Может быть, Мери уже отдалась ему, как знать? Вот она смеется. Если бы Борис был с ней, она, может быть, отдалась бы ему. А может быть, и нет, как знать? У Бориса сжалось сердце. Пламя в камине задымило. Мери и Джон исчезли. Ах, какой всё это вздор!..
Борис ясно сознает, что у него нет спасения. Знаки на рассыпающихся поленьях говорят слишком ясно. Он привык жить широко, таков его стиль. Первоклассные отели! Он не может есть, если лакеи плохо вышколены, лучше он будет голодать. Спальные вагоны, каюты первого класса, выхоленные, утонченные женщины, театры, званые обеды — вот его мир. Если «Национальная нефть» рухнет, что с ним будет? Кто он такой? Мелкий помещик, который не в состоянии даже платить проценты за свои обремененные долгами имения.
Его жизнь кончена. А ведь он мечтал стать консулом его величества британского короля! Его всегда интересовал только политический момент, только политический курс его страны. Иначе он никогда не оставил бы своей должности при посольстве в Лондоне. Он потерпел крушение, погас, как задутая свеча, умер. Он перестал быть европейцем. Берлин, Париж, Лондон — все куда-то кануло. Поезда-люкс, отели, театры, женщины, Мери — все в прошлом!
Борис осушает стакан и встает. Он очень худ и бледен, но лицо его спокойно и сосредоточено.
— Мне осталось только одно, — тихо говорит он по-английски , — Янко!
Только Янко еще может спасти его. Он решил обратиться к Янко, как ни трудно было ему пойти на это унижение.
XVI
Однажды утром Жак в необычно ранний час появился у нового дома Янко. Жак неторопливо брел, заложив руки в карманы брюк. Янко удивился.
— Смотри на меня, Янко, — со смехом крикнул Жак. — Я могу теперь разгуливать, я в отпуску на неопределенное время!
И он снова засмеялся, но Янко по его голосу услышал, что он взволнован.
— Что случилось?
Случилось вот что: сегодня утром Жак нашел свою контору запертой, и Брааке, сочувственно пожав плечами, передал ему телеграмму, полученную в эту ночь из Брюсселя. Приказ всемогущего Шарля Журдана.
— Вот копия телеграммы.
Янко прочел медленно и обстоятельно. Он покачал головой.
— Невероятно! — воскликнул он. — И они осмелились на такой шаг?
«Контору господина Грегора сегодня же опечатать. Компания сообщит о своих дальнейших решениях. Господин Грегор неоднократно грубо нарушал параграф седьмой договора, запрещавший ему всякие частные дела».
Жак отнюдь не отрицал, что занимался частными делами, например спекулировал земельными участками вместе с Франциской и за свой собственный страх и риск. Каждый на его месте поступал бы точно так же, если он не круглый дурак.
— Что же ты будешь делать, Жак? — в волнении спросил Янко. — Ты будешь жаловаться на них? Подай в суд.
Но Жак только рассмеялся.
— Как я могу вести судебное дело против полумиллиарда? Скажи сам, Янко! А кроме того, всё это только пустое запугивание, больше ничего. Брааке уже взял на себя посредничество и телеграфировал в Брюссель. Журдан хочет принудить Жака отказаться от своего договора о тантьеме, который он в свое время заключил с Альвенслебеном, только и всего! Журдан не любит договоров о тантьемах. Миллионеры никак не могут понять, что другие люди тоже хотят зарабатывать. Они суют себе в карман миллионы, но когда кто-нибудь другой хочет положить себе в карман сотню тысяч, они зовут адвоката. Они хотят взять себе и эти сто тысяч, вот в чем дело! Они образуют трест и не желают пускать в свой круг никаких посторонних.
Янко не понимал спокойствия Жака. Янко был возмущен. Договор в конце концов налагает известные обязательства, а «Международная ассоциация» в свое время обещала сохранить в силе все договоры Альвенслебена.
— В конце концов, ведь ты же и открыл здешнюю нефть! — воскликнул Янко.
Жак снисходительно улыбнулся:
— Эти люди не привыкли разводить сантименты! Как этот Журдан обошелся с Франциской? Несколько месяцев назад Журдан продлил свой договор с ней на три года. А через две недели он попытался урезать на одну треть ее тантьему: дела, видите ли, идут неважно. Франциска протестовала и грозила обратиться в суд. На следующий день все работы на участке Франциски были приостановлены, и ей пришлось сдаться. Ну, я мог бы тебе рассказать и другие истории. Нет, нечего и думать тягаться с трестом.
