Ариэль слабо улыбнулась:— Будем надеяться на это. Последний раз купаюсь в реке посреди зимы.— На редкость разумные слова, — заметил Саймон, поднимаясь со своего кресла и присоединяясь к женщинам у кровати.Ариэль казалась ему все еще очень больной, но голос ее уже не был таким хриплым, да и приступы кашля больше не терзали ее.— Сара, вам нет смысла больше оставаться здесь, — повторила Ариэль молящим и вместе с тем настойчивым тоном. — Теперь я позабочусь о себе сама, а вы, я уверена, хотите вернуться домой.— Если вы объясните мне, что надо делать, я смогу ухаживать за Ариэль.Саймон надеялся, что его голос не выдаст владевшие им сомнения. Ариэль совершенно явно считала, что ее друзьям не следует оставаться в замке дольше, чем это необходимо. Ему же казалось не менее важным, чтобы ничто не тревожило Ариэль.— К тому же, я уверен, Дорис всегда сможет помочь.Сара снова пронзила его своим немигающим взглядом, затем коснулась руки дочери, увлекая ту подальше от кровати и взглядом прося Саймона последовать за ними.— Ариэль необходимо поспать, — вполголоса сказала Дженни, беря из руки матери флакон дымчатого стекла. — Но, я думаю, она не захочет принимать настойку опия. Ее нельзя назвать легким пациентом, — добавила девушка с улыбкой.— А это совершенно необходимо? — спросил Саймон, обращаясь к Саре. Та ответила утвердительным кивком.— Тогда Ариэль его примет, — просто произнес он, глядя на небольшой флакон, перекочевавший теперь к нему в руку.Глаза женщины, много повидавшей на своем веку, с минуту изучали его лицо все с тем же напряженным и вопросительным выражением. Потом она медленно подняла руку и коснулась его шрама, проведя кончиками пальцев по всей дайне его рваных краев.Саймон стоял совершенно неподвижно; он не мог бы шевельнуться, даже если бы хотел этого. Было что-то очень деликатное в прикосновений этих пальцев; оно скорее напоминало ласку. Глубоко посаженные голубые глаза смотрели, казалось, прямо ему в душу. И в то же время в ее прикосновении не было ничего зловещего — одна бесконечная нежность. Теперь Саймон почувствовал, что ее проницательный взгляд даже как-то успокаивает.Дженни тоже стояла совершенно неподвижно, с удивленным выражением на лице. Девушка не могла видеть, что делает ее мать, но чувствовала напряжение, царившее между ними, чувствовала объявшее мать волнение. Внезапно Ариэль снова закашлялась, и при этих сухих лающих звуках Сара отдернула руку от лица Саймона. Сделав несколько шагов прочь от него, она схватила свою накидку, набросила ее на плечи и вернулась к кровати.Дженни положила новую порцию листьев на сковороду, стоявшую на треноге.— Если вы будете их постоянно менять, лорд Хоуксмур, вашей жене будет легче дышать. Еще надо растирать ей грудь этой мазью каждые три часа. И давать ей питье для откашливания каждый раз, когда нужно. А эти пастилки она должна сосать, чтобы смягчить горло и уменьшить кашель. Если вам удастся убедить ее выпить настойку, она должна будет проспать шесть часов или чуть дольше.— Будьте спокойны, она ее выпьет, — заверил Саймон. Лицо его и особенно шрам, казалось, еще помнили прикосновение пальцев Сары.Дженни мельком улыбнулась ему и вернулась к кровати, захватив по пути свою накидку, Саймон отметил про себя, что девушка без всякого труда ориентируется в комнате. Возможно, она уже бывала здесь раньше и запомнила очертания комнаты и расположение мебели.— Мы уходим, Ариэль, — сказала Дженни, наклоняясь и целуя подругу. — Выздоравливай, принимай лекарства, а я попрошу Эдгара заехать за мной утром, чтобы проведать тебя.Улыбка на лице Ариэль была еще слабой, но все же это была именно улыбка.— Я чувствую себя уже лучше. Спасибо вам, что пришли, хотя я и предпочла бы, чтобы Сара не приходила.— На этом настоял ваш муж, — шепнула ей на ухо Дженни. — Так нам сказал Эдгар.Ариэль покраснела.— Он не имел права так поступать.Дженни пожала плечами.— Возможно. Но вы ведь знаете, никто на свете не может заставить маму сделать то, чего она не хочет делать.«Это и в самом деле правда», — подумала Ариэль. Она взглянула на изможденное лицо своей спасительницы и, как всегда, под следами страданий увидела в нем решительность и твердость.— Благодарю вас, Сара, — пробормотала она, отвечая на ее поцелуй.Когда обе женщины покинули комнату, Саймон подошел к кровати, держа в руках флакон с настойкой опия и рюмку.— Если это то, что я думаю, то можешь не беспокоиться, — с брезгливой гримасой произнесла Ариэль, подтягивая одеяло до подбородка и враждебно глядя на флакон. — Я никогда не приму опий.— Все когда-то случается в первый раз, — возразил Саймон, присаживаясь на кровать и вертя в пальцах флакон и рюмку. — Сара сказала, что тебе надо поспать, так поспи же, дорогая.