Потом опять пригород, газовые фонари. Опять белые дома и бензоколонки. Улицы кончаются. Мелькает мост, на нем пыхтит маневровый паровоз. Навстречу несется фургон для перевозки мебели. Равинель прибавляет скорость, выжимает семьдесят пять километров. Еще немного, и будет Бос. До Ножанле-Ротру дорога нетрудная.
— Сзади машина, — говорит Люсьен.
— Вижу.
Свет фар обсыпает баранку и приборную доску словно золотой пылью, ее так и хочется стереть рукой, а дорога впереди сразу кажется темнее прежнего. Машина — «пежо» — обгоняет их и тут же поворачивает обратно. Ослепленный Равинель чертыхается. «Пежо» медленно растворяется, тает, как силуэт на экране, и уже издали посылает два снопа света. Скорость не меньше ста десяти. Именно в этот момент мотор задохнулся, закашлял. Равинель включает стартер. Мотор глохнет совсем. Машина катится лишь по инерции. Равинель машинально выруливает на край дороги, притормаживает, выключает фары и зажигает задние огоньки.
— Что это ты придумал? — спрашивает Люсьен.
— Неполадки! Не ясно, что ли! С машиной неполадки. Наверное, карбюратор!
— Вот не хватало!
Можно подумать, что он это нарочно. Обидно, конечно, застрять у самого Манса. Там сильное движение, даже ночью! Равинель выходит из машины. Сердце колотится. Пронизывающий, холодный ветер посвистывает в голых ветвях. Отчетливо слышен каждый звук. Вот где-то звонко громыхнули вагоны, потом состав сдвинулся с места. Неторопливо проплыл по деревне автомобильный гудок. Черт побери, живут же люди в черепашьем темпе. Равинель приподнимает капот.
— Подай фонарик.
Она протягивает ему фонарь. Равинель склоняется над теплым, смазанным мотором. Отвертка пляшет в руке, не попадает в нужные пазы.
— Давай побыстрей.
Равинель не нуждается в понукании. Он с остервенением сдувает в сторону едкий, отдающий бензином и маслом пар. Хрупкий жиклер покоится на его ладони. Придется разобрать карбюратор, положить куда-нибудь крошечные винтики. Их спасение зависит от одного из этих кусочков металла. На лбу у Равинеля выступает пот, скатываясь, щиплет глаза. Он садится на подножку, аккуратно раскладывает перед собой детали карбюратора. Люсьен расхаживает по шоссе.
— Лучше бы помогла, — замечает Равинель.
— Правда, может, так будет быстрее. Ведь вполне возможно…
— Что?
— Что первый же встречный автомобилист может поинтересоваться, не надо ли нам помочь.
— Ну и что?
— Как «ну и что»? Он может выйти из машины и предложить нам свои услуги.
Равинель с силой продувает маленькие медные трубочки. Рот наполняется едкой кислой слюной. Но он все дует и дует… И уже не слышит замечаний Люсьен. Слышно только, как пульсирует в висках кровь. Наконец он переводит дух.
— … Полиция!
Что она мелет, эта Люсьен! Равинель протирает глаза, смотрит на нее. Хм… боится!… Сомнений нет. Наверняка подыхает от страха. Вынимает из машины свою сумочку. Равинель вскакивает и бормочет, держа жиклер в зубах:
— Ты что, собираешься меня бросить?
— Хватит болтать, дурак!
Машина. Из Манса. Не успели они и глазом моргнуть, как она оказалась почти рядом. Яркий луч света очерчивает их фигуры, и они чувствуют себя словно голыми. Растущая черная громада -замедляет ход.
— Дело дрянь? — раздается жизнерадостный голос. В темноте угадывается большой грузовик. Из окна высовывается мужчина. Алеет красная точка сигареты.
— Да нет! — отзывается Равинель. — Уже порядок.
— Может, девочка пожелает ехать со мной? — хохочет шофер и, трогаясь, машет рукой.
Грузовик спешит дальше, слышится только скрип переключаемых скоростей. Люсьен без сил опускается на сиденье. Но Равинель в бешенстве. Впервые она обозвала его дураком.
— Сделай одолжение — сиди спокойно. И держи свои соображения при себе. Ты не меньше моего виновата.
Неужели она действительно собиралась удирать? Добраться до Манса? Они ведь связаны одной веревочкой. Да разве бегство от него спасло бы ее? Люсьен молчит. По ее позе нетрудно догадаться, что она решила ни во что не вмешиваться. Пусть сам выпутывается. А ведь нелегко собрать заново карбюратор, почти вслепую, пристраивая прыгающий фонарик то на коробке скоростей, то на крыле или на радиаторе. Каждую секунду гайки могут свалиться, закатиться в песок. Но от злости пальцы Равинеля обретают такую уверенность, такую ловкость и подвижность, какой он еще никогда не знал. Он осматривает машину, нажимает на стартер. Все в порядке. Мотор работает исправно. Тогда Равинель из озорства хватает канистру и не спеша, медленно наливает полный бак. Их обгоняет грузовик-цистерна, освещая на мгновение салон и длинный сверток едко-зеленого цвета. Люсьен съеживается на сиденье. Хорошо же! Он водворяет огромную канистру на прежнее место — на громыхающий лист железа, закрывает багажник. Поехали! Половина первого. Равинель нажимает на педаль. Ему почти весело. Люсьен струхнула. И еще как. Куда больше, чем тогда, в ванной. Почему? Риск тот же — ни меньше, ни больше. Во всяком случае, в их отношениях что-то вдруг изменилось. Она чуть не предала его. Конечно, Равинель больше об этом никогда не заговорит, но будет иначе реагировать, если она снова попробует обращаться с ним свысока.
