Он описывал случай, как таковой, а Мари-Анн реагировала на каждую подробность кивком головы.
— Сколько она зарабатывала в качестве гида? — спросила она.
— Не имею понятия.
— Не более тысячи двухсот франков, включая чаевые. Это средняя ставка. У меня она будет получать меньше. Я не совсем представляю себе, куда ее пристроить. Может быть, в секретариат — она ведь знает немецкий. Как, вы сказали, ее зовут?
— Зина Маковска.
— Я вам ничего не обещаю, господин Лоб. Вы мне ее пришлете. Мне надо ее увидеть, поговорить с ней. Взбалмошная девчонка мне не требуется. О! Вот и мой муж.
Она пошла открывать дверь.
— Филипп!… У вас найдется минутка? Я хочу познакомить вас с мсье Лобом.
Когда Нелли вошел, Лоб едва не выдал своего удивления. На нем были серые вельветовые брюки и пестрая рубашка, широко расстегнутая на груди, на ногах — разношенные мокасины. Ниже жены ростом, он выглядел здоровяком; четкие черты массивного лица напоминали одну из тех римских масок, какие можно увидеть в музеях Италии, — прямой нос, тяжелый подбородок, чувственный рот. Быстрое сильное рукопожатие.
— Прошу прощения, — сказал он. — У меня работа в самом разгаре.
— Филипп пытается изобретать духи, — объяснила Мари-Анн, как бы снисходительно подтрунивая над ним.
Затем, повернувшись к мужу, добавила:
— Господин Лоб приехал поговорить со мной насчет девушки, которая прошлой ночью пыталась наложить на себя руки. Мы постараемся ее пристроить.
— Куда?
— К нам на фабрику, разумеется.
— Значит, — глядя на Лоба, сказал мсье Нелли, — вы тоже подвизаетесь в спасении утопающих!
— Мой муж убежден, что мы только попусту теряем время.
— Терпеть не могу неврастеников, — отрезал Нелли. — Направлять проституток на путь истинный — еще куда ни шло. Если они сошли с него — не их вина. Но признайтесь, дорогая, что с вашими подопечными вам не везет.
Почувствовав, что лучше сменить тему, Лоб признался, что является профаном по части парфюмерии.
— Если я вас правильно понял, выходит, изобретать духи возможно еще и в наше время?
— Да хоть каждый день, — заверил его Нелли.
— Может быть, мсье Лобу хочется пить? — прервала его Мари-Анн.
— В самом деле! — воскликнул Нелли. — Где же моя голова? Вы пообедаете с нами? Да? Разумеется, да. Прежде всего мне требуется время на то, чтобы просветить вас… насчет духов.
Мари-Анн подняла брови и закатила глаза, давая понять Лобу, что ему придется смириться, после чего, извинившись, удалилась. Лобу ничего не оставалось, как вежливо слушать.
— Мари-Анн в это не верит, — продолжал Нелли. — Она признает один-единственный запах — натуральный. Под тем предлогом, что здесь с незапамятных времен изготовляют натуральные эссенции, мы тоже должны уважать традицию… Виски? «Чинзано»? Порто?..
— Капельку «чинзано».
Нелли позвал старушку горничную, открывая шкатулку с сигаретами.
— Угощайтесь, господин Лоб. Традиция! По мне, так просто рутина… У вас хорошее обоняние?
— Думаю, да.
