Все формальности были улажены в течение получаса, и вообще, как показалось Насте, если бы у нее хватило наглости попросить университетский диплом прямо сейчас, ей бы его не просто выдали, а перевязали бы розовой ленточкой и приложили к нему большую вкусную шоколадку.
– Передавайте привет Михаилу Давидовичу! – радостно говорят ей на прощание, и она несколько растерянно, но все же кивает.
В общежитии все проходит примерно по такому же сценарию. В ее комнату никого не поселили и даже почему-то сделали ремонт; разумеется, безо всяких излишеств, это, в конце концов, общежитие, а не телевизионное шоу, но странное дело – Настя входит сюда как в незнакомую, чужую комнату, не пробуждающую никаких воспоминаний. Сердце не сжимается в панике, ноги не дрожат, ногти не впиваются в ладони. Она отдергивает шторы, трогает подоконник, спинку кровати – нет, ничего. Все, что было, было не здесь, а может быть, и не с ней. Книга закрыта и поставлена на полку.
– Ну, чего ждешь? Спишь на ходу, что ли?
Когда Михаил Гарджели одаривал университет обаянием и финансовой помощью, кладовщице, очевидно, не досталось ни того, ни другого.
– Сейчас, – сказала Настя, глядя на свою прошлую жизнь в трех картонных коробках. Само собой разумеется, что Михаил Гарджели лично не укладывал и не относил сюда эти вещи; это сделали другие люди, они все сделали замечательно, аккуратно…
Как бы вызвать их еще раз, чтобы они отнесли эти коробки наверх? Две из трех выглядели просто неприподъемными.
– Я возьму вот эту, – Настя взяла самую маленькую из трех и, чувствуя себя довольно глупо, посмотрела вверх, в потолок – может быть, все-таки…
Нет, никто сочувственно не наблюдал за ней с небес, никто не собирался по старой памяти устраивать для Насти Колесниковой маленькие бытовые чудеса.
– А остальное кому оставишь? – поинтересовалась кладовщица. – Я сейчас закроюсь, и до понедельника…
– Я быстро, – сказала Настя. – Эту коробку отвезу наверх, найду кого-нибудь, кто поможет….
– Пять минут! – крикнула кладовщица ей в спину.
Хотя с помощниками тоже все непросто. Начало июля, все знакомые уже разъехались на каникулы… Да, и еще сломанный лифт.
– Вот блин, – сказала Настя. Пора было вспоминать, как ходят на шестой этаж пешком.
Как и подсказывала ей память, занятие это было не из приятных, особенно если тащить под мышкой коробку с прошлой жизнью. Особенно если на ступеньках между четвертым и пятым этажами сидят всякие дуры…
– Можно, я пройду?
– А я чего, мешаю, что ли?
– Мешаешь.
– Ничего я не мешаю.
– Мне лучше знать, наверное….
– Да проходи уже, что ли, овца…
– От овцы слышу!
Это вырывается у Насти автоматически, и она, обхватив руками коробку и прижавшись боком к стене, улыбается: как в старые добрые времена….
– Понаехали тут, – бормочет сидящая на ступеньках девица в синем с попугаями халате и раздраженно бросает окурок в сторону урны. – Что в деревне-то не сидится? Если все в город учиться поедут, кто ж коров-то будет доить?
Настя не верит своим глазам:
– Монахова?
– Чего? – та вскидывает голову. – А, это ты… Я думала, абитура всякая шляется.
– Монахова, – с чувством повторяет Настя, заряжая это слово сразу несколькими посланиями, которые Ирка должна уловить просто так, безо всяких утомительных словесных расшифровок. – Первое – ты чего, спятила? Мы с тобой не виделись почти целый год, со мной столько всякого случилось… Вообще-то, с тобой, наверное, тоже. Иначе бы ты не сидела на общежитской лестнице в таком виде. Второе – чего это ты сидишь тут в таком виде? Ты хоть в зеркало-то на себя смотрела? В этом месяце? Что это вообще такое с волосами и… Ты чего, ревела, что ли? Монахова, ты меня пугаешь, а меня, знаешь ли, теперь непросто напугать…
– Не надо так на меня таращиться, – говорит Монахова. – В зоопарк поезжай, найди там крокодила и строй ему глазки.
– Монахова, – потрясенно говорит Настя.
– Двадцать лет как Монахова. И вообще, не думай, что я тебя простила!
– Простила?
Настя смутно припоминает, что прошлым летом они с Монаховой поругались, но что же там такое случилось, что Ирка до сих пор дуется?
– Ты, Колесникова, как попугай стала, по три раза одно и то же повторяешь. Сначала «Монахова, Монахова…», теперь – «простила, простила…». Иди уже в свои апартаменты, не топчись на могиле.
– Какие апартаменты? И… на какой могиле?
– Твои апартаменты. Моя могила. Здесь, на этой лестнице. Здесь я себя похоронила.
Настя вздохнула:
– Слушай, захоронение нечесаное, мне нужно коробки перетащить из камеры хранения. Пошли, поможешь, а потом я буду разгонять твою грусть-печаль.
