«Amor vincit omnia. – Любовь побеждает все».
Это был ответ. Это был ответ, которого ждал Дикс.
Любовь, когда она приходит, выше предрассудков, правил и норм, вероисповеданий и даже принятого образа жизни. Только любовь берется в расчет. Любовь, которая может простить все и которая в конечном счете, в силу своего величия, может все понять.
Она импульсивно повернулась в его объятиях, посмотрела ему в лицо; глаза ее сияли в свете щитовой доски. Ее губы слегка дрожали, когда она заговорила, но голос был твердым.
– Я выйду за тебя замуж. Потому что, ох, потому что… я люблю тебя так… сильно.
Несколько часов спустя, а может быть, намного меньше, время для них перестало существовать, Дикс, поцеловав ее глаза, сказал:
– Я хочу отвезти тебя куда-нибудь, где мы смогли бы поесть и немного выпить. Я только что вспомнил, что ничего не ел со времени обеда. И я хочу быть уверенным, что ты не простудишься.
– Мне не холодно, – ответила Элоэ.
Отчасти это было правдой. Ее тело было разгоряченным и трепетало от опьянения любовью. Ее щеки раскраснелись, а губы, казалось, горели от неистовства и страсти поцелуев, которыми их осыпали.
– Если ты будешь на меня так смотреть, – сказал он, – я не смогу завести машину.
Она нежно засмеялась и слегка отодвинулась от него только для того, чтобы позволить ему молниеносно вытянуть руку и привлечь ее назад, к себе.
– Я не могу тебя отпустить. Даже на секунду. Я думаю, ты заколдовала меня. Никогда еще в жизни я не испытывал подобного ни с одной женщиной. Я никогда не думал, что буду способен лежать ночами и думать о какой-нибудь девушке.
– А ты думал?
– Почти каждую ночь с тех пор, как мы встретились.
– И при этом ты не писал мне, не пытался увидеться со мной еще раз в Лондоне.
– Я хотел. Но были обстоятельства, из-за которых я не мог появиться еще раз в «Кларидже».
Глаза Элоэ сверкнули, но она не осмелилась взглянуть на него. Она догадывалась, что это были за обстоятельства, но ничего не сказала, с болью думая о том, что это одно из многих испытаний в ее жизни, когда она должна принять неизбежное и не задавать никаких вопросов.
– Поцелуй меня, – прошептал Дикс ей на ухо. – Ты такая приятная, такая безумно красивая, такая невообразимо прекрасная. Когда-нибудь я куплю тебе такую одежду, чтобы все люди увидели, насколько ты красива.
«А кто будет за нее платить?» – хотела спросить Элоэ, но не осмелилась.
Он вновь поцеловал ее таким долгим поцелуем, что она почувствовала, как сильно бьется у нее сердце и кровь бешено пульсирует в ее венах. Затем он разжал свои объятия и завел машину.
Дикс остановил машину у ворот отеля.
– Я не смогу увидеться с тобой завтра, – прошептал он, обнимая ее. – Но я буду весь день о тебе думать, каждую минуту, каждую секунду. Я дам тебе знать, что можно придумать на пятницу.
– Где ты будешь? Где ты остановился?
– Извини, дорогая, я не могу ответить на эти вопросы.
– Но почему нет? Почему… – начала Элоэ.
Он заглушил ее слова поцелуем.
– Есть еще много вещей, о которых я не могу тебе рассказать, но когда-нибудь ты обо всем узнаешь, я обещаю тебе это.
– Но почему… Почему ты не можешь сказать мне об этом сейчас? Разве ты не видишь, как мне тяжело? Разве ты не понимаешь, что я чувствую, когда ты исчезаешь?
– Я слишком хорошо это знаю. Однако я ничего не могу поделать.
Он поцеловал ее так, будто его мысли уже где-то витали; и вдруг словно заряд промелькнул между ними, они жадно прильнули друг к другу. Руки Элоэ обвили его шею, а он осыпал дикими, страстными, жадными поцелуями ее лицо, шею, глаза и рот.
