Ники Цукор был у него в шпионах. Он поддерживал хорошие отношения с обоими лагерями и сообщил Борису как абсолютно достоверный факт, что между Франциской и «Анатолийской нефтью» возникли серьезные разногласия. Если бы не Ники, Борис, право же, не стал бы себя утруждать нелепым визитом к этой дворовой девке.
— Домой! — сказал он шофёру тихим голосом, который не предвещал ничего хорошего.
Его гордость была уязвлена. Он ожидал, что Франциска растеряется, будет вести себя неуверенно, что он легко подчинит ее своему влиянию, а эта мужичка приняла его весьма непринужденно и занимала разговорами, пока ему не пришлось уйти. Франциска застала его врасплох: он к этому не был подготовлен. И она хочет взять напрокат яхту! Эта корова! Просто насмешка какая-то! Он был очень зол. Франциска не подозревала, что именно ее замечание о яхте, которую она хочет взять напрокат, и привело Бориса в столь дурное настроение. У него были на то свои причины. Только неделю назад леди Кеннворти обещала ему провести лето в Анатоле. Но вчера она написала, что сэр Джон Робертсон пригласил ее прокатиться с ним на яхте по Средиземному морю. Врач советует ей принять приглашение сэра Джона: ей настоятельно нужен свежий воздух для усиления аппетита. И вот теперь эта дворовая девка тоже собирается отдыхать на яхте в Средиземном море! А у Бориса руки связаны. Увы, он не может пригласить Мери отправиться с ним на Средиземное море! «Мери — удивительная женщина, — тихонько бормотал он по-английски, — но она признаёт только мужчин, которые могут ей что-то дать. Если бы у меня была яхта, то Мери поехала бы, конечно, со мной, а не с этим скучным Джоном, который за целый день и десяти слов не скажет. Но у меня нет яхты, и я не в состоянии даже взять ее напрокат, как эта мужичка». И он вспоминает, как все балуют Мери. Мистер Дэвис — владелец прекраснейших лошадей, у сэра Эрнеста замок в Шотландии и ручьи, полные форелей. У графа Хантингтона самая быстрая моторная яхта в Англии. И всё это к услугам Мери. А он? Что он может предложить ей?
Ничего, почти ничего!
За последний год он часто ездил в Англию, и эти поездки стоили ему бешеных денег. Мери любит самые модные рестораны, самые дорогие ложи, драгоценности и свежую сирень. Если, проснувшись поутру, она не находит на столике цветущей сирени, она несчастна. Она считает, что иначе и быть не может, так было всю ее жизнь. Ему пришлось занять денег, все его земли заложены и перезаложены, дом в Анатоле тоже пришлось заложить. К сожалению, земли нельзя сейчас продать. Он всё продал бы не задумываясь, только бы достать для Мери яхту, тогда она не поехала бы с сэром Джоном. Он всё знает. Если бы у него было много денег, Мери принадлежала бы ему одному. Это он тоже знает. А теперь она... Нет, лучше об этом не думать! Но вот он уже дома, переодевается к ужину, облачается в смокинг. Мисс Сильверсмит, молодая особа с боттичеллиевскими локонами, приветствует его очаровательной улыбкой. Она пытливо вглядывается в его замкнутое лицо. Почему у него такие темные тени под глазами? Боже мой, неужели опять что-нибудь случилось? Он так бледен и мрачен. С каждым днем она всё меньше понимает его, только чувствует, что с ним что-то неладно. Он отчего-то страдает и совсем извелся. Почему он перестал разговаривать с ней? Приказать лакею накрывать на стол?..
— Чудесная погода сегодня! — говорит она.
— Чудесная погода, — рассеянно отвечает Борис и слегка улыбается. Затем он с отсутствующим видом треплет Мэй по щеке и говорит: — Ну, как дела сегодня, крошка Мэй?
Он говорит это каждый день. У мисс Мэй стоят слезы на глазах. Она скоро уедет. Это свыше ее сил!
XI
Дамы Ипсиланти побывали в Остенде. Из Остенде они отправились в Биарриц, а так как там неделями шел дождь, перекочевали в Сан-Себастьян. Морской воздух восстановит силы баронессы. Раньше зимы в Анатоль им не вернуться, нечего и думать, а может быть, они задержатся и дольше.
Янко получал письма из Себастьяна и письма из Парижа — от Розы. По крайней мере хоть это было у него. Он много читал теперь. Пора ему наконец немного пополнить свое образование. Он прочел даже «Фауста», чтобы написать об этом Соне. Но «Фауст», откровенно говоря, ему не понравился, Янко ничего в нем не понял. Об этом он Соне не написал. Если ты пробка, не прикидывайся свинцом, — тебе всё равно суждено плавать на поверхности. Под конец он перешел на романы — дурацкие книжонки о сыщиках — и в один прекрасный день взял шляпу и отправился в «Новый Траян». Игорные залы там были всегда полны до самого утра, и Янко снова стал их завсегдатаем. Казалось, будто он всё время был здесь, не пропустил ни одного дня. Каждую ночь он играл. Выпивал бутылку вина, потом еще одну, затем несколько рюмок водки. «Эй, Янко! Эй, барон!» Янко опять кричит и хохочет, как прежде.
