, слывшего «путевым» и «духовитым».
– Да замочи его, волка! – сказали Васе. Вася воспринял это как приказ-разрешение и в эту же ночь попытался ткнуть Михаила К. заточкой. Неудача постигла исполнителя: бригадир-самбист заточку выбил, Васю искалечил – и продолжил свой славный трудовой подвиг.
На внеочередной сходняк собралось около тридцати человек – блатные, «мужики»… Предстояло выделить четверых для внушения Михаилу К. хотя бы полупонятий лагерной жизни. Скрутили в трубочку бумажки, среди которых четыре были помечены крестиками, и пустили по кругу «пидорку» с жребием.
Около одиннадцати утра следующего для «избранные бойцы» во главе с Грушей отправились в угольную котельную рабочей зоны. Осень стояла теплая, но печи подтапливались: требовалась теплая водичка для ежедневной обмывки запотевших бригадирских тел.
Истопник Семеныч уже с утра заложил в одну из печей четыре тяжелых металлических лома; концы раскалились чуть ли не добела.
В одиннадцать часов тридцать минут в котельной должен был появиться Михаил К., приглашенный Семенычем испить «купеческого» чайку с «козырными» шоколадными конфетками (блатные не пожалели, выделили из общака).
Когда злосчастный бригадир, бывший таксист Михаил К. появился в котельной, из-за одного из котлов выскочил вихляющийся в азарте Груша, выхватил из печи лом (на руках у Груши было по две рабочие рукавицы) и с криком «Мочи вафла!» нанес удар.
Михаил К. попытался поставить блок, чтобы потом свалить блатного ударом ноги в грудь, но руки неожиданно пронзила страшная и странная боль. Бригадир завизжал и попытался вытолкнуться обратно в дверь, но не смог: Семеныч уже подпер ее снаружи железобетонным брусом.
Из-за котлов выскочили еще трое: Куня, Карат и Витя Рычагов по кличке Механизм. На руках у них тоже были рабочие рукавицы. Бойцы похватали свои ломы и деловито, как на охоте, в считанные минуты превратили вставшего на путь исправления Михаила К. в обожженную и окровавленную груду изломанных костей и рваного мяса. Груда эта копошилась в углу котельной; казалось, даже чтото пыталась сказать, но никому уже это не было интересно. Бойцы зашли за котлы: Механизм, Карат и Груша погнали по кругу чифир, а Куня, алкаш, один за другим опрокинул в себя пару заготовленных чекушек.
Семеныч отвалил от двери тяжелый брус и свистнул: мол, чисто все. Бойцы отерли губы; Куня зажевал водяру черняшкой; все встали и пошли к выходу мимо бывшего таксиста, шныря, бригадира Михаила К.
Оконцовочка этого происшествия была такова: Семеныч, козлячья масть, сдал всех; никто и не сомневался, что он сдаст. Помощь истопника требовалась лишь в момент исполнения; «раскрутка» планировалась, ибо невозможно было скрыться от законного возмездия в зоне общего режима.
«Кумовья» (оперчасть) быстро размотали лагерное дело: Груша, как якобы зачинщик, получил 9 лет, остальные – по нисходящей, до пяти (срок плюсовался). Груша к тому же поехал в «крытую» на два года, чтобы духовно окрепнуть там и через (в общем) двенадцать лет выйти на свободу уважаемым авторитетом…
Михаил К. освободился условно-досрочно по амнистии к 60-летию ВОСР – как инвалид первой группы. Он потерял один глаз, селезенку; стала «сохнуть» левая рука (перебиты сухожилия); лишь неиспользованный резерв накопленного на зековском горбу здоровья позволил ему вообще остаться в живых и отковылять на костылях через вахту к автобусной остановке. Такова была цена ударного труда на пути исправления.
Видно, что попытки приобретения сверхблаг ведут на зоне к печальным последствиям, равно как и пренебрежение какими-то общими «благами» и тем более правилами.