— Тем лучше. Я покажу вам свою лабораторию в Ницце… Здесь у нас тоже есть лаборатория, но мне в ней не работается. Я использую ее во время своих наездов. А там у меня полностью развязаны руки. Увидите: я разработал несколько марок, за которые не приходится краснеть. Ведь духи — та же музыка! Я вовсе не против Баха. Но вправе предпочитать ему Армстронга. Миллионы современных молодых людей предпочитают Армстронга. Так вот, я ориентируюсь на их вкус. Фиалки, жасмин — все это отошло в прошлое, годится лишь на потребу престарелых дам. Сейчас нужны духи, гармонирующие с мини-юбками, — такие, что заявляют о себе, прилипают к коже, возбуждают самца, как это происходит у животных по весне… У меня нюх на современность. Мари-Анн этого не приемлет. Разумеется, я могу ее понять… Она предпочитает не рисковать. Возможно, будь я наследником такой именитой фирмы — я бы тоже поступал благоразумно. Но будущее за вонью, а не за благовонием. Будущее вот тут!…
Он медленно провел по носу и рассмеялся.
— Прошу прощения! — сказал он. — Надеюсь, у вас тоже есть конек. Жизнь — все равно что лошадь. Ее надо насильно оседлать и гнать во весь опор!
Он утомлял Лоба, который подкарауливал удобный момент, чтобы задать мучивший его вопрос. Он спросил как бы невзначай:
— А у вас возникали какие-нибудь трения с Делом?
Нелли расхохотался, приоткрыв хищный оскал белых зубов.
— Ну, это хобби моей жены. Бывалочи опекали бедняков. А нынче — самоубийц. Это ее манера идти в ногу с модой. И вот всякий, кто не умеет держать в руках пистолет или не способен утонуть, в одно прекрасное утро выплывает к нашему берегу и тут же напускает на себя оскорбленный вид, как будто промашка дает право докучать всему миру. Разумеется, все они ни для чего не пригодны. И разумеется, их вешают мне на шею. Вот и вашу дамочку сбагрят мне, как только она опять станет ходить без посторонней помощи. Чем она занималась до этого?
— Работала гидом… сопровождающей, если это вам больше нравится. Правда, мне бы не хотелось ее вам навязывать.
Нелли наклонился и по-свойски положил ему руку на кисть.
— Шутка, — сказал он. — Мы займемся ею. Ежели бы еще она обладала хоть каким-то обонянием! Мне требуется ассистентка с такими данными. Да только это чувство у людей атрофировано. Они разучились нюхать. Вот и приходится изобретать запахи, бьющие в нос.
За обеденным столом Нелли оживлял беседу. У него оказался просто неисчерпаемый запас анекдотов и несбыточных замыслов. Жена рассеянно слушала его, улыбаясь парадоксам, когда видела, что Лоб улыбается. А тот говорил о Деле, указывая, в каком направлении ему следует развиваться.
— Вот видите, — ликовал Нелли, — вы тоже живете будущим. Мари-Анн! Слышите, что говорит Лоб? Очень рад, что я больше не одинок.
Она пропустила его намек мимо ушей и перевела разговор на их ферму в Антрево.
— Ферма? — удивился Лоб.
— Настоящая ферма, — подтвердил Нелли. — С коровами, курами, навозом… Там есть все!
— И вы там живете?
— Мы живем по соседству, — сказала Мари-Анн. — Мы отреставрировали хутор. И поскольку не имеем возможности выезжать к Лазурному берегу, проводим там уик-энд и отпуск. Надеюсь, вы нас навестите. Это в получасе езды от Ниццы.
— Значит, у вас есть и фермеры?
— А как же! Целое семейство из Пьемонта с выводком ребятни. И все это замечательно грязное…
— И замечательно трудолюбивое, — мягко добавила Мари-Анн.
Они пили кофе на террасе под большим тентом. Внизу располагалась фабрика. Грузовики доставили партию голубых цветов.
— Первая лаванда, — пояснила Мари-Анн. Теперь Лоб почувствовал, как он выдохся после бессонной ночи. Он не любил поддаваться усталости и предпочел распрощаться, пообещав вскоре вернуться вместе с этой Зиной, которую общими усилиями они попытаются вызволить из беды. Лоб был не прочь снова остаться наедине с самим собой. В глазах у него запечатлелась картина: рабочие, поднимающие на вилы, как сено, охапки цветущей лаванды. Ему еще не случалось видеть цветы в роли сырья, и он как-то болезненно это воспринял. Дорога была забита транспортом, так что он добирался до клиники более двух часов.
