— Я твердо знал, что ты придешь, Жак! Роза, вот Жак! Поцелуй его!
Роза обняла Жака за шею.
— Ты друг Янко, я люблю тебя! — воскликнула она и поцеловала его. Она была уже немножко пьяна.
— Цыгане, — закричал Янко, — «Ютку»! И цыгане заиграли и запели:
Ютка, лишь она любить умеет,
Ютка, Ютка, моя Ютка!..
Здесь был еще молодой доктор Воссидло, тоже изрядно навеселе, и горбатый Лео Михель, социалист: он приветствовал Жака латинскими стихами, которых тот не понял. Тут же было несколько девиц из бара, — их уже совсем развезло. Белокурая Жермена сделала вид, будто очень близко знакома с Жаком, и немедленно уселась к нему на колени.
Прощальный праздник Янко был выдержан в том же стиле, что и все его прежние вечеринки и кутежи.
XXXI
— А теперь шампанского, Ксавер! — закричал Янко. — Жак Грегор пришел, теперь начинается!
«Акробат» запел. У него был хороший мягкий тенор, только, пожалуй, слишком сладенький. Успех, выпавший на его долю, не давал покоя Яскульскому. Он вскочил и затянул глухим басом:
Не сыщешь девушки нигде
Милей моей голубки!..
Цыгане снова играли и пели. Ксавер так хлопотал над бутылками, что с него пот лил ручьями. Много ли надо молодым людям? Покричат, посмеются — и вот они уже счастливы. Яскульский завел новый охотничий рассказ. В первый раз всё это были, конечно, враки, а вот теперь… Но его никто не слушал. Стоял такой шум, что едва можно было расслышать свои собственные слова.
Доктор Воссидло обнял Жака за шею. Это был белокурый, хрупко сложенный человек. Когда он пил, он становился мягок как воск. Он вздыхал, голос его звучал нежно, точно голос девушки. Да, слава богу, теперь его дела пошли лучше. Ему больше не нужно торговать зубными щетками и аспирином. Теперь у него есть практика, и он хорошо зарабатывает. В городе очень много венерических больных (он чуть было не сказал «слава богу»), — каждый третий мужчина заражен, каждая третья женщина. Приходится много работать со шприцем. Ежедневно, от пяти утра до десяти вечера, он трудится, не разгибая спины. Он снял во дворе почтовой конторы несколько комнат и там принимает по вечерам. Это удобно, пациенты могут незаметно проходить через двор. Разумеется, ему было бы приятней работать в качестве хирурга; но ничего, он всё-таки доволен. Наконец-то и ему улыбнулось счастье!
— За твое здоровье, Жак! В конце концов этим я обязан тебе.
А Лео Михель, право, был скучен со своими вечными разговорами о социализме. Он чокнулся с Жаком и сказал:
— В сущности, мне не следовало бы пить за твое здоровье, Жак!
— Почему же? — весело спросил Жак.
— Ну мне как социалисту! Ты это забыл? Что Жак сделал из этих простых, бесхитростных крестьян? Он отдал их на эксплуатацию капиталу. Да, вот что сделал Жак! Он, Лео Михель, не умеет льстить, он всегда говорит правду. Жак смеялся. Этого Михеля трудно было принимать всерьез. А может быть, крестьяне довольны тем, что зарабатывают деньги? Ведь раньше они подыхали с голоду. Михель вскочил и подбоченился:
— А что, скажи, платит рабочим «Анатолийская нефть»? Между нами говоря, Жак, разве это заработная плата? Это голодная заработная плата, если сравнить ее с европейскими ставками. А эти бараки! Вонь от них даже сюда доходит. Рабочие спят там в страшной тесноте, как рабы на галере, их пожирают вши и клопы. Подожди только, когда у меня будет своя газета…
Жак снова рассмеялся.
— Компания сдала рабочим бараки без вшей и клопов, в этом ты можешь быть уверен! Мы везде устроили горячие души, но они ими не пользуются.
Михель раздражался всё больше.
