Это должен быть друг Фожера, тот, кто знал все… Разве я не прав?
— Мелио?
— Не представляю никого другого… Но зачем он упрашивал тебя исполнить песню?
— При чем здесь… я что-то не понимаю.
— Сейчас поймешь. Друг, о котором мы говорим, если он согласился исполнить последнюю волю твоего мужа или, если хочешь, согласился мстить за него… пойдет до конца. Но тогда Мелио не должен был предлагать тебе петь.
— Стало быть, это не Мелио. И все же… Брюнстейн?.. Да нет, Морис никогда не выбрал бы себе в наперсники мужа своей любовницы.
— Кто же тогда? Флоранс? Девошель? Гюрмьер?
— Только не Гюрмьер. Гюрмьер делец, да притом из продажных. Тот, у кого остались пластинки, мог бы явиться ко мне, чтобы шантажом выманить у меня деньги. Сам понимаешь, Морис должен был предвидеть этот риск. Он Должен был выбрать кого-то очень надежного… Кого-то, кто, вероятно, нас ненавидит…
— Его брат?
— Он даже не явился на похороны. Они уже много лет в ссоре.
Лепра в унынии опустился на стул.
— Что же делать? — спросил он.
— Ничего, — прошептала Ева. — Ждать.
— Чего ждать?
— Очередных пластинок.
6
Прошла неделя. Каждое утро в девять Лепра звонил Еве.
— Есть что-нибудь новое?
— Нет. Ничего. Письма.
В полдень он часто забегал к ней. Ева показывала ему почту, в беспорядке валявшуюся в хрустальной вазе. По мере того как песня становилась все популярнее, писем приходило все больше. Писали друзья, убеждавшие Еву не отказываться от выступлений, незнакомые, поздравлявшие Еву, восхищавшиеся Фожером. Ева похудела, но не сдавалась и упорно старалась вести прежний образ жизни, показывалась по вечерам в тех ресторанах, в которых привыкла бывать, улыбалась. Она пожимала руки, принимала приглашения.
— Я немного устала, — объясняла она. — Мне надо отдохнуть… Нет… Пока еще никаких планов у меня нет…
— Вы довольны? «Очертя сердце» становится бестселлером…
— Тем лучше Песня этого заслуживает.
Но через час она уезжала с головной болью. Лепра был рядом, наготове, он молча увозил ее домой. Он тоже был на пределе сил. В присутствии Евы он старался казаться спокойным, шутил.
— Знаешь, за сегодняшний день я слышал ее одиннадцать раз. Я подсчитал… Утром, у парикмахера. Потом на лестнице… кто-то мурлыкал ее, ожидая лифт… дважды в метро… дважды в Тюильри, мальчишки наигрывали ее на гармонике. В полдень…
— Довольно, дорогой! Я тоже слышу ее повсюду… Наваждение какое-то!
У дверей Лепра долго сжимал ее руку. Он чувствовал, что ей хочется быть одной, он смирялся, терпел.
— Всего хорошего, дорогая. Постарайся уснуть. Утром я позвоню.
Он брел куда глаза глядят, подавленный одиночеством, входил в кафе, не в состоянии размышлять, составить план. Он заказывал виски, но не притрагивался к нему, а наблюдал за снующей взад и вперед толпой. Снова и снова перебирал он в памяти список подозреваемых… Мелио… Флоранс… Наверно, это кто-то из них… Остальные сами собой отпали. Девошель, музыкальный критик, которого они заподозрили на мгновение, на другой день после похорон уехал в Швейцарию. Ева узнала об этом случайно. Они проверили, справедлив ли слух. Сомнений не было. Пластинки посылал не Девошель… Стало быть, Мелио или Флоранс?.. Но как выспросить их, не компрометируя себя еще больше?.. Лепра отступал. В конце концов, думал он, ну что может с нами случиться? Ничего. Во всяком случае, ничего определенного. Следствие о гибели Фожера прекращено. По-видимому, прекращено. Через месяц никто уже и не вспомнит о Фожере. Ева, по всей видимости, вернется к жизни. Безусловно, вернется. Лепра знал, что бояться ему нечего, но его не покидала тоска. Смутная тоска, похожая на страх перед морской болезнью. Ему хотелось бы лечь и уснуть, уснуть! Он заходил в другое кафе, на всякий случай чутко прислушиваясь. Нет, здесь песня не звучала. Он чувствовал едва ли не разочарование. Песня была своеобразным диалогом с Фожером. Когда Лепра слышал ее, он выпрямлялся, ему хотелось сказать: «Видишь, негодяй, я не сдаюсь. И до конца не сдамся!»
