Он был одним из наиболее заметных людей своего времени. «Мадемуазель Дюп
лесси вас хочет, и она вас завоюет», Ч сказал Жанен виртуозу.
Она и впрямь завоевала его, и он никогда не смог ее забыть. «Вообще мне не н
равятся такие женщины, как Марион Делорм или Манон Леско. Но эта была искл
ючением. Она отличалась удивительной добротой…» И все же Лист отказался
связать свою жизнь с прекрасной куртизанкой и даже не пожелал поехать пу
тешествовать с ней по Востоку, чего ей очень хотелось.
Эдуард Перрего пригласил Мари в другое путешествие, весьма неожиданног
о свойства. Он увез ее в Лондон и там 21 февраля 1846 года сочетался с ней гражда
нским браком перед регистратором графства Мидлсекс. Она стала графиней
Перрего… Но при заключении брака, по всей вероятности, не были соблюдены
все формальности, так как церковное оглашение не было опубликовано. Он н
е мог считаться действительным во Франции, потому что не был утвержден ф
ранцузским генеральным консулом в Лондоне, как того требовал закон. К то
му же по возвращении в Париж супруги по взаимному согласию вернули друг
другу свободу. Так к чему же тогда этот необъяснимый брак?… Возможно, Перр
его надеялся крепче привязать к себе Мари Дюплесси; возможно, он хотел уд
овлетворить прихоть умирающей: у Мари к тому времени развилась скоротеч
ная чахотка, и она знала, что дни ее сочтены. Лондонская свадьба in extremis
В последний момен
т (лат.).
позволила ей заказать на дверцы своей кареты гербовые щиты. «Лишь
самые интимные друзья, самые надежные наперсники» знали, что она имеет н
а это право. У поставщиков, которым она задолжала, вошло в привычку адресо
вать счета на имя «графини Дюплесси».
Но на самом деле она к этому времени чувствовала себя слишком плохо, чтоб
ы быть по-прежнему женой или любовницей. «Волнующая бледность» ее щек см
енилась лихорадочным румянцем. Она пыталась искусственно возродить св
ою былую красоту при помощи блеска драгоценностей. Она разъезжала по мод
ным курортам, переселялась из Спа в Эмс Ч восхитительная танцовщица, Ма
ри продолжала вызывать восхищение, но с каждым новым местом ее состояние
только ухудшалось. В счетах отелей стоит: «Молоко… Вливания…»


Мари Дюплесси Ч Эдуарду Пе
ррего:


«Я молю вас на коленях, дорог
ой Эдуард, простить меня. Если вы меня еще любите, напишите мне всего два с
лова, слова прощения и дружбы. Напишите мне до востребования, Эмс, герцогс
тво Нассау. Я здесь одинока и очень больна. Итак, дорогой Эдуард, скорее Ч
прощение. До свидания».

