Она обратила к Лепра благодарный взгляд. Как счастлива она была! Каждый вечер она была счастлива благодаря Фожеру. После концерта приходилось исчезать украдкой, выбираться из казино через служебный вход, чтобы спастись от натиска поклонников. Этими предосторожностями Ева наслаждалась тоже, отсвет радости еще долго держался на ее лице. Как она могла сказать: «Я его убью!» Да не убьет она его. Выхода нет.
Когда занавес опустился, Ева поцеловала Лепра.
— Спасибо, Жанно. Ты был изумителен.
— Не больше, чем всегда.
— Что с тобой? Ты недоволен? А меж тем здешние жители очень милы, мне нравится публика в Ла-Боль!
Она вдруг оказалась за тысячу лье от него, с головой погрузилась в свой успех, а он чувствовал себя несчастным, ему было горько, он ревновал ее к радости, причиной которой был не он. И этой муке тоже не будет конца. В отеле, в поезде ей всегда могут встретиться люди, которые напомнят ей драгоценные мгновения прошлого. Она будет смеяться вместе с ними. А он будет слушать, как иностранец, которому забыли перевести смысл разговора.
— Давай где-нибудь поужинаем, — предложила Ева. — Где хочешь. Лучше всего в каком-нибудь бистро. И не строй из себя оскорбленного принца.
Жану Лепра был известен укромный бар позади казино. Он повел туда Еву и тотчас пожалел об этом: за столиком в саду в компании Брюнстейна и его жены сидел и пил Фожер.
— Уйдем, — шепнул Лепра.
— Ни за что, — объявила Ева и направилась к столику. Фожер обернулся.
— А-а! Вот и вы! Ну как, все сошло хорошо?
Лицо его было налито кровью. Он тяжело дышал. Лепра смотрел на него с отвращением — потный, жирный, неприлично жизнерадостный, глядит пронзительным взглядом не то сыщика, не то судьи. Фожер был уверен в своей власти и больше не церемонился. Он всем говорил «ты», женщин называл «малыш», икая, кстати и некстати гоготал: «Ум-мора!» И однако это он сочинил «Наш дом», «Островок», «Ты без меня», более двух сотен мелодий, которые облетели весь мир. Это он находил для своих песен такие простые, такие точные слова. Алчный, жестокий, вспыльчивый, деспотичный, он самодовольно погряз в невежестве, и он же был способен сочинить «Вот и ноябрь».
Он завораживал Лепра.
— Пять виски!
Фожер пьет виски — стало быть, все должны пить виски.
— Фожер, не стоит, — сказал Брюнстейн. — Отсюда до Парижа пятьсот километров. Вести машину ночь напролет утомительно.
— Чепуха! Я привык! — заявил Фожер.
— Я не знала, что вы собираетесь вернуться, — заметила Ева.
— Вы много чего не знаете, дорогуша. Серж организовал небольшой праздник, чтобы отметить выход миллионного диска «Она сказала „да"“, так что…
— Вы приедете без сил, — заметила Флоранс Брюнстейн.
— О, силы у него отбирает не машина! — небрежно бросила Ева.
— Ходят слухи, что вы сами хотите записать долгоиграющую пластинку? — поспешно спросил Фожера Брюнстейн. — Это правда?
— Точно, — сказал Фожер. — Первую часть моих «Воспоминаний». Я люблю говорить с людьми, исповедоваться толпе. Смешно, конечно, но быть смешным, не становясь противным, далеко не простое дело. Понимаете, что я хочу сказать? Быть симпатично смешным.
Ева фыркнула, Фожер залпом осушил свой стакан.
— Вернусь в понедельник, — объявил он. — Возражений нет?
Он уставился на Еву своими выпученными голубыми глазами, в которых крохотной жгучей точкой горели зрачки.
— Не мне о вас скучать, — сказала Ева. Брюнстейн хлопнул в ладоши, подзывая официанта.