— А для кого и для чего эти рабы надсаживаются по двенадцати часов в сутки, разрешите вас спросить? — кричал Михель, сверкая глазами. — На кого они работают? Для человечества? О нет! На несколько десятков капиталистов. Капитализм…
Но он не договорил, так как «акробат» поднял его вместе со стулом на воздух, и он яростно дрыгал ногами, пытаясь слезть оттуда. Все кругом смеялись.
Яскульский ненавидел социалистов, ненавидел острой ненавистью. Он горланил:
— Что это ты заладил, милейший? Ты говоришь так только потому, что у тебя нет денег. Если бы у тебя были деньги в кармане, ты бы расписывал капитализм в стихах.
Михель, казалось, задыхался от гнева. Пусть Яскульский положит ему на стол сто тысяч крон, он только плюнет на них.
— Если бы я положил на стол только сто крон, дорогой мой, понимаешь, только сто, так ты стал бы на колени перед столом, если б я потребовал! Я знавал побольше социалистов, чем ты думаешь. И что это были за люди? Вот здесь был один такой болтун. Он говорил на собрании перед деревенскими батраками, мутил их, но они просто разбили ему нос в кровь и выбросили из трактира.
Михель в отчаянии воздел руки к небу:
— Где здесь логика? В твоей диалектике нет никакой логики! С тобой невозможно разговаривать!
И спор потонул в общем смехе.
Янко кричал и смеялся громче всех. Он всё хотел слышать, ни одного слова он не должен пропустить. Жадно схватывал он, что говорилось кругом, в каждый разговор вмешивался, над каждой шуткой смеялся. Роза следила за ним восхищенным взглядом. Если он что-нибудь говорил и его слушали недостаточно внимательно, она кричала: «Слушайте, слушайте, что Янко говорит!» Его остротам она восторженно аплодировала, всё равно, были они удачны или нет. Она не делала ни малейших усилий скрыть свою влюбленность, обнимала его, целовала его лицо и руки.
— Да, я люблю Янко. Я восхищаюсь им!
— Да, люби меня, Роза, восхищайся мною, — благодарно говорил Янко. — Быть любимым, быть предметом восхищения — это такое блаженство!
Но вот настала минута, когда нужно было прощаться.
— Прощайте, друзья мои, прощайте! — Янко целует Розу, целует девиц из бара. — Трудно мне, трудно расставаться с вами!
Он обнимает Жака, обнимает Михеля и Воссидло, обнимает Яскульского. Пусть Ксавер нальет ему стакан вина.
— Завтра в это время я буду далеко от вас. Веселые часы провели мы с вами вместе!
И вдруг у Янко срывается голос. Роза плачет. Она покрывает быстрыми поцелуями руку Янко. Никогда, никогда она не отпустит его одного.
«Куда это он хочет уехать? — думает Жак. — У него нет денег. Последние свои кроны он отдал этому проходимцу Ледерману.
Всё это сплошная комедия. Он вошел теперь в роль трагического героя, и это нравится ему. Никуда он не поедет и вообще ничего не сделает. Завтра я снова увижу его, он рассмеется и скажет: «Куда ж мне ехать, ведь у меня нет ни гроша!» И он, Жак, одолжит ему несколько сот крон. И Янко опять будет смотреть на жизнь веселее. А в конце концов Борис — ему больше ничего не останется — заплатит долги Янко. Ему придется сделать это ради чести семьи Стирбеев».
А эта история с картинами? Чепуха! Фаркас грозил, что заставит Янко явиться к нему в одиннадцать часов утра, грозил его вытребовать, но в конце концов он не захочет ставить себя в смешное положение. Если Янко не придет, он сам отправится к Янко, составит протокол и направит его в надлежащую инстанцию. Протокол этот будет пылиться в шкафу вместе с другими судебными актами, и вся история будет предана забвению. Мы еще и не такое видывали.
— Желаю вам, друзья мои, полного счастья! — воскликнул Янко, поднимая стакан.