Рассказы очевидцев

Ночь в КПЗ

Я был задержан без документов ретивыми омоновцами. Поневоле пришлось взглянуть на КПЗ и его обитателей как бы со стороны. Обитателей, собственно, было не много – всего один молодой взъерошенный человек, ужасно обрадовавшийся компании. К полуночи меня стал потихоньку мучить похмельный синдром, и именно с этого момента сосед приступил к длительному рассказу о случившемся с ним. Повествование не было похоже на исповедь или на попытку разобраться, выслушать какой-то совет, слова поддержки. Сумбурный поток слов; какой-то труп в ванной (женщина-собутыльница), неизвестным образом (?) очутившийся в квартире; зашел отлить (совмещенный санузел, увидел труп – все! посадят, ничего не докажешь). Делать нечего: позвонил приятелю; тот прибыл через час; помог расчленить труп (для удобства выноса, не более того). Выносили в полиэтиленовом мешке, в три часа ночи; на беду, сосед возвращался из кабака. Из мешка капала кровь – заметил, дурак. И получил разделочным ножом в солнечное сплетение. Но не умер, гад, а дополз до двери своей квартиры, поскреб слабеющими пальцами. Жена вызвала «скорую», милицию. «Нас с Васей задержали. Вальке с сердцем плохо было, факт! Она сама умерла. А мне что делать?»
«За соседа накатят тоже – будь здоров!» – подумал я. Слушать эту убийственную историю было тошно, невмоготу, как смотреть какой-нибудь захудало-халтурный фильм ужасов. Не было жаль ни Васю, ни соседа по камере. Не было жаль – в смысле законности предстоящего наказания. Чтото шевельнулось лишь тогда, когда представил их длинный «с Васей» путь: тюрьма и зона на долгиедолгие годы, несомненные косяки и попытки сократить или ослабить карательное действо. В соседе не было ни здоровья, ни «духа». Всю ночь он вращал языком, сотрясал спертый воздух КПЗ, усиливая мое похмелье и тягу к свободе. Наконец наступило утро, дежурный милиционер открыл дверь.
Я вежливо попрощался с сокамерником, добавив лишь одно: «Спокойней, земляк, спокойней».
Но «земляк» уже вычеркнул меня из своей жизни, метнулся к двери и забормотал в лицо дежурному: «Выпускать-то будут скоро, а? Ну что, разобрались? Разобрались? Разобрались?»
«Разобрались, – толкнул его обратно в „хату“ милиционер. – Сиди тихо, не галди…»
Он прошел в дежурку, получил обратно «отметенные» шмоном вещи: часы, шнурки, ремень и т.п., тут же при понятых обыскивали наркомана: какие-то пузырьки, шприц, нож-бабочка…
– Деньги у вас были? – спросил капитан у меня.
– Там все записано.
А, точно, вот: 78 тысяч 500 рублей. Штраф 25 тысяч, можете здесь уплатить. Или в сберкассу – три остановки на троллейбусе.
– Да нет, я лучше здесь… да хрен с ней, с этой квитанцией…
– Положено, – строго ответствовал капитан, но бумажку спрятал, четвертак бросил в ящик стола и кивнул, разрешая покинуть «заведение».
– А за что штраф-то? – спросил я уже у двери.
– За это… за нахождение… в общественном месте.. в этом, как его? Нетрезвом виде… Иди, иди…
– Прощайте.