Тихо тянулись ночные часы. Машины проезжали все реже. Они стремительно неслись откуда-то издалека, а в промежутках тишину нарушал лишь шелест приходившей всей разом в движение листвы. Лепра возвращался домой. Он заходил в последнее кафе, почти безлюдное в этот час. И там, стыдливо опустив монетку в автомат, стиснув зубы, слушал наедине с собой песню Фожера. А дома, рухнув в постель, поворачивался лицом к стене и, прокручивая в голове расплывчатые мысли, ждал, пока придет сон.
Не успев встать, он бросался к телефону.
— Доброе утро, дорогая… Как спала? Есть что-нибудь новое?..
Нет, стало быть, еще не сегодня! Он садился за фортепиано, но настроение уже было отравлено. Ему хотелось бы услышать задыхающийся голос Евы: «Приезжай скорей, пришла пластинка». Тогда они, может быть, узнают, чего хочет Фожер.
Иногда под вечер Ева соглашалась поехать куда-нибудь выпить чашку чаю. Лепра робко пытался завести с ней разговор, как в прежние времена. Но Еву узнавали. На них смотрели. Ева не могла этого долго вынести, она вставала и уходила, и они вынуждены были ограничиваться прогулками по какому-нибудь парку, садиться на скамью и смотреть, как среди опавшей листвы ссорятся воробьи. Если Ева открывала рот, она говорила:
— Я обдумала. Это не Мелио.
А на следующий день утверждала:
— Это Мелио. Он сам признался, что Морис приходил сказать ему, что сочиняет новую песню… Песню, «над которой пришлось попотеть»… Помнишь?
— Еще бы, — говорил Лепра. — Неужто, по-твоему, я могу забыть.
И они снова бродили по заколдованному кругу предположений, подозрений, сомнений.
— Он может быть доволен, мы игрушки в его руках, — заключала Ева с легкой насмешкой, которую она вкладывала в свои слова, когда храбрилась.
А в другие дни, опершись рукой на руку Лепра, замечала:
— Что за жизнь ты ведешь из-за меня!
— Да нет же, — говорил Лепра. — Во всем виноват я! К ним вернулась доля былой страсти. Лепра обвивал рукой плечи Евы.
— Ева, дорогая, ты еще любишь меня хоть немного? Ты веришь, что я готов отдать все, лишь бы положить конец этому кошмару?
— Конечно, малыш. Да это в общем и не кошмар. Мы с ним справимся. Давай пройдемся немного.
Они возвращались в многолюдье улиц, в котором любила растворяться Ева. Они останавливались у витрин, разглядывали мебель, украшения, ткани. Однажды вечером Ева, стиснув вдруг локоть своего спутника, увлекла его прочь, но он успел прочитать маленькую этикетку на флаконе духов: «Очертя сердце». «Очертя сердце» назвал одну из своих моделей Диор. Ева отказалась от прогулок.
— Ты можешь заявить протест Мелио, — сказал Лепра. — Сомневаюсь, есть ли у него право делать такие вещи.
— К чему? — прошептала Ева. — И что подумают обо мне, если я стану протестовать?
Ева хотела быть хорошим игроком. Это было для нее жизненным правилом. И однако Лепра все-таки задал ей наконец вопрос, который все время его мучил:
— Ты все еще любишь своего мужа?
— Я же говорила тебе, что нет.
— Тогда, почему при звуках этой песни ты каждый раз так потрясена?
— А ты?
— Я не потрясен.