По возвращении в Париж Мари в течение нескольких недель еще появлялась н
а балах Ч лишь призрак, тень своей былой красоты. Потом настал день, когда
она уже не смогла более покидать квартиру на бульваре Мадлен. Ей минуло д
вадцать три года, и она была обречена. И вот в ее комнате появились «налой
НАЛОЙ м. род
столика или поставца на ножках, с пологою столешницею, церк. аналогий; в до
мах, для разложенья книг и нот, налой называют и горкою, пюпитром и читалко
ю; есть и складные налойцы. Налойный, к налою относящийся.
, крытый трипом
ТРИП, трипа, мн. нет, м. (фр. tripe) (спец. ). Шерстяная ворсистая ткань,
шерстяной бархат. Триповый диван, обитый им.
», и «две позолоченные Девы Марии». Иногда по вечерам, надев белый пе
ньюар и обмотав голову красной кашемировой шалью, она садилась у окна и н
аблюдала, как светские дамы и кавалеры направляются ужинать после театр
а.
Так как она не могла больше зарабатывать деньги своим истощенным телом,
ей пришлось продать одну за другой почти все драгоценности, которые она
так любила. Когда она умирала, из всех украшений у нее оставались лишь два
браслета, одна коралловая брошь, хлысты и два маленьких пистолета. Эдуар
да Перрего, пришедшего навестить ее, она не приняла. Она умерла 3 февраля 1847
года, в самый разгар карнавала, за несколько дней до масленицы, которую Па
риж в те времена бурно праздновал. Шум веселья врывался в окна маленькой
квартирки, где лежала в агонии Мари Дюплесси. Викарий церкви святой Магд
алины пришел причастить ее, затем, перекусив, отправился восвояси. «На ве
тчину для священника, Ч записала в книге расходов горничная, Ч два фран
ка».
5 февраля 1847 года толпа любопытных следовала за погребальным катафалком,
«украшенным белыми венками». За дрогами, обнажив головы, шли лишь двое из
прежних друзей Мари Дюплесси: Эдуард Перрего и Эдуард Делессер. Мари пох
оронили временно на Монмартрском кладбище, потом, 16 февраля, в жирный четв
ерг, тело ее эксгумировали и предали земле на участке, приобретенном Эду
ардом Перрего за 526 франков в вечную собственность.
В этот день «низко нависшее небо было темным и мрачным, к полудню небеса р
азверзлись и потоки ливня хлынули на маскарадное шествие, а ночью во все
х уголках Парижа сотни разбушевавшихся оркестров с помпой провожали ка
рнавал».
Дюма-сын, путешествовавший по Алжиру и Тунису, ничего не знал о долгой аго
нии своей бывшей возлюбленной. Возвращаясь во Францию, он много думал о М
ари. Он никогда не переставал любить эту редкую и трогательную женщину. «
Память о наших ночах преследовала меня, куда бы я ни шел», Ч писал он. Что,
впрочем, отнюдь не мешало ему не отказываться от приключений, выпадавших
на его долю во время путешествия. Из Туниса он вернулся в Алжир, чтобы вст
ретить там Новый год. 3 января 1847 года пассажиры «Велоса» («Стремительного
») пересели на пакетбот «Ориноко», 4-го они прибыли в Тулон, на следующий де
нь Ч в Марсель. Оттуда Дюма-отец поспешил в Париж, куда его призывали дел
а Исторического театра. Дюма-сын соблазнился гостеприимством д'Отрана,
Мери и возможностью закончить вдали от Парижа плутовской роман «Приклю
чения четырех женщин и одного попугая», о выходе которого уже объявил из
датель Кадо.
О смерти Мари он узнал в Марселе. Это известие повергло его в грусть и раск
аяние. Нельзя сказать, что он плохо обошелся с Мари, но он был слишком суро
в, а следовательно, несправедлив к бедной девушке, чья жизнь была столь тя
желой, что ее ни в чем нельзя винить. Недовольный собой, он решил с жаром вз
яться за работу и расплатиться со всеми долгами. Но такую клятву гораздо
легче дать, чем сдержать. Когда он возвратился в Париж, ему в глаза бросило
сь объявление, возвещавшее о посмертной продаже мебели и «предметов рос
коши» в доме № 11 по бульвару Мадлен. Лиц, желающих что-нибудь приобрести, пр
иглашали посетить квартиру, где была выставлена вся движимость. Дюма-сы
н помчался туда. Он вновь увидел мебель розового дерева, бывшую некогда с
видетельницей его короткого счастья, тончайшее белье, облекавшее нежно
е и прелестное тело, платья покойницы, за право обладать которыми будут с
порить так называемые порядочные женщины. Он был потрясен и, возвративши
сь домой, написал свое лучшее стихотворение:


Расстался с вами я, а почему
Ч не знаю,
Ничтожным повод был: казалось мне, любовь
К другому скрыли вы… О суета земная!
Зачем уехал я? Зачем вернулся вновь?

Потом я вам писал о скором во
звращенье,
О том, что к вам приду и буду умолять,
Чтоб даровали вы мне милость и прощенье.
Я так надеялся увидеть вас опять!

И вот примчался к вам. Что виж
у я, о боже!
Закрытое окно и запертую дверь.
Сказали люди мне: в могиле черви гложут
Ту, что я так любил, ту, что мертва теперь.

Один лишь человек с поникшей
головою
У ложа вашего стоял в последний час.
Друзья к вам не пришли. Я знаю: только двое
В последнем шествии сопровождали вас.

Благословляю их. Они одни по
смели
С презреньем отнестись к тому, что скажет свет,
Умершей женщине не на словах Ч на деле
Отдав последний долг во имя прошлых лет.

Те двое до конца ей верность
сохраняли,
Но лорд ее забыл, и князь прийти не мог;
Они ее любовь за деньги покупали
И не могли купить надгробный ей венок.


Чарлз Диккенс присутствовал на аукционе. «Там собрались все парижские з
наменитости, Ч писал он графу д'Орсе. Ч Было много великосветских дам, и
все это избранное общество ожидало торгов с любопытством и волнением, ис
полненное симпатии и трогательного сочувствия к судьбе девки… Говорят,
она умерла от разбитого сердца.
Что до меня, то я, как грубый англосакс, наделенный малой толикой здравого
смысла, склонен думать, что она умерла от скуки и пресыщенности… Глядя на
всеобщую печаль и восхищение, можно подумать, что умер национальный геро
й или Жанна д'Арк. А когда Эжен Сю купил молитвенник куртизанки, восторгу п
ублики не было конца».
Диккенс, несмотря на свою сентиментальность, был, как он сам признавал, сл
ишком англосаксом, чтобы его могла тронуть участь женщины легкого повед
ения. Дюма же купил «на память» золотую цепочку Мари. Распродажа дала 80 917 ф
ранков, что с лихвой покрыло пассив наследства. Мари Дюплесси завещала д
еньги, которые останутся после уплаты долгов, своей нормандской племянн
ице (дочери ее сестры Дельфины и ткача Паке), поставив условием, чтобы насл
едница никогда не приезжала в Париж.
Жизнь и смерть Мари Дюплесси сыграли решающую роль в моральной эволюции
Дюма-сына. Его отец, как и все романтики, воспевал права страсти, но сам оче
нь скоро перестал следовать этим идеалам. Любовницам типа Мелани Вальдо
р он предпочитал снисходительных и непостоянных девиц. Его сын с двадцат
и лет тоже пристрастился к необременительным увлечениям, но пример мате
ри показал ему, к каким печальным последствиям приводят подобные связи;
судьба Мари окончательно убедила его, что комедия удовольствий в жизни,
увы, слишком часто оборачивается трагедией.
В мае 1847 года он отправился на прогулку в Сен-Жермен и вспомнил тот день, ко
гда он скакал по лесу с Эженом Дежазе. Оттуда друзья отправились в «Варье
те», что положило начало его роману с Мари.
Александр снял комнату в отеле. «Белая лошадь», перечитал письма Мари и н
аписал о ней роман под названием «Дама с камелиями». <…>