Медсестра повела его через раскаленные солнцем дворики.
— Больной уже лучше, — сообщила она. — Но слабость еще не прошла. Вам разрешается пробыть в палате не дольше пары минут.
Она остановилась у двери и тихонько ее приоткрыла. Лоб заблаговременно приготовил купюру, которую стеснительно сунул сестре в руку, и вошел в палату. Зина сидела в подушках с открытыми глазами, но их взгляд был мутным, как если бы она находилась в наркотическом забытьи. Лоб так и замер у изножья кровати. Девушка смотрела на него, не шевелясь, потом вдруг стала медленно сползать с подушек под простыню, так и не отрывая от него глаз, как будто подозревала его в злых намерениях.
— Здравствуйте, — поздоровался Лоб. — Как я рад узнать, что вы уже вне опасности!
Зина отвернулась и закрыла глаза.
— Попытаюсь заново, — пробормотала она.
Глава 4
В течение трех дней Зина отказывалась отвечать на вопросы, которые задавал ей Лоб. Она пристально смотрела на него. Ее глаза следили за ним, когда он перемещался по комнате. Но, похоже, смысл его слов до нее не доходил. Он заговорил было с ней по-немецки, но и это не пробудило в ней интереса. Вначале он думал, что она молчит из упрямства, гордости. Но тут крылось нечто иное, чего он не мог распознать. Сестра, врач утверждали, что она еще не отошла от шока, и пичкали ее таблетками. Лоб был уверен, что они не правы. Ему казалось, что коль скоро она хотела уйти из жизни, но безуспешно, то теперь она, более или менее сознательно, пыталась укрыться в отрешенности. Отказывалась обращать внимание на тени, перемещавшиеся вокруг нее. Лоб тоже был для нее всего лишь тенью, что его страшно обижало.
Флешель также пришел навестить Зину. Он уселся на постель рядом с ней и положил свою крупную ладонь на ее перевязанное запястье.
— Бедная девочка, — произнес он. — Почему вы мне тогда не доверились? Вы меня узнаете? Это я разговаривал с вами в ту ночь по телефону… Как вы заставили меня страдать!
Голубые глаза наблюдали за ним — глаза человека, утратившего память и силившегося ее обрести.
— Мы вызволим вас отсюда, — продолжал Флешель. — Не правда ли, мсье Лоб?
— Безусловно. У нас много друзей, они с удовольствием помогут вам. Они сделают для вас все необходимое… Здесь вас все любят. Слышите, все…
Зинины губы зашевелились. Оба визитера наклонились к ней. Но Зина прикрыла глаза, так ничего и не сказав.
— Давайте, — сказал Флешель, — как следует вылечимся, а на следующей неделе будем паинькой и обо всем поговорим.
Губы снова зашевелились. Приблизившись вплотную к замкнутому лицу, Флешель напряг слух. Он поднялся, нахмурив брови.
— Что она сказала? — спросил Лоб.
— Что начнет все сначала.
— Я предупредил вас, — с досадой пробормотал Лоб. — Она упрямица.
Флешель присмотрелся к исхудавшему личику, светлым непричесанным волосам с детскими локончиками.
— А ведь она прехорошенькая! — вздохнул он.
— Возможно, и хорошенькая, — ворчал Лоб. — Но какая несносная! Лично я уже просто не знаю, с какого боку к ней подступиться.
— Надо запастись терпением, господин Лоб. Лоб был если и не терпеливым, то упорным.