Когда брезжит рассвет, он отправляется спать. Дела? Ну что ж, дела от него не убегут. Он почти не заглядывал в контору.
Иногда он заходил посмотреть, что новенького в заведении Колоссер, где за последнее время проводил ночи «акробат». Ники недавно женился на Гизеле и теперь спускал деньги, которые после венчания выплатил ему Роткель. Дамы в «салоне Колоссер» не успевали за день протрезвиться, а сам Ники был пьян и день и ночь. Он ночевал в доме Колоссер, и Гизела уже потребовала развода. Ей нетрудно будет получить его.
Ники назначил приз в двести крон тому, кто выпьет бутылку коньяку и после этого пройдет по половице. Двести крон — это немалые деньги, и ни одна из дам, разумеется, не захотела отказаться от них. И все они замертво падали на пол. А Ники выпил свою бутылку коньяку и после этого мог еще стоять на одной ножке. Вот это молодец! Девицы повисли у него на шее — целая гроздь женщин.
— Смотри, Янко, — кричит «акробат». — Видел ты что-нибудь подобное?!
В конце концов Янко перестал ходить сюда, всё это ему, право же, надоело. В один месяц Ники прокутил свои десять тысяч крон до последнего гроша.
Затем он выспался. А когда протрезвился, то пошел к Роткелю и потребовал, чтобы Гизела переехала к нему. Он этого требует как супруг. Но посмотрели бы вы тогда на Роткеля! Он взбесился, пена выступила у него на губах, — даже Ники струсил.
— Шантажист, вымогатель бесстыдный!
Нет, Ники увидел, что здесь дело не выгорит. Это был настоящий скандал. Весь город презирал Ники.
Время от времени баронесса Ипсиланти посылала Янко длинные болтливые письма. Она жаловалась на Соню. У Сони есть всё, чего душа пожелает, она окружена роем поклонников, ею восхищаются, и всё-таки она недовольна. Она ненавидит эту жизнь. Но как можно ненавидеть жизнь среди солнца и роскоши? Каждый день голубое небо, каждый день концерты и балы.
«Дорогой Янко, запрети ей принимать веронал, прошу тебя! Тебя она слушает. Недавно мы натерпелись из-за нее страху. Пришлось вызвать врача, и он немедленно выкачал ей желудок. Она приняла слишком большую дозу веронала».
Янко побледнел. Веронал? С каких пор Соня принимает веронал? Что у нее, нервы не в порядке?
Он поговорил об этом с Жаком. Жак сказал, что всё это очень просто: пусть Янко перестанет посылать баронессе чеки, и обе они через неделю будут здесь. Но на это Янко не мог согласиться. Нет! Это было бы слишком грубым приемом. Он не способен к нему прибегнуть. Баронесса еще не вполне оправилась. Нет, нет! Это совершенно невозможно.
И Янко продолжал кутить, чтобы убить время. Он спал до полудня и только вечером оживлялся, — совершенно так же, как прежде. Жак, оказывается, прав: человек не может изменить свое нутро. Жак и Янко каждую неделю ужинали в тесном кругу у Франциски, а затем играли в карты. Франциска нашла, что дом ее слишком мал и слишком он мещанский. Она прикупила смежный участок и заказала проект нового дома.
— А вы почему не строитесь, Янко? — спросила она, с ловкостью цыганки тасуя карты. — Вы живете в этой отвратительной лачуге. Куда вы деваете ваши деньги?
Янко покачал головой. Старый дом вполне удовлетворяет его... Вот как? Франциска считает, что это не дом, а недоразумение.
— Вы даже не в состоянии будете пригласить на ужин Соню, когда она вернется. И потом у вас нет даже приличной ванной комнаты!
Янко покраснел. А ведь, пожалуй, Франциска права... Он и в самом деле не сможет пригласить к себе Соню, когда она вернется. «И у вас нет даже приличной ванной комнаты». Да, она права! Он тут сидит, играет, пьет и ничего не предпринимает. А Соня, наверно, обрадуется, если он сделает ей сюрприз и примет ее в красиво отделанном доме.
На следующее утро он решил строить и теперь целыми днями разъезжал по окрестностям города в поисках подходящего участка. В конце концов он нашел старый крестьянский двор, окруженный великолепными огромными тополями и липами. Двор был расположен высоко на холме, и оттуда открывался дивный вид на город. Он купил весь двор, с тем чтобы немедленно снести постройки. Внезапно Янко загорелся. День и ночь строил он планы, один фантастичнее другого. Вот удивится Соня! Он всему городу покажет, кто такой Янко Стирбей. Дом должен был состоять из двух флигелей, двух кубов, соединявшихся холлом на позолоченных колоннах. Этот холл будет приемной для гостей. Для стен он хочет выбрать розовый мрамор, а для пола — белый. На крыше холла будет разбит зимний сад. Теперь у Янко опять работы было по горло. Прежде чем выпадет первый снег, дом должен быть готов.