– Я люблю тебя! О господи, как я люблю тебя!
Он повторял это вновь и вновь тихим хриплым голосом, полным чувства.
Затем, как будто она не могла уже этого выносить, Элоэ развернулась всем телом от него и открыла дверцу машины.
– Со мной все в порядке. Не выходи, – сказала она срывающимся голосом, все еще задыхаясь от жара его поцелуев.
Прежде чем он успел ответить, она вбежала в ворота, пролетела через сад и вошла в большие, сверкающие светом двери отеля.
Только когда она добралась до своей спальни и встала спиной к двери, возбужденно дыша, бурный восторг в ее груди постепенно угас, а глаза перестали гореть лихорадочным блеском.
– Я люблю его! Я люблю его!
Она произнесла эти слова вслух, но сейчас это было знаком протеста против всех тех вопросов и сомнений, которые нахлынули на нее. Почему он не может сказать ей, где он будет? Почему он не может увидеться с ней завтра? Будет ли он опять встречаться с теми ужасными людьми? Был ли он вовлечен во что-то такое опасное, что не осмеливается говорить об этом?
Ее затрясло при мысли об опасности, и все же она была уверена, что именно поэтому он не мог рассказать ей, чем он занимается.
Она вспомнила угрозу в голосе того мужчины, который говорил о ней; вспомнила мужчину, который говорил о том, что перережет ей горло. Она не сомневалась, эти люди были отъявленными бандитами. Они не остановятся ни перед чем.
Она села за туалетный столик закрыла лицо руками. Как Дикс может быть таким сумасшедшим, таким безумным, что имеет дела с такими людьми? Разве деньги стоили того, чтобы рисковать жизнью или быть изувеченным этими бандитами?
Она взглянула на часы. Был уже час ночи, однако она не чувствовала усталости. Она подошла к окну и выглянула наружу. Перед окном простирался сад, и ей был виден небольшой участок дороги, где она вышла из машины.
Теперь дорога была пуста. Гости и любители потанцевать разошлись по домам. Только ночная тишина и мерцающие уличные фонари составляли компанию ее мыслям.
Спустя некоторое время она разделась, но, даже ложась в постель, она знала, что не заснет. Она могла думать только о Диксе, идущем навстречу опасности, и о родителях, блаженных в своем неведении того, что она должна им поведать.
Потом она впервые задумалась, как же мало она знает о Диксе. Он ей ничего не рассказал о себе, а то, что она знала, было практически невозможно изложить на бумаге. И все-таки, она никогда не сможет солгать своим родителям. Она должна написать правду. Она должна рассказать им самое худшее и умолять их принять это ради нее.
– Дикс! Дикс!
Она услышала, как она шепчет в подушку его имя, и тут вдруг до нее дошло, что она даже не знает его настоящего имени.
Нет, все это было так невозможно! Как она сможет написать отцу и матери о том, что она собирается выйти замуж за человека, не зная даже его имени?
Ей стало интересно, почему же она сама не спросила у него об этом, но догадалась, что в тот момент она была просто одурманена его любовью. Это, по крайней мере, с его стороны было подлинным, без притворства. Он любит ее.
Она чувствовала его любовь по выражению его глаз, по звучанию тех слов, которые произносили его губы; чувствовала ее по нежности его рук и по дикой страсти, с которой он сжимал ее в своих объятиях, в то время как его губы казались огненными, когда прижимались к ее рту и горлу.
– Я люблю тебя! О! Дикс, я люблю тебя!
Она повторяла эти слова вновь и вновь, как будто это придавало ей больше уверенности.
Затем, однако, раздираемая между счастливым состоянием и страхом за него, думая, что не сможет заснуть, она задремала. Сны ей никакие не снились.
Она проснулась от стука в дверь. Какое-то время, полусонная, она не осознавала, что этот стук относится к ней.
Затем, как от какого-то толчка, она проснулась. Было половина девятого. Она увидела свой нетронутый завтрак, который ей принесли и поставили у кровати. Занавески были раздвинуты, а она даже и не проснулась, когда горничная входила в комнату.