— Я хочу спать и засну, когда придет время, — заявила Ариэль. — Мое тело само запросит отдыха.— Думаю, тебе не следует больше разговаривать, — произнес Саймон все тем же небрежным тоном. — С каждым словом твой голос становится все слабее и слабее.Он осторожно открыл флакон и накапал немного настойки в рюмку.— Нет! Я не стану это пить, — продолжала спорить Ариэль, стараясь не обращать внимания на справедливость его последних слов.— Но почему?— Потому что я после этого сразу засну!— В этом и весь смысл, — суховато заметил он.— Да, но ведь это ужасно — тяжелый сон, во время которого я совершенно беспомощна. Это не тот сон, который вызывает белладонна, та, что я приготовила для тебя. Опий куда более сильное средство, и сон после него длится несколько часов, а я не могу позволить себе столько спать. Мне нужно…Остаток слов потонул в таком страшном приступе кашля, что показалось: все заботы Дженни и Сары пропали даром.Саймон поставил рюмку на столик рядом с кроватью, приподнял Ариэль с подушек, прижал к себе и принялся растирать ей спину, пока кашель не перестал сотрясать ее тело.— Выпей.Он налил отвар коры вяза в чашку жены, и та с готовностью выпила его.— Если бы Сара сочла, что белладонны для тебя достаточно, она бы дала тебе выпить именно ее, — не отставал он. — Но она настаивает на опии, значит, тебе это просто необходимо.И он протянул жене рюмку.Ариэль раздраженным жестом оттолкнула его руку.— Я не хочу! — упрямо сказала она. — И не буду это пить.— Никогда бы не поверил, что за внешностью взрослой женщины скрывается такой ребенок, — спокойно заметил Саймон. — Да к тому же еще и такой капризный.Взяв жену за подбородок, он повернул ее к себе лицом.— Если этот капризный ребенок не хочет, чтобы с ним обращались как с капризулей, он примет то, что принесет ему пользу, без дальнейших споров.— Я не понимаю…— Пусть не понимаешь, но когда ты все-таки примешь лекарство, тебе все сразу станет понятно.Саймон взял Ариэль за подбородок и приподнял ее голову.— Это будет не очень красиво, любовь моя. Но все равно так или иначе тебе придется выпить снотворное.Ариэль взглянула прямо в его глаза цвета морской волны и прочитала там твердую решимость добиться ее послушания.— Тогда обещай, что ты не покинешь меня, — заявила она. — Пока я буду спать, ты останешься здесь.Требовательный и вместе с тем молящий тон ее голоса тронул Саймона. Неудивительно, что она спит так чутко: наверное, боится того, что может произойти вокруг нее.— Я не сделаю ни шагу из этой комнаты, — пообещал он. — Разве только для того, чтобы взять что-нибудь из моей комнаты напротив. А теперь выпей.Ариэль пожала плечами, но не стала больше спорить. Уж если она прикрывает мужу тыл, то должна позволить и ему сделать то же самое в отношении ее. Открыв рот, Ариэль с гримасой отвращения осушила рюмку.— Ну вот и молодец, — мягко сказал он, наклоняясь и целуя жену. — Ложись и поспи. Я посижу здесь.— Собакам надо будет выйти, — пробормотала она, опускаясь на подушки. — А потом их возьмет Эдгар. Не надо позволять им бегать без присмотра.— Они не будут бегать, — заверил он, подтыкая одеяло. — Тебе тепло или заменить грелки?Ариэль покачала головой.— Не надо, я согрелась, — ответила она, закрывая глаза.Саймон постоял с минуту, с улыбкой глядя на жену, потом вернулся на свое место у камина и вдохнул крепкий запах трав, тлевших в импровизированной курильнице. Собаки, тяжело вздыхая, устроились у его ног, а он откинулся на спинку кресла-качалки и закрыл глаза, прислушиваясь к ровному дыханию Ариэль. Потом неожиданно поднял руку и коснулся шрама, повторив движение руки Сары. Такой поступок был чрезвычайно экстравагантным для женщины, но все же почему-то совершенно естественным. Похоже, у нее было какое-то право касаться его с такой интимностью, на которую не отваживалась даже Елена.
Нет, не сын Джеффри. Сын Оуэна. Да, в его лице были все столь знакомые ей черты Хоуксмуров, но были и кое-какие еще. Ироническая усмешка Оуэна, его длинные мочки ушей, крупные фаланги пальцев. Даже если бы не эти черточки, она все равно узнала бы его. Она узнала его в ту самую минуту, как только увидела.Сара коснулась пальцами своей груди и поежилась под накидкой. Когда ее дети были младенцами, грудь была круглая и полная, и малыши перемазанными в молоке губками сосали ее, прижимаясь носиками к тугой плоти. Даже сейчас она отчетливо помнила, как их десны плотно охватывали ее соски, как сжатые в кулачки ручонки прижимались к ее телу, когда тугая струя молока ударяла им в ротики. У Сары всегда было много молока, куда больше, чем это было нужно для ее младенцев; она помнила болезненное напряжение груди при первом голодном крике проснувшегося ребенка. Молоко сочилось у нее из груди и капало в открытый ротик малыша еще до того, как он начинал сосать.