Флоранс в ярости встала. Вечер был испорчен. Теперь Ева будет пережевывать свои обиды до утра. «Надо кончать, — подумал Лепра. — Все равно как, но кончать». Фожер, стоя, оперся о спинку своего стула.
— Не гоните машину, — сказал Брюнстейн. — И наденьте шляпу. На улице прохладно.
Фожер подошел к бару и потребовал коньяку.
— Не пойму, что с ним, — шепнул Брюнстейн. — Уверяю вас, он пьян.
Фожер пожал руку бармену, потом официанту, закурил сигару.
— Я ухожу, — объявила Ева.
— Подождите, — сказал Брюнстейн. — Я вас подвезу. Пусть только он уедет.
Фожер наконец ушел. Его машина, синий «меркюри», была припаркована против бара. Фожер нетвердым шагом пересек улицу. «Хоть бы сломал себе шею!» — подумал Лепра. Фожер сел за руль, опустил стекло.
— До понедельника! — крикнул он.
Машина рванула с места — сверкающая, уютная, как будуар. Четверо оставшихся на тротуаре провожали взглядом красные огни, тающие в ночи. Когда они стали прощаться, голоса их звучали фальшиво.
— Я вас подвезу, — настаивал Брюнстейн. — Да нет же, непременно. Вы устали.
Он подогнал к бару свой «пежо». Ева обернулась к Жану.
— До скорой встречи, — шепнула она. — Я тебя жду. Оставшись один, Лепра почувствовал облегчение. С тех пор как он полюбил Еву, он жил только по ночам. Ночью он мог копаться в своей душе, не терзаясь укорами совести, перелистывать свою жизнь, как перелистывают чье-то досье. Часто по вечерам он выходил из дому и бродил вдоль берега у самой кромки воды. Его страсть отступала. Одержимость таяла. Переставая вдруг любить, он ощущал прилив молодости. Зачем мучиться сомнениями — вокруг так много других женщин, других жизней! Ева!… Еще одно небольшое усилие, и он освободится. Любить — ведь это просто значит уступать любви. И на короткое мгновение он тешил себя мыслью, что не уступает. Он видел Еву такой, какой она представлялась глазам других — переменчивой, эгоистичной, какой-то отчаявшейся. Он отстранял ее от себя. И свободно дышал, радостно ощущая меру своего одиночества. Наслаждаясь возможностью судить ту, кого любил. Замыкаясь в своей особости. И вот тогда музыка позволяла приблизиться к себе. Он ловил бродячие мелодии, чувствуя, что и сам вот-вот сочинит неподдельно наивную песенку; он садился на еще не просохший песок. Вокруг его ладоней как кузнечики прыгали невидимые насекомые. А волны тянулись сплошной белой линией, она ломалась и выстраивалась снова, повинуясь ритму, который преобразовывался во фразы, в слова любви, и тогда им снова завладевала Ева. Он рывком вскакивал, ему хотелось бежать к ней, он был похож на наркомана, пропустившего время укола. Он тихо призывал ее… «Ева, прости меня!…»
Вот и сейчас он торопливо шагал по улочке, окаймленной садами. Вилла Фожеров стояла на отшибе посреди небольшой лужайки. Она была похожа на баскскую ферму — крыша с длинным скатом и деревянный балкон. Еще издали Лепра заметил машину Брюнстейна. Он спрятался за соснами. С Евы станется проболтать целый час. Она терпеть не могла Флоранс, насмехалась над ее мужем, но в иные вечера была способна разговаривать с кем попало, лишь бы не оставаться одной. Зажглась лампа над крыльцом, выхватив из темноты три силуэта. Лепра едва не повернул обратно, из самолюбия, чтобы заставить любовницу дожидаться. Но тут же раскаялся. «Она увидит, как я ее люблю», — подумал он.