Я вышел из отделения; в ближайшем ларьке купил банку пива, которая на короткое время привела меня в нормальное состояние. В голове мелькали: труп в ванной, Вася с разделочным ножом, ползущий вверх по ступеням сосед с окровавленным животом… Ощущение было – как будто побывал перед вратами, ведущими в иной мир. Не назову его «адом», ибо и в нем встречались всякие люди, попавшие туда, видимо, для испытания, а не для наказания. А КПЗ (ИВС) – самое подходящее место для «предварительного» осмысления дальнейшего поведения и «маршрута пути». Ночной мой сосед явно репетировал передо мной монологи «для следователя». По их интонации чувствовалось, что он не остановится и перед симуляцией сумасшествия (шизофрении), благо, что само преступление было из разряда «диких», «маньячных». Пятьдесят на пятьдесят – убил или не убил он собутыльницу. Может, и вправду, померла она от сверхдозы (уж это немудрено в нынешнее время) фальсифицированного алкоголя. Дальнейшие же действия «с Васей» вполне закономерно выходят из логики, присущей 90% российских граждан: посадить могут кого угодно и за что угодно, а уж если у тебя в квартире труп, а ты до беспамятства пьян, то, падла, не отвертишься! Не помнишь ничего? – все равно «колись», подписывай… Ночному соседу уже было не отвертеться: нож в солнечное сплетение случайному свидетелю перекрывал результаты судмедэкспертизы о причине смерти женщины в ванной. Ох, сидеть им с Васей! И сидеть – долго…

В гостях у Феди Гундосого

(Сохранена стилистика рассказчика, бывшего ЗК)
Хочу рассказать один эпизод… Довольно-таки смешной, может быть, юмористичный… Не знаю… Посмеяться можно…
Когда мы на поселке жили, от нас Ухта 120 километров была. Ну, 120 по тайге. А ходили мы туда, поселенцы, естественно, как бы так сказать, контрабандой, что ли… Ну, деньги поселенцам дают на руки, и так далее, и тому подобное… Были и ружьишки, жили-то в тайге… Вот мы собираемся, впятером собирались… Как раз 6–7 ноября, под праздники. Пойти, ну как она считается, в самоволку. Ну там побухать, и так далее, и тому подобное. В Ухту, в город. Пешком 120 верст идти. Ну, короче, собрались, шмотки путевые там, рюкзачки… Какую-то тушенку положили, чаю там, пожрать, еще чего-то, ружьишко захватили. По тайге-то идти. По визирам. Тайга, знаешь, не тайга непроходимая, а она полностью у нас разлинована, по визирам, по кварталам, по участкам… Ну и пошли.
Приходим в Ухту. Бабушку какую-то, знаешь, на окраине надыбили. А там дома только частные такие, свои… Остановились. Бабуля там старая какаято вышла.
– Можно, – ребята говорят, – рюкзачки положить, ружьишко…
А денег что-то у нас по тем временам, значит, гдето 79-й год, в общем. Где-то, ну… на всех вот, на пятерых, где-то рублей, наверно, 700… Ну и мы, значит, это все оставляем и идем.
Город незнакомый, представь себе, из нас здесь ни разу никто не был. Потому что двое у нас были из Татарстана, потом, значит, был земляк мой, клинский, Витька. И этот… Как его?.. Сережка из-под Челябинска, там город Советск такой есть. Вернее, из-под Свердловска. Из-под Свердловска, вот… Советск-то. Ну мы, значит, заходим в город этот, не знаем ничего… Ну а как раньше-то было, где искать чего? Винные магазины в основном. Там около винных можно найти все концы. Хаты и тому подобное… А там городишко такой старый, в общем-то. Дощатый весь, вот… Ну мы, значит, подходим – магазин винный. Там, значит, такая арочка… Прошли.
А тут что-то перед праздником было, четвертое?.. Да, 4 ноября. По снежку шли. А снег небольшой еще, но это хорошо. Не жарко, ниче, ни комаров… В тайге ночевали… Трое суток шли.
Че-то набрали в магазине, я не помню, ящик водки, по-моему. Полную сумку взяли. Как раз колбаса чайная была по рубль десять, по-моему. Набрали ее там, я не знаю, килограмм пять или шесть. Сам знаешь, с устатку… Вроде как по тайге, знаешь, там консерванты все ели, пока шли. И значит, под эту арочку… Ну и стоит такой хрюч, весь из себя, знаешь, тут шинель на нем железнодорожная, кепка какая-то, значит, все это на понтах, он:
– Братва! – гнусавит, – в рот меня е… Что вы здесь как быки стоите? Пойдем на мою хату, культурно отдохнем, телик посмотрим, в ванной помоемся…
Ну мы, значит, сразу-то, купились-то…
– А как? Че тебя звать?