А мальчик, ее первенец, всегда был жаден до еды и относился к процессу кормления очень серьезно. Он хмурил бровки, когда сосал, тыча пухлыми кулачками ей в грудь.Как же она любила его! Как целовала каждую складку его пухлого тельца, каждый розовый пальчик на руках и ногах. Она до сих пор помнила нежный аромат его шейки: теплый ванильный запах, который всегда приводил ее в восторг.Двуколка запрыгала по замерзшим комьям грязи, и Сара закрыла глаза, не желая прерывать свои воспоминания. Ребенок всегда спал рядом с ней, и порой по ночам, когда он просыпался и начинал чмокать губами, она расстегивала сорочку и кормила его грудью. Насытившись, он засыпал у ее груди, приоткрыв испачканный в молоке ротик и зажмурив свои ярко-голубые глазки.Она повсюду носила его с собой, придумала даже специальную перевязь, в которой он мог лежать у нее на груди, убаюканный постоянным движением. Да и позднее, когда ее сынок подрос и спал уже меньше, он лежал в этой перевязи, показывая пальчиком на привлекшую его внимание вещь и что-то весело лопоча. Каким же счастливым ребенком он был! Всегда улыбающийся, столь же связанный с телом матери в младенчестве, как был связан с ней в ее чреве.Возможно, будь его отец жив, раздели он с ней радость рождения их ребенка, она была бы более сдержанна в проявлениях своей материнской любви. Но, не зная отца, ребенок буквально впитывал в себя всю ту любовь, которую она дарила ему с каждым глотком молока из своей груди.Браслет всегда восхищал малыша, и, когда он подрос настолько, что мог уже сидеть и ползать по полу с такой скоростью, что она только диву давалась, он все время просил дать ему поиграть с ним. Ребенок гукал и указывал на браслет пальцем до тех пор, пока мать не давала ему «игрушку». И тогда малыш мог сидеть часами, играя с драгоценным украшением, беря в рот подвески и пробуя грызть твердый сияющий изумруд, из которого был сделанмаленький лебедь.Когда за ней пришли из замка Равенспир, сын уже начинал ходить, пища от восторга, еще неуверенно переставляя свои пухлые короткие ножки и ковыляя на них в распростертые материнские объятия.Был разгар лета, когда Равенспиры пришли за ней. Она слышала стук копыт по посыпанной щебнем дорожке, которая вела к дому. Выглянув из окошка детской комнаты, она увидела внизу четверых людей с суровыми лицами, в шлемах с роскошными плюмажами. Она знала, что они придут, знала с того момента, как ее муж умер и она осталась беззащитной в домике, находившемся всего лишь в десяти милях от замка Равенспир. Но шли месяцы, а они все не появлялись, и она уже почти перестала бояться, тешась обманчивым чувством собственной безопасности. Хотя, разумеется, она должна была знать, что Равенспиры не из тех людей, которые прощают нанесенное оскорбление.Она спустилась к ним. Даже сейчас, трясясь в двуколке рядом с Дженни и Эдгаром, Сара помнила, как на подламывающихся ногах вошла в залу, посреди которой стояли мужчины в кожаных костюмах для верховой езды. Они похлопывали себя хлыстами по сверкающим сапогам, окидывая ее холодными, жесткими взглядами.Они сказали, что ей необходимо прибыть в Эли и дать свидетельские показания перед судом магистрата по делу о земле, право собственности на которую было утрачено в водовороте гражданской войны. Такие дела не были чем-то необыкновенным в годы, последовавшие за реставрацией монархии Карла 2; тогда суды были завалены исками роялистов и встречными исками обездоленных сторонников парламента. Ее домочадцы даже не представляли себе, что такое вызов в суд, а так как штрафом за неявку была моментальная утрата прав на спорную землю, слугам даже не пришло в голову, что их хозяйка может проявить несговорчивость.Собственно говоря, у нее не было никакого другого выхода. Совершенно спокойно они пригрозили ей убить ее сына, и граф Равенспир, добрососедски улыбаясь, даже приставил острие своего кинжала к ее ребрам. Его голос, интонации, вкрадчивые и мягкие, любому постороннему человеку показались бы образцом вежливого обращения, если только не слышать произносимых им слов. Они увели ее в заброшенную избушку, обычно служившую лодочникам местом отдыха и пьяного разгула. Но те, как и большинство местных жителей, не любили совать нос в чужие дела.В течение четырех дней Равенспиры убеждали ее дать нужные им показания весьма специфическим образом: они по очереди насиловали ее и оставили в покое только тогда, когда она превратилась в окровавленное, измученное, почти лишившееся рассудка существо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49