— Ты лукавишь. Правда состоит в том, что нам обоим страшно, потому что перед нами возникает сцена, разыгравшаяся в Ла-Боль.
— Нам страшно, потому что мы мало любим друг друга. Ева, дорогая, ты не та, какой была прежде… Почему?
Они сидели на террасе ресторана против Бельфорского Льва. Здесь никто не обращал на них внимания.
— Ты дитя, — сказала Ева. — Ты считаешь, что я слишком мало тебя люблю! А ведь я остаюсь здесь из-за тебя. Мне ничего не стоило бы уехать в Италию или в Португалию. Больше никаких писем… никаких пластинок… покой. Разве не так? Ты недоволен?
— Нет, — сказал Лепра.
Он тут же почувствовал, что Ева рассердилась, но он и хотел вызвать ее гнев. Он переживал сейчас одну из тех минут, когда жаждешь потерять то, что любишь.
— Я не нуждаюсь в твоей преданности, — сказал он. — Мне нужна только твоя любовь.
Ева не ответила. Она старалась сохранять спокойствие. Однако все же надела свои темные очки. Тогда Лепра внезапно решился.
— Ева, выходи за меня замуж, — прошептал он. — Ну обещай, что выйдешь, как только мы сможем законно…
Она горько улыбнулась.
— Вот тут уж нас сразу заподозрят, — сказала она. — Ты соображаешь, что говоришь?
— Господи, если мужчина предлагает руку своей… своей подруге — не понимаю, что в этом скандального…
— Ты сошел с ума, мой милый… совершенно сошел с ума!
Лепра заупрямился. Он весь дрожал, охваченный волнением, как бывало в лучшие его дни за роялем, когда им завладевала музыка.
— Ты что, не понимаешь, что я не могу больше так жить, — сказал он. — Ну да, я звоню тебе… мы где-то бываем… что это дает? Час пребывания вместе. В остальное время ты живешь сама по себе, я сам по себе. Мы двое чужих. Между нами стоит Фожер… Больше, чем когда-либо прежде. Вот почему я боюсь. На эти дурацкие пластинки ответ может быть только один… Поверь мне, я все обдумал… Ты должна стать моей женой…
— Попроси для меня еще чашку кофе, — сказала Ева.
— Что? А, хорошо… Как хочешь. Официант! Два кофе.
Взбешенный, он извлек из кармана сигарету. Ева протянула ему зажигалку.
— Извини, — буркнул он.
— Ты кончил? — спросила она. — Могу я сказать?.. Послушай… Я никогда не выйду замуж. Я вообще не должна была выходить замуж. Я слишком люблю любовь.
— Это глупо!
Он угадывал за темными стеклами тусклый блеск ее зрачков.
— При желании я умею быть терпеливой, — сказала Ева. — Я тоже все обдумала. Ни одного мужчину я не любила так, как тебя. Женщины обычно нелегко признаются в таких вещах. Но именно поэтому я и не могу стать твоей женой. Чего ты хочешь? Чтобы мы каждую минуту были вместе? Чтобы мы с утра до вечера занимались любовью? Чтобы я растворилась в тебе?.. Нет, дорогой. Любовь — это… — Она задумчиво отпила кофе. — Это ностальгия… Мне не хочется впадать в литературщину, но мне кажется, что любовь в этом и состоит… И именно потому, что я тебя люблю, у меня может иногда возникнуть желание отдалиться от тебя… или заставить тебя страдать… или забыть тебя… заменить кем-нибудь…
— Ева!… Умоляю тебя… Ева!
Ева придвинулась к нему так близко, что коснулась его плечом.
— Успокойся, милый Жанно. Мы ведь просто рассуждаем. Я показываю тебе себя такой, какая я есть. Может, потому, что я по натуре бродяга, дикарка, в моих глазах любовь, истинная любовь, должна пытаться сама себя разрушить. Если она выдержит… вот тогда…
— Но она выдержала, — прошептал Лепра. — Уверяю тебя, моя любовь…
Она закрыла ему рот рукой.
— Да, твоя любовь сильна, она эгоистична, победительна. Ты любишь как мужчина, как любил Морис…
— А как бы ты хотела, чтобы я любил?