Красный огонек грузовика-цистерны приближается. Равинель обгоняет его и мчится вперед. Вот и Бос. Небо прояснилось. Высыпали звезды. Они медленно бегут за дверцами машины. О чем она, интересно, думала, хватая сумочку? О своем общественном положении, о своем месте в больнице? Она его чуточку презирает. Несчастный коммивояжер! Он давно это понял. Его считают простаком, не способным разбираться в тонкостях. Но он не такой уж дурак, как кажется.
Ножан-де-Ротру! Длинная, бесконечно длинная улица, кривая и узкая. Небольшой мост и черная, поблескивающая в отсветах фар водная гладь. «Внимание — школа!» Ночью школьники спят. Равинель не замедлил хода. Вот он уже на другом, крутом берегу. Мотор рычит во всю мочь.
Черт побери! Жандармы. Трое, четверо. «Ситроен» поставлен поперек дороги, загораживает проезд; у края дороги выстроились мотоциклы. И все залито ярким светом: спины, портупеи, лица жандармов. Они машут. Придется остановиться. Равинель выключает фары. Внезапно его скрючивает от подступающей к горлу тошноты, как тогда в ванной. Он машинально резко тормозит, и Люсьен с силой упирается в распределительную доску, чтобы не стукнуться. Его мутит. Вот уже электрический фонарик прогуливается по мотору, по кузову… Глаза жандармов впиваются в глаза Равинеля.
— Откуда едете?
— Из Нанта. Коммивояжер.
Равинель вовремя сообразил, что это уточнение может их спасти.
— Вы не обгоняли возле Манса большой грузовик?
— Вполне возможно. Как-то не обратил внимания, знаете… Жандарм переводит взгляд на Люсьен. Равинель спрашивает как можно более непринужденно:
— Гангстеры? Жандарм заглянул под сиденье, гасит фонарик.
— Мошенники. Везут перегонный куб.
— Странная профессия. Моя мне больше нравится!
Жандарм отходит. Равинель медленно трогается с места, проезжает мимо выстроившихся. в ряд мужчин, постепенно набирает скорость.
— А я — то уж подумал… — бормочет он.
— Я тоже, — признается Люсьен.
Он едва узнает ее голос.
— Во всяком случае, не исключено, что он взял на заметку наш номер.
— Ну и что? Именно ну и что! Какая разница? Равинель не намерен скрывать свое ночное путешествие. В каком-то смысле даже хорошо, если жандарм записал номер машины. Ведь в случае чего этот человек мог бы засвидетельствовать… Только вот одно… Женщина в машине. Но, может, жандарм об этом и не вспомнит…
Стрелка часов перед глазами продолжает свой однообразный бег. Три часа. Шартр где-то очень далеко, на юго-востоке… За поворотом открывается Рамбуйе. Ночь по-прежнему темным-темна. Не зря они выбрали ноябрь. Зато вот движение становится все сильнее. Грузовики с молоком, тележки, машины связи… Теперь Равинелю уже не до размышлений. Он внимательно следит за дорогой. Вот и окраина Версаля. Город спит. Машины для поливки улиц неторопливо двигаются в ряд, позади огромного грузовика, похожего на танк. Тяжелая усталость наваливается на плечи Равинеля. Хочется пить.
Вилль-д'Авре… Сен-Клу… Пюто… Мелькают дома. За прикрытыми ставнями темно. После встречи с жандармами Люсьен не сделала ни одного движения, ни одного жеста. Но она не спит. Она глядит прямо перед собой через запотевшее ветровое стекло.
Темный, бездонный провал Сены. И вот уже первые особнячки Ангиана. Равинель живет неподалеку от озера в конце тупика. Завернув сюда, он тут же включает сцепление и выключает контакт. Машина по инерции бесшумно катится вперед.
Равинель останавливается в конце тупика на круглой площадке и выходит из машины. У него так одеревенели руки, что он с трудом удерживает ключ. Наконец он распахивает ворота, заводит машину во двор и поспешно закрывает обе створки. Справа — домик, слева — гараж, низкий, массивный, вроде дота. В конце аллеи за деревьями виднеется покатая крыша флигеля.
Люсьен, пошатнувшись, хватается за ручку дверцы. Ноги у нее затекли, она трясет сначала одной, потом другой ногой, сгибает их. Лицо замкнутое, хмурое, такое бывает у нее при самом скверном настроении. Равинель приподнимает крышку багажника.
— Помоги-ка!
Сверток цел и невредим. Один край полотнища чуть завернулся и обнажил туфлю, заскорузлую от воды. Равинель подтягивает сверток на себя. Люсьен берется за другой конец.
