась на дочь. — Каламбур не преднамеренный.
Руби чуть не расплескала кофе.
— Неужели ты можешь шутить такими вещами?
— Как там говорится насчет комедии — больно, только когда смеешься? — Нора улыбнулась и продолжила: — Я мучилась от своих подозрений, но это еще не самое страшное. Хуже всего было пьянство. Он начал выпивать после обеда — в те вечера, когда приходил домой. Вы, дети, вероятно, ничего не замечали. Тут пара бутылок пива, там стаканчик виски с содовой… Но к десяти часам у него заплетался язык, а к одиннадцати он бывал пьян в стельку. Тогда он становился злобным. Выплескивал наружу всю свою неуверенность — вы помните, ваш дед был к нему очень суров — и разочарование, причем во всем винил меня. Каждый раз, когда он меня ругал, я слышала голос своего отца, и хотя Рэнд ни разу меня не ударил, я привыкла этого ждать. Я от него шарахалась, а его это только сильнее бесило. Он орал, дескать, как я могла подумать, что он меня ударит, и уходил из дома. Видишь, я по крайней мере наполовину виновата в том, что случилось. Я не умела отделить прошлое от настоящего и чем сильнее старалась, тем крепче они переплетались. Я до смерти боялась, что стану такой же, как моя мать, — женщиной, которая никогда не произносила больше двух слов кряду и умерла молодой. Однако я более или менее справлялась, пока Эммелайн Фергюсон не рассказала мне про Ширли Комсток…
— Моего тренера по футболу?
Нора кивнула:
— Ты, наверное, помнишь, что твой папа неожиданно полюбил футбол?
Руби ахнула:
— Как он мог… с моим тренером?!
— Остров у нас маленький, — грустно сказала Нора, — женщин не так уж много, выбирать особо не из кого. Я твердила себе, что это не имеет значения, что я его жена и это главное. Но Рэнд еще больше пристрастился к выпивке, все реже приходил домой, и я сломалась. Все началось с бессонницы. Я просто перестала спать. Потом у меня начались приступы паники. Врач выписал мне валиум, но это мало помогало. По ночам я часами лежала без сна, обливаясь холодным потом, а сердце билось как бешеное. Всякий раз, когда я забирала тебя с футбольной тренировки и возвращалась домой, меня рвало. Вскоре к этому прибавились обмороки. Бывало, я приходила в себя, лежа на полу в кухне, и не могла вспомнить, что со мной происходило днем. Целые часы начисто выпадали из моей памяти.
— Какой кошмар… Ты говорила папе?
Нора улыбнулась. Губы у нее дрожали.
— Конечно, нет. Я думала, что схожу с ума. Единственное, за что я могла держаться, это за видимость брака. Вы с Каро превратились для меня в центр мира, который словно сжимался вокруг меня.
Нора посмотрела вдаль, размышляя о том, способна ли одинокая женщина двадцати семи лет понять, какими удушающими порой могут быть брак и материнство.
— Вес это вместе — пьянство мужа, его измены, моя бессонница, ощущение безнадежности — оказалось мне не по силам, я чувствовала себя загнанной в ловушку. А потом…
Нора закрыла глаза. День, который она изо всех сил старалась не вспоминать, ожил в се памяти. Это был отличный летний день вроде сегодняшнего. Она приехала на стадион пораньше, чтобы завезти детям печенье, и застала их. Рэнд и Ширли целовались в открытую, будто имели на это полное право.
— Я выпила слишком много таблеток снотворного… не помню, нарочно или случайно, но проснулась я уже в больнице и поняла, что умру, если немедленно что-нибудь не сделаю. Не знаю, сумеешь ли ты понять такую депрессию, но это было невыносимо, изнурительно. Поэтому я собралась с духом, сложила вещи и сбежала. Я хотела только пожить одна несколько дней, может, неделю. Мне казалось, что если я проведу здесь несколько дней, то отдохну и выздоровею.
— И что же?
Нора глубоко вздохнула, не смея поднять глаза на дочь, и уставилась в чашку с кофе.
— А потом я встретила Винса Корелла.
— Того типа, который продал фотографии в «Тэтлер».