— Вот оно. Ты должен согласиться любить, не пытаясь играть какую-то роль, ничего не ожидая взамен… Как бы это объяснить?.. Ты должен согласиться быть самим собой, и ничем больше.
— Но я никакой роли не играю.
— Вот видишь, ты не понял.
— Это ты…
— Нет, твоя игра состоит в том, что ты рассказываешь себе сказки, в которых нуждаешься, чтобы возбудить себя. А когда я тебе говорю о том, какая я на самом деле, ты меня отвергаешь, тебе плохо.
— Знаешь, очень уж ты мудришь!
В ресторан вошел слепец. Под мышкой он держал скрипку.
— Уйдем, — сказала Ева.
Слепой прижал скрипку к подбородку и заиграл песню Фожера с рыдающим вибрато.
— Это становится гнусно, — пробормотал Лепра.
Он расплатился по счету и, держа Еву под локоть, вывел ее на улицу.
— Теперь я, конечно, должен сказать тебе до свиданья?
— А ты не хочешь зайти ко мне? — спросила Ева.
Лепра, неуверенный, все еще взбешенный, уже утешенный, смотрел на нее, она медленно сняла очки, улыбнулась ему.
— Вот видишь, какая ты! — сказал Лепра.
— Будь добр, — прошептала она, — останови такси.
В машине он привлек ее к себе, и они замерли в этой позе, а город, призрачный и переливающийся огнями, развертывался за ветровым стеклом, как фильм на экране. «Я держу ее в объятьях, — думал Лепра, — но объятия мои пусты. Она моя — и в то же время мне не принадлежит. И я счастлив… Счастьем отчаяния».
Ева, словно угадав мысли любовника, сказала:
— Видишь, милый, что такое любовь. Это значит решаться высказать все. Ты обещаешь мне, что у тебя всегда хватит решимости сказать мне все?
Он целовал ей волосы, виски. Под его губами вздрагивали крошечные морщинки. Он почувствовал, что слезы щиплют ему глаза, и забыл о себе. Он весь был теперь ласка, нежность и горе…
Возле комнаты консьержки Ева помедлила.
— Спроси, пожалуйста, нет ли почты.
Это была самая мучительная минута за весь день. Лепра сделал беспечное лицо, открыл дверь. Консьержки не было, но полученная почта лежала на полочке. Он взял десяток писем, сунул их в карман, подозрительным взглядом окинул стол и буфет. Бандероли не было. Им дали отсрочку.
— Только письма, — объявил он.
Ева ждала его у лифта. Лицо ее просияло. Она стала вдруг совсем юной, и чистый порыв всколыхнул душу Лепра. Ему хотелось ободрить ее, защитить. Он распахнул дверь лифта, потом закрыл за собой кабину.
— Я начинаю думать, — сказал он, — что пластинок больше не будет. Твой муж был не так глуп. Он не мог не понимать, что угроза, когда ее повторяют слишком часто, теряет силу.
— Я ни в чем не уверена, — сказала Ева.
Но голос ее звучал просветленно. Лепра обнял се, нашарил губами ее рот. Она вырвалась со смехом.
— Дурень, нас могут увидеть!
Мелькавшие перед ними лестничные площадки уходили в глубину, и Лепра мягко и с наслаждением прижимался к тающим губам Евы, не забывая о приближении очередного этажа, в безлюдье которого, немного даже торжественном, надо было вовремя удостовериться. Лифт остановился.
— Дай ключи, — сказал Лепра. — Могу ведь я однажды открыть дверь сам. Позволь мне вообразить, будто я у себя дома.
Он пропустил ее вперед и снова обнял ее, не дав ей даже времени обернуться.
— Ева, дорогая, спасибо за все, что ты мне недавно сказала. Заметь, я придерживаюсь других взглядов. Но я постараюсь любить тебя лучше.
Теперь она стояла обернувшись к нему. Он стиснул ее лицо ладонями и поднял его к себе, точно свежую воду в бокале своих сведенных вместе рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20