Девушка сопротивляется. Тогда он станет сопротивляться еще сильнее, чем она. Раз она отказывается говорить, он изведет ее молчанием. Но непременно настоит на своем. Он стал работать в прилегающей комнатке. Изучал архивные папки, не обращая на Зину никакого внимания. Он знал, что ни один его жест не ускользает от ее глаз. Случалось, внезапно отрываясь от бумаг, он встречал ее взгляд — хмурый и в то же время блестящий, и она тут же отводила свои голубые глаза. А он снова погружался в работу как ни в чем не бывало. У Лоба создалось впечатление, что он приручает одичавшего зверька. Когда наступало время лечебных процедур или же приема пищи, он спокойно укладывал бумаги в папку, закуривал сигарету. Он чувствовал, что Зина умирает от желания курить. Но, ни слова не говоря, уходил. Оказавшись за дверью, он, при всей своей благовоспитанности, испытывал желание выругаться, как извозчик. Он помыкал своим «вольво», как бы хлестан его до самого отеля, где бросался под душ. За что же он, собственно говоря, сердился на эту девушку? Сколько бы он ни перебирал возможные мотивы ее поступка, самые очевидные и самые скрытые, ни один из них не был удовлетворительным. Он только обнаруживал в себе нечто сродни мазохизму. «Я мучаю сам себя!» — думал он. И ежедневно посылал ей очередной букет. Зина никогда его не благодарила, и всякий раз он констатировал, что его букет отослан на столик у окна, за которым он усаживался работать. То была война. Он неоднократно звонил Менго.
— Следствие продвигается своим чередом, — отвечал инспектор. — Вас будут держать в курсе.
— О-о, я пекусь не о себе, — защищался Лоб. Он звонил также Нелли. Филипп назначил ему свидание в Ницце, в своей городской лаборатории. Лоб отправился туда; он ожидал увидеть современное оборудование, машины, сложные технические приспособления, всякие загадочные штуки. Но застал Нелли в просторном зале с полками на стенах, на которых стояли в ряд, подобно книгам в библиотеке, сотни флаконов — один к одному, — и на каждом этикетка с обозначением содержимого. Пробирки, весы, газовые рожки, ступки и пестики загромождали край длинного стола.
— И это все? — удивился Лоб.
— Ну да, все. А вы что вообразили?.. Я здесь не изготавливаю духов. Я их изобретаю. Возьмите-ка понюхайте!
Он откупорил пробирку под самым носом у Лоба. И по комнате разлился сложный аромат, в котором преобладал мускус, но временами ощущался также, как бы перемежаясь с ним, запах леса, нагретой солнцем травы, теплой земли.
— Нравится?
— Право же…
— Именно такого ответа я и ждал! — вскричал Нелли, прищелкнув пальцами. — По правде говоря, поначалу может не понравиться… А потом, минутку спустя, вы попросите понюхать еще. Это и есть духи — настоящие!… Вот «Аспазия». А вот «Клеопатра».
Он схватил другую пробирку. На сей раз духи напоминали запах шерсти, резкий, звериный. Лобу вдруг вспомнилась собака, помесь с волком, его детства. Когда, побегав, она каталась по траве, то пахла именно так. Сильный, чуточку терпкий запах, взывающий к ласке.
— Как у вас получаются такие ароматы? — подивился Лоб.
— Ага! Вы заинтересовались! — обрадовался Нелли со своей едва сдерживаемой восторженностью, которая придавала его жестам своеобразную лихорадочность.
Нелли провел указательным пальцем по пробиркам за спиной Лоба, жестом арфиста, перебирающего струны перед началом концерта.
— Три месяца исследований на «Клеопатру», четыре — на «Аспазию». И ничего, кроме химических веществ на основе туберозы… Когда это поступит в продажу, больше никто не пожелает всей этой фабричной дребедени — духов для мединеток [] и служащих с оплаченным отпуском. Постойте-ка!…
Порывшись в карманах куртки, он извлек гигиенические салфетки и завернул в них одну из пробирок.
— Преподнесите-ка своей протеже… этой, с цыганским именем…
— Зина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20