— Он работал фотографом, снимал местных жителей для календаря, во всяком случае, так он утверждал. Мне было все равно. Для меня имело значение только то, как он на меня смотрел. Он уверял, что я самая красивая женщина в мире. К тому времени мы с твоим отцом давно не занимались любовью, а я вовсе не была красивой — тощая как палка и все время дрожала. Когда Винс ко мне прикоснулся… я ему позволила. Мы провели вместе чудесную неделю, фотографировались и все такое. Впервые в жизни я встретила человека, с которым могла говорить о своих мечтах. И как только я облекла их в слова, я поняла, что не вернусь к прежней жизни. А потом он уехал…
Я была раздавлена. Я понимала, что твой отец наверняка узнает о наших отношениях, мы с Винсом не делали из них секрета. Возможно, подсознательно я даже хотела, чтобы Рэнд узнал… Когда роман с Винсом закончился и я поняла — моему браку конец и я теряю дочерей, я снова приняла лошадиную дозу снотворного. На этот раз вес было серьезнее. Кончилось тем, что я попала в психиатрическую клинику в Эверетте.
— Сколько ты в ней пробыла? — шепотом спросила Руби.
— Три месяца.
— Что-о?
— Время там казалось нереальным. В те годы в подобных заведениях еще применяли электрошоковую терапию.
— Каждое утро без четверти девять мы выстраивались в очередь за лекарствами. Через неделю я забыла почти все, что происходило, до внешнем мире. Меня спас доктор Олбрайт. Он приходил ко мне ежедневно и разговаривал со мной, просто разговаривал, до тех пор пока я не начала приходить в себя. Я приложила массу усилий к тому, чтобы поправиться и вернуться домой. Но когда я вернулась…
— Господи… это был тот самый день, — прошептала Руби.
Глаза Норы защипало от слез. Она удивилась: ей казалось, что она давно их выплакала.
— Ты не виновата, — сказала она искренне.
— Но папа должен был позволить тебе остаться. После всего, что он натворил…
— Я не просила Рэнда, чтобы он принял меня обратно, — возразила Нора. — Я была в таком состоянии, что не могла бы заботиться о детях. Я понимала, что наш брак не спасешь, но мне хотелось вернуть… самое себя. Звучит ужасно, согласна, но это правда. Больше мне нечего сказать.
Нору так и подмывало обнять дочь, но она боялась — слишком медленно они шли навстречу друг другу, переступая, как через валуны, через накопившиеся обиды.
— В мире случается много такого, о чем мы жалеем. Порой нам кажется, что все могло бы пойти по-другому, если бы да кабы… Не стоит на этом зацикливаться. Твой отец был рассержен и держался высокомерно, я была напугана и очень ранима, ты — убита горем. И вот настал день, когда мы, все трое, причинили друг другу боль. Мы совершили ошибку, обычную человеческую ошибку. Но я хочу, чтобы ты знала одно. Руби, и это самое главное: я никогда не переставала тебя любить, не переставала о тебе думать, я все время по тебе скучала.
Руби долго молча смотрела на мать, потом тихо произнесла:
— Я тебе верю.
И Нора поняла, что исцеление началось.
Глава 19
Руби скрылась в своей спальне.
«Бывало, я приходила в себя, лежа на полу в кухне, и не могла вспомнить, что со мной происходило днем. Целые часы начисто выпадали из моей памяти».
Она представила, как мать страдала от одиночества, как была напугана… Руби знала, каково это. Хуже всего, когда глубокой ночью лежишь без сна и рядом с тобой в постели лежит мужчина, с которым ты живешь. Если от него пахнет духами другой женщины, то расстояние между вами кажется огромным, как Атлантический океан.
Руби достала из ящика блокнот. Она уже поняла, что, когда перенесешь свои мысли на бумагу, это успокаивает, а успокоиться ей было совершенно необходимо. Она села на кровать, поджав ноги, положила блокнот на колени и принялась писать.
Я привыкла думать, что суть человека понять легко, она видна отчетливо, как чернила на белой бумаге. Но теперь я в этом не уверена. Может быть, истина скрыта где-то глубоко, под слоями шелухи. Так, кажется, принято считать?