— Пошли? Она наклоняет голову в знак согласия. Готово! Согнувшись, они спускаются по аллее, минуют живую изгородь. Флигель с покатой крышей — это прачечная. Крошечный ручеек лениво бежит к мосткам, спускающимся к воде. По дороге ручеек расширяется, катится вниз, образует крошечный водопад и теряется в озере.
— Посвети!
Люсьен снова начинает командовать. Сверток лежит на цементных плитах. Равинель держит фонарь, Люсьен принимается развертывать брезент. Тело в помятой одежде поворачивается легко, как бы по собственной воле. Лицо Мирей, окруженное уже просохшими, растрепанными волосами, словно бы гримасничает». Толчок — и труп скользит по мосткам. Всплеск, и волна докатывает до противоположного берега. Еще немного… Люсьен подталкивает труп ногой, и он погружается в воду. Потом она на ощупь — Равинель уже погасил фонарик — складывает брезент, тащит его к машине. Двадцать минут шестого.
— У меня времени в обрез, — бормочет она. Они входят в дом, вешают на вешалку в передней дорожное пальто и шляпу Мирей. Кладут сумку на стол в столовой.
— Быстрей! — командует разрумянившаяся Люсьен. — Скорый в Нант отходит в шесть сорок. Мне нельзя опаздывать.
Они садятся в машину. Только теперь Равинель почувствовал, что он овдовел.
5
Равинель медленно спустился по лестнице Монпарнасского вокзала, у входа в вестибюль купил пачку сигарет «Галуаз» и отправился к Дюпону. «У Дюпона поешь, как дома». Светяшаяся вывеска отливала бледно-розовым в лучах зари. Сквозь широкие стекла видны были спины людей, сидящих перед баром, и огромная кофейная машина с колесами, рукоятками, дисками, которые начищал до блеска заспанный официант. Равинель сел за дверью и сразу же размяк. Много раз он останавливался тут в такую же рань. Он проделывал крюк через весь Париж, чтобы протянуть время и не будить Мирей. Утро, как все другие…
— Черный… и три рогалика.
Все очень просто: он как будто отходит после ночного кошмара. Снова чувствует свои ребра, локти, колени, каждую мышцу. Малейшее движение, и по телу пробегает волна усталости. Голова у него горит, в мозгу будто что-то клокочет, глаза болят, больно натягивается кожа на скулах… Он чуть не начал клевать носом прямо на стуле в шумном кафе. А ведь самое трудное впереди. Теперь нужно якобы обнаружить труп. Но до чего хочется спать! Все решат, что он убит горем. В каком-то смысле изнуренный вид сослужит ему добрую службу.
Он положил деньги на стол, обмакнул в кофе рогалик. Кофе показался ему горьким, как желчь. Если поразмыслить, то встреча с жандармами — сущий пустяк, даже если кто и сообщит, что в машине сидела женщина. Пожалуйста: эта женщина-незнакомка, она проголосовала на дороге. Он встретил ее при выезде из Анжера. Сошла в Версале. Ни малейшей связи со смертью Мирей… И потом, кому взбредет в голову расследовать, какой дорогой он вернулся домой? Допустим, его даже заподозрят. Но лишь до тех пор, пока не проверят его алиби. Равинель не выезжал за пределы Нанта и его окрестностей. Это подтвердят тридцать свидетелей. Где и когда он выходил, можно установить с точностью до часа или около того. Ни одного пробела. В среду, четвертого, — а вскрытие поможет установить точную дату, если не час смерти, — в среду, четвертого?.. Погодите-ка! Я провел весь вечер в пивной «Фосс». Засиделся там за полночь. Спросите Фирмена, официанта, он наверняка помнит. А пятого утром я болтал с… Но к чему лишний раз ворошить эти невеселые мысли? Люсьен все это уже без конца твердила ему на вокзале. Версия несчастного случая возникает сама собой. Головокружение, упала в ручей, мгновенное удушье… Зауряднейшее дело. Правда, вот Мирей одета была не по-домашнему. А раз так, зачем ей понадобилось спускаться в прачечную? Да мало ли зачем женщина может пойти к себе в прачечную? Может, забыла там белье или кусок мыла… Впрочем, вряд ли у кого возникнут подобные вопросы. А если кто предпочитает версию самоубийства — что ж, пожалуйста. Два года прошли, те самые два года, которых требует страховая компания…
Без десяти семь. Черт возьми! Надо трогаться. Равинель так и не притронулся к последнему рогалику, а первые два застряли у него в горле тошнотворной массой… С минуту он постоял на краю тротуара. Разбегались во всех направлениях автобусы и такси. Толпы служащих, обитателей пригородов, стремительно вырывались из стен вокзала. Вот он, унылый Париж на рассвете. Н-да… И все-таки надо трогаться в путь.
Машина стояла совсем рядом с билетными кассами. Там, словно картина на выставке, висела большая карта Франции, похожая на открытую ладонь, всю изрезанную линиями:
Париж — Бордо, Париж — Тулуза, Париж — Ницца… Линии удачи, линии жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17