– Ящик, – мрачно сказала Монахова. – Ящик пива, не меньше.
– Ты уписаешься, деточка…
– Не волнуйся, просто поставь ящик и отойди в сторону, – она встала, стряхнула с себя пепел, крошки и еще какой-то мусор. – Что там за коробки?


2

Собственно, ящика и не понадобилось. Нужно было просто завести Монахову в комнату, усадить ее на кровать, дать ее хлебнуть пива, а потом сесть напротив и слушать полтора часа подряд душераздирающую историю под условным названием «И как только я наконец поверила в любовь, он оказался козлом и изменщиком». В принципе, ничего оригинального, но услышать такое именно от Монаховой Настя никак не ожидала. Ирка всегда выстраивала личную жизнь по законам рыночной экономики, считая себя крайне выгодным предложением и тщательно отбирая инвесторов для развития себя как проекта. Чувства в этом процессе не участвовали, они были надежно заперты в банковской ячейке, чтобы демонстрировать их особенно перспективным инвесторам, и то по большим праздникам. В повседневной жизни чувства были заменены калькулятором, что, по мнению Монаховой, было гораздо удобнее.
Но, как поется в старой песенке, беда нечаянно нагрянет, когда ее ну совершенно не ждешь. То есть в песне-то поется, конечно же, про любовь, но для Монаховой в данном случае это было одно и то же. Банковская ячейка вдруг взорвалась изнутри, а калькулятор сломался. Жизнь пошла под откос.
– Это у которого фирма по производству водопроводных труб? – из вежливости поинтересовалась Настя.
– С трубами я закончила еще осенью, – махнула рукой Монахова. – У Стасика, – голос ее дрогнул, – кирпичный завод. Какие-то специальные кирпичи, ну очень специальные, очень замечательные… Он всегда любил про них поговорить…
«Так он ушел от тебя к кирпичам?» – родился у Насти вполне логичный вопрос, но вслух она его задавать не стала, ибо хотела остаться живой и здоровой.
– Сначала все было как обычно, – говорила Монахова. – Встречались два-три раза в неделю, рестораны, пансионаты, клубы… В Москву я с ним ездила… В Финляндию на Новый год. А потом… Вот не поверишь, вступило вот тут, – она показала на левую сторону груди. – И не отпускает. И если я его не вижу хотя бы день, то там такая боль, такая боль… Я сначала даже к врачу сходила, обследовалась… Мало ли?
– Ага, – сказала Настя.
– Нет, все оказалась в порядке. «Чего ж мне тогда так плохо?» – думаю. В смысле без него – плохо, с ним – хорошо. Со Стасиком.
– Бывает, – сказала Настя.
Короче говоря, бизнес-план Монаховой сгорел синим пламенем. Изначально предполагалось, что, когда Стасик инвестирует недостающую сумму для покупки однокомнатной квартиры, можно будет подбить баланс и двинуться дальше, но тут Монахова с ужасом обнаружила, что у нее есть сердце и сердцем она прикипела к Стасику не за рентабельность его капиталовложений, а по каким-то иным, совершенно нерациональным мотивам.
– Ужас, – сказала Настя.
Взнос за однокомнатую квартиру перестал быть конечной целью проекта под названием «Стасик», конечной целью стал сам Стасик, а ради этого Монаховой надо было ни много ни мало…
– Женат? – переспросила Настя.
– Уже нет, – сказала Монахова и улыбнулась той скупой улыбкой героя, за которой следует фраза типа: «Мы не могли выиграть эту битву. Но мы проиграли ее достойно, и трупы врагов в тот вечер заслонили солнце…» – Был женат, но потом… Наверное, можно целую книжку написать про то, как я заставила его развестись… Я была… – Монахова снова улыбнулась, вспоминая былые подвиги. – Я была как танк. Я… Ох, какая же я была дура…
При том, что женой Стасика тоже была особа при калькуляторе, Монахова добилась своего; она провела блестящую многоуровневую кампанию и разрушила этот брак. Месяц назад жена Стасика в слезах уехала к маме, предварительно подписав все необходимые бумаги. Монахова снимала этот поворотный момент войны на видеокамеру: потом останется наложить звуковую дорожку, какой-нибудь марш со словами типа: «Так громче, музыка, играй победу, мы победили, и враг….»
Когда Монахова готовилась отпраздновать победу торжественным ужином при свечах, обнаружилась одна неприятная деталь: Стасик исчез. То есть вообще. Он не появлялся дома, он не отвечал на звонки. Торжественный ужин пришлось исполнить соло, самой съесть холодную форель, запить ее бутылкой шардоне и убедить себя, что это лишь временные переживания Стасика по поводу завершения одного этапа его биографии и начала нового…
Пять дней спустя они все-таки встретились.
– Привет, – сказала Монахова, покачивая сумочкой.
– Привет, – сказал Стасик. – Это… Короче, познакомься. Это Алена.
– Хм, – Монахова задумалась. – То есть… Ты хочешь попробовать втроем? Ну не знаю, не знаю… Я могла бы сама подобрать девочку для такого случая… Поприличнее.