Моя мать лечилась в психиатрической клинике. Это ее последнее откровение, точнее, одно из откровений — их было так много, что не сосчитать.
Сегодня вечером мама нарисовала портрет нашей семьи, и ее глазами я увидела людей такими, какими никогда не представляла: неверный муж-пьяница и задавленная, глубоко несчастная жена. Почему я не замечала этого раньше? Неужели дети настолько слепы и живут лишь в своем собственном мире?
Мама была права, скрывая от меня правду. Даже сейчас я предпочла бы пребывать в неведении. Иногда узнать, откуда мы родом, бывает невыносимо больно.
Зазвонил телефон. Вздрогнув от неожиданности, Руби бросила блокнот на кровать и потянулась к трубке.
— Алло?
— Руби?
Голос Кэролайн звучал тихо и как-то необычно. У Руби сжалось сердце от недоброго предчувствия.
— Что случилось?
— Случилось? Ничего. Разве я не могу позвонить младшей сестренке просто так?
Руби прислонилась к изголовью кровати. Голос Кэролайн звучал уже лучше, но смутное ощущение некоего неблагополучия не покидало Руби.
— Конечно, можешь, просто мне показалось, что ты…
— Что?
— Ну, не знаю… устала.
Каро рассмеялась:
— У меня двое маленьких детей и кот, который сто раз на дню отрыгивает клубок волос. Я всегда усталая.
— Каро, это правда? Материнство действительно высасывает из тебя все соки?
Сестра ответила не сразу.
— Когда-то я мечтала побывать в Париже. Теперь мечтаю побыть одна хотя бы в туалете.
— Бог мой, Каро, как вышло, что мы никогда это не обсуждали?
— Обсуждать-то нечего.
Руби вдруг поняла, в чем дело, и попыталась облечь смутную догадку в слова:
— Это неправда. Когда мы беседуем по телефону, то всегда говорим обо мне — о моей карьере, о моем приятеле, вернее, жалкой пародии на любовника. О моих взглядах на комедию… Всегда только обо мне.
— Мне нравится жить твоей жизнью.
Руби не сомневалась, что это ложь, а правда заключается в том, что она эгоистка. Она не создает взаимоотношений, она коллекционирует фотографии людей, а потом обрезает по краям все, что не вписывается в картину, которую ей хочется видеть. Но эти края тоже важны.
— Каро, ты счастлива?
— Счастлива? Конечно… — Сестра заплакала.
Руби не могла равнодушно слушать эти тихие всхлипы.
— Каро?
— Извини, у меня был тяжелый день.
— Только один?
— Я не могу сейчас об этом говорить.
— Что в нашей семье не так? Почему мы никогда не говорим о том, что действительно важно?
— Поверь, Руби, разговоры ничего не решают. Лучше просто жить.
— Раньше я тоже так думала, но здесь я узнала много нового и учусь…
— Руби! — послышался голос Норы. Она, по-видимому, стояла внизу у лестницы. Руби прижала трубку к груди, закрывая микрофон.
— Я сейчас! — крикнула она и продолжала уже в трубку: — Каро, мне нужно идти. Почему бы тебе не приехать к нам с ночевкой?
— Я не могу. Дети…
— Оставь их разок со своим красавчиком. Ты же не приклеена к дому.
Кэролайн невесело усмехнулась:
— Пожалуй, ты попала в точку.
— Каро, мама не такая, как мы думали, — мягко сказала Руби. Кажется, она уже говорила эти слова, но тогда не в полной мере осознавала их силу. — Она… хранительница наших воспоминаний. У нес есть ключ к пониманию того, кто мы такие. Ты должна приехать.
Кэролайн помолчала, вздохнула и тихо призналась:
— Я боюсь.
Руби ее поняла. Еще неделю назад не поняла бы, но сейчас другое дело.
— Ничего с тобой не случится. — Руби помолчала, подыскивая слова. Очень важно было правильно сформулировать то, что она узнала об их семье. — Тебе кажется, ты должна носить все в себе и, если выпустишь хоть что-то наружу, рассыплешься па мелкие кусочки и не будешь знать, кто ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39