XII
Осенью, совершенно неожиданно, умер старик Ипсиланти. Янко дал телеграмму в Канны, где в то время находились баронесса и Соня. К его большому удивлению, в Анатоль приехала одна Соня. Баронесса чувствует себя не в силах перенести утомительное путешествие и волнения, связанные с похоронами.
Соня собиралась пробыть в Анатоле неделю, а затем вернуться в Канны. Янко проводил у нее всю вторую половину дня. Он нашел Соню очень изменившейся. Ее обычная красивая бледность казалась теперь болезненной. Соня похудела, и большие глаза ее приобрели какой-то отсутствующий, чужой взгляд. Она мало говорила, настроение у нее было неровное. Она беспокойно расхаживала по комнате, а Янко сидел в кресле и смотрел на нее.
— А ты всё еще часто принимаешь снотворное? — спросил он.
— Да, часто.
Она больше не в силах выносить эту жизнь в отелях и в то же время не хочет оставить мать одну. Ах, что за ужас эта жизнь! Кельнеры, шмыгающие по коридору, световые сигналы, электрические звонки, трещащие телефоны, граммофоны, играющие без конца одни и те же приторные мелодии, заискивающие директора — всё это казалось ей каким-то преддверием ада. Ленч, чай, обед, вечерние туалеты и балы. И везде одни и те же танцы, одни и те же джаз-банды, одни и те же отвратительные пустые разговоры. Те же танцоры, те же фразы, та же пустая болтовня! За ней ухаживают, ей присылают цветы, пишут письма — по большей части глупые, иногда преувеличенно страстные, но вся эта страсть испаряется через три дня. Ей целуют руки, ее прижимают к себе, пытаются прикоснуться к ее телу, поцеловать ее. Она окружена одной и той же вечной бессмыслицей. Иногда она чуточку влюбляется, просто от скуки, позволяет целовать и обнимать себя, шептать себе на ухо страстные слова. Ее уже целовал один англичанин, потом француз, потом какой-то испанец. Она точно монета, переходящая из рук в руки. Очень редко удается ей поговорить о чем-нибудь прекрасном и возвышенном. Эти люди вообще не признают никакого серьезного обмена мыслями. Они мгновенно меняют тему, если кто-нибудь пытается начать разговор об этих вещах.
Вот они с матерью укладывают чемоданы: лифтеры кланяются, кланяются официанты; они уезжают. И снова попадают в точно такой же отель. Встречают таких же людей, по большей части бездельников, проедающих свое состояние, опустошенных, стремящихся всегда быть в обществе, потому что они боятся остаться наедине с собой. Дамы, вечно болтающие о пустяках, переходящие из рук в руки; фраки, пышные платья, какая-то шелуха, пустые оболочки людей. Всё это опротивело Соне, она не может больше выносить эту обстановку. Теперь из Канн они поедут в Монте-Карло. Мама будет выбирать комнаты, разыгрывать миллионершу, командовать, капризничать, звонить, звонить... и директора будут кланяться, слуги — бегать со всех ног и трепетать перед ней.
Вот какая она, Соня, стала — такая же никчемная, как и все другие. Она по вечерам прихорашивается и радуется, если ею восхищаются. Надо в этом откровенно признаться. «Но ты, Соня, иди своим путем...» В Каннах ее ждет мистер Уорд, он каждый день шлет ей телеграммы. Он красивый мужчина и будет целовать Соню и прижимать ее к своей груди, Соня позволит ему делать это. Подумать страшно!
Соня очень бледна, она устала и просит Янко уйти. Янко до сих пор еще не сказал ни слова о том, что он строится. Однажды вечером, когда Соня опять ходила взад и вперед, совсем забыв, что Янко сидит тут, он заговорил о своем доме и показал ей план. Соня удивилась и густо покраснела. Так вот что он строит! Она стала расспрашивать, углубилась в чертежи. Она была поражена, взволнована и вдруг заговорила своим прежним голосом.
— Да это настоящий дворец, Янко! — воскликнула она. — И в сущности это два здания, соединенные большим холлом. А зачем тебе два дома, Янко?
Янко не нужно вообще никакого дома — ему достаточно одной комнаты. Но если уж строить, то строить так, чтобы было на что взглянуть... В одном флигеле он будет жить сам, другой предназначается для гостей или для кого-нибудь, кто согласился бы жить под одной крышей с ним.
На следующий день он повез Соню на свою постройку. Соня не переставала удивляться: она не ожидала увидеть ничего подобного. Она восхищалась старыми тополями и липами. Нигде в окрестностях Анатоля нет таких деревьев. Она попросила Янко, чтобы тот позволил ей составить план разбивки парка и сада. Когда она опять будет сидеть в этих отвратительных отелях, у нее по крайней мере будет интересное занятие.
Баронесса Ипсиланти всё чаще слала письма и телеграммы. Ей нездоровится. Постоянные дожди, бури. Она хочет уехать из Канн и направиться в Сицилию. Соня тревожилась, она не могла больше оставлять мать одну и решила ехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57