Они сидели на солнце и болтали. Изредка хорошо и побездельничать! У Янко в автомобиле нашлась бутылка виски и ледяная сельтерская вода. Это было весьма кстати — день был жаркий. Жаку понравилось здесь, он лежал в траве, смеялся, но всё-таки настроение у него было желчное. Уж эти всемогущие тресты, а еще хуже эти цезари современной экономики, которые в наши дни сменили абсолютных монархов! Прежде их называли Петрами Великими. А теперь они носят имя Журдана, с той только разницей, что у этих Журданов в сто раз больше власти, чем было у какого-нибудь Петра Великого. Вообще, если хорошенько задуматься над современной экономикой, то приходится признать, что этот сумасшедший Лео Михель вполне прав: капитал порабощает всех людей, и не только рабочих, — о нет! — но также и инженеров, и директоров, и ученых. Все они рабы, он сам, Жак, в том числе. Только там, на самой верхушке, еще есть отдельные свободные люди, властители!
— Но всё это не нужно принимать слишком серьезно, — со своей прежней, несколько легкомысленной улыбкой сказал Жак, по-видимому примиряясь с судьбой. — Только одно важно, Янко, — это выбраться самому наверх, а тогда жить можно! Ну, теперь довольно об этом. Пойдем смотреть твой новый дом.
Удивительный человек этот Янко! Ведь он по своей натуре совершенно нетребователен. Сейчас он живет в простом, невзрачном доме, а как начал строить, так подавай ему нечто необыкновенное, пышное гигантское: какой-то египетский дворец, который стоит безумных денег. Жак лазил по лесам наполовину выстроенного дома, дивился и только покачивал головой: «Что с Янко? Уж не заболел ли он манией величия?»
— Ты что, и в самом деле хочешь позолотить колонны, Янко? — чуточку насмешливо спросил Жак.
Да, конечно, он так решил.
— А ты не боишься, что это будет уж слишком пышно?
О нет, этого Янко не боится. Пусть всё будет как можно роскошнее. Ему хочется, чтобы кое-кто позеленел от зависти. Жак дал Янко еще один добрый совет:
— Прикажи построить вокруг всего парка стену в четыре метра высотой и заведи себе десяток злых собак.
— Как? — Янко не понял. — Непременно десяток?
— Не смейся, — продолжал Жак, — я говорю серьезно. Ты не знаешь людей. Я боюсь, что тебя как-нибудь затащат в горы и потребуют огромного выкупа. Затрудни им по крайней мере задачу!
Янко только рассмеялся в ответ.
Две недели Жак каждый день приходил к Янко. Он лежал в тени старых деревьев и наслаждался свободой. Так чудесно было разгуливать без всяких обязанностей. Янко и Жак распорядились, чтобы им доставляли еду сюда, и обедали на свежем воздухе. Ежедневно между Анатолем и Брюсселем летали телеграммы. Торговались из-за новых условий. Однажды утром Жак получил телеграмму: Журдан ждет его в Брюсселе для подписания нового договора. Жак выехал на следующий же день. Перед отъездом он не без удовольствия услышал, что «Национальная нефть» окончательно обанкротилась.
Журдан лично принял Жака в Брюсселе и говорил с ним десять минут. Это было большим отличием. Журдан в конце концов был не такой уж людоед. Теперь, когда он настоял на своем, он даже расщедрился: предложил Жаку заключить новый, чрезвычайно выгодный договор и поручил ему объездить в целях изучения все крупные месторождения нефти Северной Америки и Мексики. По возвращении его в Европу «Международная ассоциация» предоставит ему руководящую роль на каком-нибудь из своих нефтепромыслов за границей.
— Au revoir, monsieur Gregor!Ссылка18
Жак решил поехать на одном из огромных первоклассных лайнеров, отплывавших в ближайшие дни из Шербура. Когда он садился в Шербуре на пароход, его губы дрожали от сознания своего торжества. Юным студентом он рисовал себе в мечтах, как взойдет когда-нибудь на белые палубы океанского гиганта. И вот теперь он тут! В мечтах он часто воображал себя одним из тех великих мира сего, которые владеют рудниками, железными дорогами, пароходами. Может быть, судьба действительно подарит ему всё это, как он когда-то мечтал? Кто знает?
Когда пароход вышел в море, Жак послал по радиотелеграфу привет Янко. Янко был единственный, с кем Жак попрощался. На следующее утро стюард передал ему ответ Янко:
«Счастливого пути! Очень недостает тебя. Я совсем одинок!»
XVII
Акции «Национальной нефти» были сняты с котировки. Это был конец. Борис распустил три четверти состава служащих. Он разом приостановил работы: о дальнейшей добыче не могло быть и речи. Компании пришлось ликвидировать дела.
Да, теперь Борису не оставалось больше никакого пути, как только в Каноссу. Янко! Другого спасения не было. В последние страшные дни Борис мысленно сто раз набрасывал это письмо, так что теперь написал его сразу, в один прием, почти не думая. Он писал с полной откровенностью, — только так можно было апеллировать к Янко, Борис знал это. Дело идет о чести Стирбеев, о чести этого старинного рода. Он писал с холодным, искаженным лицом, с застывшим взглядом. Он жестоко страдал; он унижался, и чем дольше он писал, тем становился бледнее. Если Янко с его деньгами, его кредитом, его скважинами поддержит Бориса, то он спасен, если Янко откажется, он погиб. Утром того же дня Борис получил телеграмму от Мери из Триеста: яхта две недели будет стоять в триестской гавани, Мери ждет его. Он ответил почти резко. Он был зол на Мери, но сам не знал почему. Наконец страшное письмо было готово. «Твой глубоко несчастный брат». Он позвонил, приказал отнести письмо на почту. Завтра утром оно будет в руках Янко.