Группа теней распалась. Хлопнули дверцы машины. Лампа погасла. Одно за другим осветились окна на первом этаже. Ева пошла на кухню, выпила стакан воды. Угадывая все ее движения, Лепра следовал за ней по пустому дому. Она была и там, и в то же время в нем; он думал ее мыслями; только так, на расстоянии, когда она превращалась в покорный образ, он и впрямь обладал ею. Машина Брюнстейна скрылась. Лепра на цыпочках побежал к дому через лужайку. Звезды блестели в сосновой хвое, словно игрушки на рождественской елке. И Лепра вдруг стал добрым, щедрым, он был растроган, он готов был всем пожертвовать ради Евы. В два прыжка он взбежал на крыльцо, тихонько открыл дверь.
— Это ты?
Она ждала его во тьме коридора; он видел только белое пятне ее платья, но знал, что она протягивает к нему руки. Лепра стиснул ее в объятьях. Ему хотелось пасть перед ней на колени, словно в мольбе. Ева повлекла его к лестнице, прижавшись к нему, приноравливаясь к его шагу. Она шумно дышала, охваченная желанием. Окно было настежь распахнуто в лиловую ночь. Свет фар веером скользнул по их лицам. Они разжали объятия, укрылись друг от друга, чтобы сбросить одежду, как попало расшвыривая снятое платье. Он ощупью снова нашел Еву, успел подумать с грустью: «Вот оно, счастье», потом окунулся в забытье.
— О чем ты думаешь? — спросила она много позже, когда он отдыхал с открытыми глазами.
— Ни о чем, — шепнул он. — Еще есть время…
Он лгал. Его взгляд провожал синюю машину, мчащуюся в сторону Парижа. Еще две ночи. А потом опять придется хитрить. Он вздохнул, погладил Еву по бедру.
— Еще есть время подумать!
2
Ева нашла руку Лепра.
— Жан… тебе грустно?
Она зажгла ночник и, как бывало часто после их близости, оперлась на локоть, чтобы взглянуть на Жана.
— Дурачок!
Она гладила его лоб легкой как перышко рукой, а он не шевелился, избавленный от мук, раскрепощенный этим слишком искушенным прикосновением.
— Я люблю тебя! — сказала она.
— Надолго ли?!
Они говорили приглушенно, выдерживая большие паузы. Главным в их любви было не столько исступление, которое бросало их друг к другу в объятия. Объятия были всего лишь ритуалом, который погружал их в транс, рушивший все преграды между ними. И тогда им казалось, что они парят в одной и той же стихии, в некой туманности, где формируются мысли, принадлежащие им обоим, но к которым в то же время они как бы непричастны. То, что говорилось в такие мгновения, не могло их обидеть. Они теряли даже ощущение собственного «я». Они становились просто мужчиной и женщиной, слитыми воедино и друг другу противостоящими. И не было для них счастья возвышенней, упоительней и страшней.
— По сути дела, ты куртизанка.
Ева, закрыв глаза, подтвердила его слова:
— Да. Я хотела бы ею быть! Быть рабыней любви…
Он прислушивался к ее шепоту с каким-то мучительным восторгом. Каждое ее слово причиняло боль, оборачивающуюся отрадой.
— Куртизанка… — сказал он. — Да ведь это то же самое, что проститутка.
Ему нравилось следить за тем, как она размышляет. Она смотрела поверх него, куда-то вдаль, очень серьезно, потому что оставалась серьезной даже в игривости.
— Ты никогда этого не поймешь, — сказала она. — Во-первых, куртизанка не берет денег.
Она легла на спину, положила руку любовника себе на грудь, в ложбинку между грудями.
— Выслушай меня. Я хотела быть свободной женщиной, жить так, как мне вздумается. По примеру мужчин.
— Понимаю.
— Мужчины считают естественным иметь любовниц. Так почему женщина не вправе иметь любовников? Вот видишь. Ты не отвечаешь.
— Это разные вещи.
— Вовсе не разные. При одном условии: женщина не должна лгать. Женщина, которая не продается и не лжет, никогда не будет проституткой — понимаешь? Если бы я стала тебя обманывать… даже в мелочах… просто чтобы тебя не огорчить… я не простила бы тебе. И любила бы тебя меньше.