Жюль Жанен
Мари Дюплесси

В 1845 году, в эпоху благоденствия и мира, когда молодая Франция была осыпана
всеми дарами ума, таланта, красоты и богатства, в Париже проживала молода
я, замечательно красивая и привлекательная особа. Где бы она ни появляла
сь, все, кто видел ее в первый раз и не знал ни имени, ни профессии, обращали
на нее почтительное внимание. И действительно, у нее было самое безыскус
ственное, наивное выражение лица, обманчивые манеры, смелая и вместе с те
м скромная походка женщины из самого высшего общества; лицо у нее было се
рьезное, улыбка значительная, и при виде ее можно было повторить слова Эл
левью об одной придворной даме: не то это кокотка, не то герцогиня.
Увы, она не была герцогиней и родилась на самом низу общественной лестни
цы. Нужно было иметь ее красоту и привлекательность, чтобы в восемнадцат
ь лет так легко перешагнуть через первые ступени. Помню, я встретил ее в пе
рвый раз в отвратительном фойе одного бульварного театра, плохо освещен
ного и переполненного шумной публикой, которая обыкновенно относится к
мелодраме как к серьезной пьесе. В толпе было больше блузок, чем платьев, б
ольше чепцов, чем шляп с перьями, и больше потрепанных пальто, чем свежих к
остюмов. Болтали обо всем: о драматическом искусстве и о жареном картофе
ле, о репертуаре театра Жимназ и о сухарях в театре Жимназ, но когда в этой
странной обстановке появилась та женщина, казалось, что взглядом своих п
рекрасных глаз она осветила все эти смешные и ужасные вещи. Она так легко
прикасалась ногами к неровному паркету, как будто в дождливый день перех
одила бульвар. Она инстинктивно приподнимала платье, чтобы не коснуться
засохшей грязи, вовсе не думая показывать нам свою стройную, красиво обу
тую ножку в шелковом ажурном чулке. Весь ее туалет гармонировал с гибкой
и юной фигуркой, прелестный овал слегка бледного лица придавал ему обаян
ие, которое она распространяла вокруг себя, словно какой-то необыкновен
но тонкий аромат.
Она вошла, проследовала с высоко поднятой головой через удивленную толп
у Ч представьте себе наше удивление, Листа и мое, Ч фамильярно села на н
ашу скамейку, хотя ни Лист, ни я не были с ней знакомы. Она была умная женщин
а, со вкусом и здравым смыслом, и первая заговорила с великим артистом: она
сказала ему, что слышала его недавно и что он очаровал ее. Он, подобный зву
чным инструментам, которые отвечают на первое дуновение майского ветер
ка, слушал со сдержанным вниманием ее слова, полные содержания, звучные, к
расноречивые и мечтательные по форме. Со свойственным ему поразительны
м тактом и привычкой вращаться как в среде официального мира, так и в сред
е артистического, он задавал себе вопрос: кто эта женщина, такая фамильяр
ная и вместе с тем такая благородная, которая первая с ним заговорила, но п
осле первых же слов обращалась с ним несколько высокомерно, как будто он
был ей представлен в Лондоне, при дворе королевы или герцогини Сутерланд
ской?
Однако в зале уже прозвучали три торжественных удара режиссера, и в фойе
не осталось никого из публики и критиков. Только незнакомая дама оставал
ась со своей спутницей и с нами, Ч она даже подсела поближе к огню и поста
вила свои замерзшие ножки так близко к поленьям, что мы свободно могли ра
ссмотреть ее всю, начиная с вышивки ее юбки и кончая локонами прически. Ее
рука в перчатке была похожа на картинку, ее носовой платок был искусно об
шит королевскими кружевами, в ушах у нее были две жемчужины, которым могл
а бы позавидовать любая королева. Она так носила все эти вещи, как будто ро
дилась в шелку и бархате, под золоченой кровлей, где-нибудь в великолепно
м предместье, с короной на голове, с толпой льстецов у ног. Ее манеры гармо
нировали с разговором, мысль Ч с улыбкой, туалет Ч с внешностью, и трудно
было бы отыскать на самых верхах общества личность, так гармонировавшую
со своими украшениями, костюмами и речами.
1 2 3 4 5