Вдруг он покачнулся и смертельно побледнел. Даже губы его побелели.
Ксавер поспешил к нему со стаканом воды. Роза испуганно вскрикнула:
— Что с тобой?
— Ничего, ничего! Мне нужно глотнуть свежего воздуха.
И Янко вышел из комнаты.
У него было мучительное чувство, будто он вдруг проваливается в бездонную глубину. Холодный пот выступил у него на лбу.
XXXII
Шатаясь, вышел Янко на воздух. Он всё еще был точно парализован ужасом. Когда кто-нибудь прыгает с парашютом и видит, что парашют не раскрывается, он, вероятно, испытывает ужас, подобный тому, какой испытал Янко! В эту секунду он в первый раз с ужасающей ясностью осознал, что ему нет больше спасения. Беспомощно падал он в бездну. Хмель разом соскочил с него, уступив место беспощадной ясности мысли. Правду нельзя больше скрывать. И эта правда ужасна. Янко Стирбей банкрот! Он банкрот во всех отношениях. Его финансовое банкротство — еще не самое худшее. Нет! Ни эти долги, ни эта глупая история с картинами, ни его страсть к женщине, которая его не любила, — всё это не самое существенное. Главное то, что у Янко Стирбея — так он мысленно называл себя — нет больше никаких моральных резервов, чтобы построить новую жизнь. У него нет для этого никаких предпосылок. «Без денег Янко ничто». Доказательство его полного банкротства заключается в том, что такие, как Янко Стирбей, не могут существовать без денег. И по этой столь простой и столь жалкой причине он должен погибнуть!.. Нет, парашют не раскроется. Конец, конец!
Янко тяжело дышать. Легкие у него тоже как будто парализованы. Он жадно глотает воздух, спускаясь по деревянной лестнице во двор. В горле стоит какой-то комок. На свежем воздухе всё стало еще яснее. До последнего часа он лгал себе, думал, что, может быть, в последнюю минуту перед ним мелькнет какой-нибудь выход. Он на это надеялся, откровенно говоря. Но теперь всё кончено.
Он зябнет. Сразу вдруг похолодало. В воздухе кружатся отдельные снежинки. Что это, зима пришла? Впрочем, ему теперь всё безразлично. Он медленно расхаживал по двору, охваченный ужасом и безнадежностью. Кругом было темно, почти черно. На небе холодным блеском мерцали редкие звезды.
Вдруг Янко испуганно вздрогнул. Кто-то был поблизости. Он ясно почувствовал это, и его сердце сжал страх. Там, у ворот, стоит какая-то фигура. Он едва-едва различает лицо, как слабое сияние, и сразу исчезает страх. Сердце наполняется горячей, никогда не изведанной радостью. Он не мог в этой темноте рассмотреть фигуру, стоявшую у ворот, но инстинктивно узнал ее. Это была Соня. Бесшумно подошел он ближе увидел ее нежное бледное лицо.
— Это вы, Соня? — прошептал он, и его бросило в дрожь.
— Да, это я, Янко, — вполголоса ответила она. — Я давно уже стою здесь и думаю, как бы вас вызвать. Но никто не выходил оттуда. А когда вы вышли, я сомневалась, вы ли это, у вас изменилась походка.
— Должно быть, я почувствовал, что вы здесь. Да, конечно, какой-то тайный голос позвал меня сюда, — прошептал Янко.
Соня тоже говорила шепотом.
— Я вот почему пришла сюда, Янко, — сказала она. — Вы так странно вели себя, когда прощались со мною! Вы сегодня много пили? Зачем вы это делаете?
— Я всегда был пьяницей, — ответил Янко, точно это было извинение. Его по-прежнему трясло. — Если б я только знал, что вы придете, Соня, я бы не выпил ни одной рюмки, клянусь вам. Теперь, конечно, поздно. Но не думайте, что я сейчас пьян. У меня совсем ясная голова. Мне только чудится, будто я сплю. Быть может, я и в самом деле сплю? Позвольте мне дотронуться до вашей руки. Да, это ваша рука. Какие у вас ледяные пальцы! Вы озябли?