Янко прочел письмо около десяти часов утра, когда встал с постели. Он побледнел, руки его затряслись. Наконец-то настало это мгновение! Он наслаждался каждым словом, он перечел письмо дважды, трижды. Он упивался триумфом. «Имя Стирбеев»! Какое ему дело до этого имени? Какой вздор! «Твой несчастный брат»!
— Каким дураком он считает меня, каким простофилей! — кричал Янко, бледнея от бешенства. — В своем высокомерии он воображает, что достаточно одного письма, и я всё забуду. Янко не забывает ничего. «Ты знаешь Диану!» Ах, каким дураком он меня считает!
Борис писал, что приедет в час дня. Янко приказал закрыть ставни во всем доме и запереть все двери, собаку посадить на цепь. Это был огромный пес меделянской породы, очень добродушный. Но, как только его сажали на цепь, пес начинал яростно лаять и метаться. В половине первого Янко созвал всех слуг в кухню и приказал им не выходить и сидеть тихо, что бы ни случилось.
Ровно в час черный лимузин Бориса остановился перед подъездом. Заскрипели тормоза; лакей соскочил с визитной карточкой Бориса в руке. Собака сейчас же начала бесноваться и рваться с цепи. Затаив дыхание, Янко наблюдал за происходящим из-за прикрытой ставни, и сердце его бешено стучало. Он видел бледное лицо Бориса за стеклом, — оно было неподвижно, и в то же время каждый его мускул был напряжен до предела.
Слуга стучал, а собака в это время бесновалась больше и больше. Никакого ответа! В доме всё как будто вымерло, — только собака гремела цепью и неистово лаяла. Слуга постучал сильнее. Ничего! Тогда Борис наклонился вперед и раздраженно забарабанил белыми пальцами по стеклу. Едем, едем! На лице его было такое выражение, точно он публично получил удар плетью. Прочь отсюда! Слуга быстро влез в машину. Скорей, скорей!
Автомобиль умчался.
Искаженное лицо Янко было покрыто потом.
— Так тебе! Убирайся отсюда! — кричал он. — Вон! Вон!
Он совершенно обезумел, а затем с ним сделался истерический припадок.
XVIII
Янко заболел от волнения. Он пролежал несколько часов в постели и лишь к полуночи почувствовал себя лучше. Он встал и отправился в «Рюсси» с намерением напиться. В баре он встретил Яскульского, они играли до утра, и Янко спустил десять тысяч крон. Ну конечно, сегодня ему не следовало играть...
Яскульского теперь прямо не узнать, таким он стал франтом. Еще прошлой зимой он носил потрепанную жалкую шубу, а теперь!.. Скоро он появится в цилиндре! Он даже делал маникюр. А из верхнего кармана выглядывал лиловый надушенный шелковый платочек. Карола перевоспитывала его. Своими большими глазами кроткого животного и гладкой кожей она добивалась от него всего, чего хотела. Скряга Яскульский заново обставил весь дом и завел чудесный белоснежный «Мерседес». Каждый вечер Каролу с ее дочуркой можно было видеть разъезжающей по городу. Девочка была наряжена как маленькая принцесса, такого хорошенького ребенка еще не видели в Анатоле! Когда Яскульский сопровождал Каролу, девочка сидела у него на коленях, и лицо Яскульского так сияло, точно он был ее отцом. Сперва люди отворачивались, но через несколько недель привыкли. После того что здесь происходило ежедневно, никто в городе ничему больше не удивлялся.
Рауль еще раз ошибся, теперь он это понял. Он преспокойно мог бы жениться на Кароле. Люди поговорили бы об этом недели две, только и всего! О, какого дурака он свалял! Нож поворачивался у него в сердце, когда он видел Каролу. И как она ему улыбалась! Какой прекрасной, почти нежной улыбкой. А ее мягко мерцавшие глаза говорили ему: «Почему ты так долго колебался? Ах, глупый! Ты ведь знаешь, что я предпочла бы образованного человека, хотя бы и не миллионера».
Иногда Яскульский приглашал Рауля к обеду. Из деловых соображений приходилось соглашаться, но для Рауля это было настоящей пыткой. Яскульский превозносил до небес ум и знания Каролы, его нежность была даже немножко смешна. — Необыкновенная женщина, Рауль, — говорил он. — А какое тело! Точно из алебастра! Я чувствую себя двадцатилетним, стоит мне только взглянуть на нее!
В конце концов в доме Яскульского разыгрался из-за Каролы крупный скандал, но и это скоро было забыто. У Яскульского была дочь Катинка, темная, совершенно неотесанная крестьянка, лет под сорок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57