– Да Федя меня Гундосый зовут… Тут каждая собака меня знает. Туда молодых б… багром лес утяну, подпалю, на х…
Ну мы, значит, это… Ну, мол, Федя, Федя… Ну а где, че там, хата, мол, будет?
– Да б… будет, туды-сюды! Каких вам нужно? Блондинки, брюнетки, шатенки, любую, на х… Пойдем…
Ну что ж, лучше и не придумаешь, все на месте, все… Ну идем. Он:
– Братва, на х… Туды-сюды, наливай на х…
Ну мы ему стакан накатываем. Он этот стакан загубил, рукавом утерся, тут сопли потекли. И опять гнусавит:
– Вы че, думаете, я всю жизнь таким был? X… на рыло, я сам срок мотал, на Севере… Приехал в эту подлую Москву в зверинец, в зоопарк, знаете?
– Да конечно, знаем…
– Зашел там… А там школьники в галстуках заместо конфеты гайку антилопе кинули, она клык обломила, сука, мне пятеру, я поехал…
Ну мы это вроде: «Федя, Федя, туды-сюды, давай вроде, веди…»
А там, значит, спуск такой, мимо типа таких вот домов, которые здесь, а частные дома внизу и тротуарчик, и забор мелкий, и собака там гавкает. Прямо, значит, перед нами… Он к ней:
– Ты че там, сучара, куда глядела, менты приехали, машину увели, пуговицы с шинели золотистые срезали…
Думаем, машина была… Ну, машину увели. А он продолжает:
– Ну, братва, придется врезать ей пару упаковок…
Думаем, вишь заправили, ну пару упаковок врежет… А там собака гавкает. Ну, значит, он к ней:
– Молчи, сука, замолчи, в рот тебя е… Ну-ка отвечай…
На собаку, значит, на эту.
А мы:
– Федь, ну ее. Пойдем, туды-сюды…
– Я знаю, че делаю…
Ну а собака гавкает, зверь, ей не прикажешь. А забор мелкий. Ну мы это тут че-то между собой… Ну а он стакан, значит, еще залудил… И до этого. Он через этот забор и к собаке. А та-то умней его оказалась, она в будку заскочила и из будки гавкает. Вот он к ней подлетает, харю в будку сунул:
– Ну че, в рот тебя е…
Как она его за харю цапанула. Он:
– Брысь! Брысь, кому говорят… Отпусти… Тут соседи выскочили, у него харя эта прокушена. Весь в кровище. Выпуливается, значит. Мы его под белые руки:
– Пойдем, короче говоря, веди…
А там, значит, дом такой паровозиком. Заходим туда. Туда, значит, зашли. Он:
– Вот моя хата. Располагайся, братва…
А там одна такая маленькая комнатушка, другая чуть-чуть побольше, кухонька такая вот… Ну, правда, телик стоит.
– Давай, братва, все на стол!
Ну мы, вроде, ну, короче, хата есть хата… Достаем. Всю водку… Ну, может, не всю, но большую часть на стол. Будем пить. Колбасу там в миски побольше нашинковали… Вроде там пошли, кто на кухню, кто еще…
Вот он сидит:
– Ну давай, наливай.
Ну мы ему, значит, налили. Он еще вмазал, короче… А там Дамир этот, он по бабам с ума сходил. Вот он:
– Так, Федя. Ну иди, кого ты там обещал-то…
– Вам троих хватит?
А нас пятеро.
– Да хватит, хоть троих-то приведи. Там уж разберемся, что к чему.
Короче, пошел… А, нет, не пошел еще, сидит. Ну, значит, еще налили. И он, значит, как сейчас помню, колбасу эту вот так берет, выпил, занюхал. Потом вот так вот бросает и орет:
– Дарья, сука!..
Да вроде, ты знаешь, когда мы заходили, никого в хате не было. А он:
– Да-рья! Дарья, в рот тебя е…
Тут заходит такая… Вот представляешь, в эту дверь, примерно, она бы не вошла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82