— Почему?
— Потому что считала бы, что твое слабодушие заставляет меня лукавить. Из-за тебя я утратила бы частицу своей отваги. И стала бы потаскушкой, а в тебе увидела бы врага.
— Сколько же в тебе гордыни! Для тебя главное — нравиться самой себе. А мужчину, которого ты любишь, ты хочешь любить вопреки ему. Правда ведь?
В их словах не было ни запальчивости, ни раздражения. Всеми силами они старались проникнуть в тайну любви, что держала их в плену друг у друга. Рука Жана тихонько ласкала грудь Евы, Ева гладила его по плечу. Вздуваемые ночным ветерком занавески натягивали петли, которыми были подхвачены. На берег с нарастающим гулом набегал прибой.
— Нет, не вопреки ему, — сказала Ева. — Ради него… Ради его блага.
— Даже если тебе суждено его потерять.
— Ради того, чтобы его потерять.
— А взамен ты требуешь от него покорности. Твой муж не был покорным, и ты от него отдалилась.
— Он никогда во мне не нуждался.
— А я — я в тебе нуждаюсь?
— Да.
— А если ты ошиблась? Если я не нуждаюсь в тебе? Оба почувствовали, что восхитительное умиротворение, омывавшее их своей благодатью, вот-вот покинет их, и умолкли. Почему вокруг их радости всегда настороже бродит обида?
— Ты нуждаешься во мне, чтобы страдать, — сказала Ева. — А в один прекрасный день ты меня разлюбишь. Ты станешь мужчиной. Хозяином себе самому. И осуществишь свое творческое предназначение в одиночестве, как все истинные самцы-мужчины.
— Но я не хочу страдать, — сказал он.
И тоже задумался, не решаясь высказать свой самый затаенный упрек.
— Я не хочу, чтобы ты относилась ко мне как к ребенку, — немного погодя сказал он. — Твоя опытность мучает меня. Она сводит меня к нулю. Уничтожает меня. Я перестаю быть Жаном Лепра. Я становлюсь неким мужчиной, которого ты обнимаешь. И потом, твое одиночество, твое творческое одиночество, думаешь, я могу с ним смириться?
Она придвинулась к нему, обволокла его своим телом — единственной реальностью, в которую он в эту минуту верил. Любовь вела их к искренности, искренность — к любви. Наступивший день, разлучив их, даст горькие ответы на вопросы, которые они задают себе ночью в любовном смятении. Щека к щеке лежали они в теплом гнезде, свитом их сплетенными телами.
— Давай жить вместе, — предложил Лепра. — Оставь своего мужа.
— Ты слишком молод, Жанно.
— Что тебя удерживает при нем? Деньги?.. Но ты ведь богата. Слава? Ты сама знаменита. Любовь? Ты его ненавидишь. Что же тогда?.. Я молод, но ведь и ты не старуха.
— Если я уйду от него, получится, будто я всю вину беру на себя. А на это я ни за что не соглашусь.
— Видишь, тобой руководит гордыня.
— Не будь у меня гордости, я стала бы его рабой.
— Но теперь речь обо мне… о нас.
— Нет, поверь мне, это невозможно. Во-первых, он способен на все.
— Так уж и на все! — сказал Лепра. — Ты преувеличиваешь. Ему известно о нашей связи, но не похоже, чтобы это его очень волновало.
— Ты его не знаешь. Он страдает… Да, у меня были увлечения. Ты тогда еще не вошел в мою жизнь, Жанно. Так что тебя это не может задеть… А он с этими интрижками мирился. Он знал, что он сильнее и я снова вернусь к нему. Но на сей раз он понял, что это всерьез. И он страдает… А он бывает злым.
— Злым! — воскликнул Лепра.
— Да, на свой лад, на свой всегдашний коварный лад. Ты принимаешь его за добродушного толстяка! Так вот на самом деле он совсем другой — беспокойный, подозрительный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20