– Стас, а кто это? – пискнула Алена.
– Старая знакомая, – ответил Стасик и пошел открывать гараж.
Монахова сделала паузу и посмотрела на Настю, ожидая адекватной реакции. Та пожала плечами:
– Что тебе сказать? Что он сволочь? Ты это и без меня знаешь.
– Старая знакомая, – повторила Монахова. – Да, мне двадцать, а ей семнадцать, и у нее больше тут и тут и меньше тут… Но ведь это не главное, правда?! Разве из-за такой ерунды можно вот так повернуться и уйти?!
– Ты знаешь, что можно. Ты освободила его, и он воспользовался свободой по своему усмотрению, а не так, как ты хотела.
– У меня все равно болит вот здесь. Может быть, еще сходить к врачу?
– Я думаю, это пройдет. Это у тебя выпал осколок зеркала.
– Какого еще зеркала?
– Как у Снежной королевы.
– Ты совсем спятила, подруга. Какие еще королевы? Какие зеркала? Мне за квартиру платить нечем, я снова живу в общежитии, как последняя…
– Студентка? – предложила вариант Настя.
– Ненавижу, – ответила со вздохом Монахова. – Тебя ненавижу. Его ненавижу. Общагу эту. Всех ненавижу. Но его больше. Давай его убьем, что ли?
Видимо, Настя как-то изменилась в лице, потому что Монахова отставила пиво в сторону:
– А у тебя-то как? Ходили слухи, что ты вышла замуж за грузинского миллионера, а еще, я помню, был какой-то иностранец, Денис, да?
– Было, – согласилась Настя.
– Ну и…
– Грузинский миллионер погиб, а Денис… Он в больнице.
– Bay, – сказала Монахова. – Ты умеешь обращаться с мужчинами. А поподробнее? Сначала ведь был Денис, да?
– Сначала был Денис, но в сентябре мы… потеряли друг друга. Потом был этот грузин, хороший человек, но там всплыла какая-то старая история, и он погиб. Потом я познакомилась с семьей Дениса, пожила у них какое-то время. Отец ко мне хорошо относился, а сестра – не очень. А Денис… Мы снова встретились, и сначала я думала, что у нас все будет как прежде… Но потом оказалось, что у него есть другая девушка. Не то чтобы он ее сильно любил, просто… Просто он не мог ее взять и бросить. Потому что она беременна.
– Да, – вздохнула Монахова. – Что тебе сказать? Одна и та же старая история. Только ты думаешь, что все начинает налаживаться, как – бац! И ты снова по уши в дерьме.
– Насчет «бац!» – это точно, – сказала Настя. А насчет старой истории… Интересно, стала бы эта история новой, если добавить, что грузинский миллионер происходил из древнего рода магов, Денис был наследником Лионейского престола, а его беременная под-рута – новообращенной Горгоной? И если уточнить, что в больнице Денис оказался после удара тесаком в исполнении вампира по имени Марат, который от имени всего ночного народа мстил Андерсонам за смерть графа Валенте? Будет это чем-то новым или же…
«Только ты думаешь, что все начинает налаживаться, как…»
– Пойдем сходим за сигаретами, – сказала Монахова. – Я еще недорассказала тебе про Стасика.
Она встала с кровати, потянулась и вдруг обняла Настю за талию, притянула к себе и чмокнула в щеку. Это было неожиданно, но в то же время знакомо, словно любимая детская игрушка, считавшаяся потерянной и вдруг обнаруженная под шкафом. Это было словно кодовое послание, сообщавшее, что Монахова более или менее пришла в себя, что она рада снова видеть Настю, снова делиться с ней печалями и радостями, пусть даже печали пока имели явное численное превосходство…
Затем Монахова вышла в коридор, и на несколько секунд Настя осталась в комнате одна, словно никакой Монаховой не было и в помине, словно не было никаких кодовых посланий…
А если и были, то другие послания, другие мимолетные касания с совершенно другими последствиями. Одним прекрасным вечером в Лионее, ее последним вечером в Лионее…

– Извините, – прошептал посол Детей ночи и разжал пальцы. – Не знал, что вы так спешите. Не буду мешать…

За минуту до этого он настойчиво просил уделить ему время для какой-то важной беседы, а потом ему вдруг стало это не нужно. Вытянутое бледное лицо вампирского посла пропало из виду, и Настя самозабвенно бросилась вниз по лестнице, к лимузину и дальше, навстречу приключениям…
А посол, видимо, тоже отправился по своим делам, очень срочным делам, ибо только что послу стало понятно, что эта глупая девочка по имени Настя рано или поздно приведет его к Денису Андерсону. То есть не самого посла, а отправленных им мстителей, которые должны будут сквитаться за смерть графа Артура Валенте. Настя привела их сначала в Прагу, а потом и в российские леса, где собрались в ожидании новой эры Горгоны…
Теперь можно было не ломать голову над вопросом – кто перерезал глотки охранникам Альфредовой могилы, теперь все становилось проще и в то же время гораздо сложнее, теперь…
– Ты что, заснула, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54