— Вдруг сделалось холодно. Даже снег пошел. Итак, завтра вы уезжаете, Янко?
— Да, завтра я уезжаю.
— Вы не хотите сказать мне, куда вы едете? — прошептала она, и лицо ее близко придвинулось к нему. Он ясно видел ее светлые глаза.
— Никому, даже вам, я не могу сказать, куда я еду.
Молчание.
Затем Соня прошептала настойчиво и требовательно:
— Вы должны обещать мне, что не сделаете ничего, что может причинить мне боль. Хорошо, Янко?
Несколько мгновений Янко молчал, затем ответил:
— Обещаю.
— Вот и прекрасно, — сказала Соня так же тихо, но в голосе ее послышалось облегчение, точно она освободилась от какой-то заботы. — Доброй ночи!
— Я провожу вас, Соня! Позвольте мне поблагодарить вас за то, что вы пришли.
— Нет, нет, идите к своим друзьям, я не хочу, чтобы вы меня провожали!
И она выскользнула в темноту.
Секунду Янко стоял в каком-то оцепенении, потом пошел вслед за ней.
— Соня, — вполголоса позвал он. — Соня, Соня!
Он старался слухом проникнуть во мрак. Но кругом была только безмолвная ночь.
XXXIII
Долго ли простоял Янко во дворе, затаив дыхание, прислушиваясь к ночным звукам, он и сам не знал. Но вдруг снова услышал пение цыган за красными занавесками. Правда ли, что здесь была Соня? Или он так пьян, что всё это вообразил себе?
— Нет, нет, конечно, она была здесь. Конечно, была! — громко воскликнул он вне себя от радости. — Я чувствую еще ее руку, я слышу еще ее тихий, нежный голос. Она пришла. Ей было не безразлично, что случится со мной!
И вдруг у него молнией блеснула мысль. «Лучше всего, — подумал он, — если ты сейчас же пойдешь домой и кончишь всё. Сейчас же, пока в ушах еще слышен звук ее нежного голоса и живо воспоминание о ее сияющих глазах. Теперь это будет легко, это будет прекрасно. Соня будет рядом с тобой, и ее взгляд озарит этот миг». Но он вспомнил о том обещании, которое дал Соне. Как он мог всего несколько минут спустя думать о том, чтобы нарушить его?
«Никогда я не причиню тебе боли, Соня, никогда, никогда!» Новая надежда наполнила его. Он чувствовал, как новые, таинственные силы вливались в него. И несколькими прыжками он взбежал по лестнице.
Когда Янко вошел, Жак тотчас же заметил происшедшую в нем перемену. Лицо его сияло. Жак никогда еще не видел столько света на лице Янко. Глаза расширились и блестели. На губах играла блаженная, умиротворенная и прекрасная улыбка. «Что за штука, — подумал Жак, — Янко и впрямь задает нам , загадки!»
— Что случилось? — спросил он. — Тебя так долго не было.
Янко нагнулся к уху Жака.
— Я сейчас встретил ангела, — тихо сказал он.
И когда Жак с недоумением взглянул на Янко, тот встряхнул его за плечо и повторил слегка дрожавшим голосом:
— Я только что встретил ангела!
— Ты здорово пьян, только и всего, — ответил Жак, громко рассмеявшись.
— Я знаю, что ты не веришь в ангелов. Да и в чертей тоже. Я, конечно, пьян, не буду этого отрицать. Эй, цыгане, — закричал он, — праздник только теперь начинается!
Роза вздохнула с облегчением, когда Янко вошел. Страх сжимал ей горло. Безумный страх, что Янко не вернется. Но он вернулся. Сердце ее забилось спокойнее: он снова здесь. О, этот глупый страх! Она теперь сама смеется над собой. Яскульский мнет маленькую ручку Розы, плотоядно прищелкивает языком и смотрит на нее влюбленным взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57