Стук в дверь продолжался, и она, однако, поспешно встала с кровати и открыла дверь. На пороге стоял маленький мальчик-посыльный с огромным букетом цветов.
– Их только что доставили для вас, мадемуазель.
– Кто доставил их? – быстро спросила Элоэ. – Это был джентльмен? Он все еще здесь?
– Я ничего не знаю, мадемуазель. Дежурный портье сказал мне, чтобы я их принес вам.
«Какая же я глупая, – подумала Элоэ про себя. – Даже если Дикс принес их сюда, он уже, скорее всего, ушел». Она взяла цветы и с легким толчком в сердце обнаружила, что к букету было прикреплено письмо.
– Спасибо, – сказала она посыльному и захлопнула дверь.
Она встала посередине спальни, взирая на цветы, завернутые в целлофан. Он прислал ей красные розы, и она знала, без всяких лишних слов, что красные розы означают любовь.
Она освободила букет от целлофана и погрузила лицо в упоительный аромат роз. Затем, не обращая внимания на время, она села на кровать и взяла в руки письмо. В нем было всего лишь три строчки, каждая содержала одно и то же количество слов:
«Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя».
Она поцеловала записку и прижала ее к своей груди. Ночные страхи и ужасы показались ей не такими зловещими теперь, когда наступило утро, а снаружи светило солнце.
Элоэ позавтракала, а потом медленно оделась. Горничная принесла вазу и поставила ее вместе с красными розами на туалетный столик.
– Они прекрасны, мадемуазель, – сказала она. – У вас есть любовник? Это хорошо.
Элоэ не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться. Это было так типично для французов – суметь проникнуть в существо дела с одного взгляда, быть абсолютно уверенным, что цветы могут означать только одно – внимательного любовника.
Она еще раз прочитала записку Дикса, а затем спрятала ее на груди под платьем, чувствуя себя до абсурда приверженной викторианской эпохе, но она не могла удержать этого импульса.
Она хотела, чтобы записка лежала у нее на сердце, она хотела чувствовать, как шуршит бумага при ходьбе.
«Что он сейчас делает, – думала она. – Куда он отправился? Принес ли он эти цветы и письмо сам по дороге куда-нибудь или отослал их с кем-нибудь еще?»
Ее интересовало, спал ли он, думал ли о ней, лежа в кровати; стремится ли он, так же как стремится и она, к уверенности в будущем, что означало бы отсутствие всяких тайн и секретов между ними.
Наконец она была готова; повернувшись от туалетного столика, она взяла тетрадь и вышла к спальне миссис Деранж. Она постучала в дверь и услышала, как миссис Деранж произнесла в нос:
– Входите.
Она повернула ручку двери.
– А, вот и ты, Элоэ, – сказала миссис Деранж бодро. – Я уже собиралась позвонить, чтобы за тобой сходили. Ты сегодня опаздываешь.
– Простите, – извинилась Элоэ. – Я проспала.
– Ты счастливица, – отрывисто сказала миссис Деранж. – Лично я не сомкнула глаз сегодня всю ночь. Да что там, у меня всю жизнь был плохой сон.
Она взглянула на свои письма и прикоснулась к одному из них, лежавшему на верху стопки, как показалось Элоэ, почти ласково.
– Я получила известие от герцогини сегодня утром. Оно пришло несколько минут назад. Она просит всех нас приехать погостить в «Шато» послезавтра. Замечательно, правда?
– Она меня тоже приглашает?
– Тебя тоже. Я думаю, это чрезвычайно любезно с ее стороны. Да и вообще, какая она обворожительная во всех отношениях!
Элоэ почувствовала, как у нее упало сердце. Как же она сможет встретиться с Диксом? Что же будет, если он захочет ее увидеть, а она будет находиться в «Шато-Пужи»?
– Конечно, в виду этих обстоятельств, – продолжала миссис Деранж, – Лью и я не сможем поехать в Сан-Себастьян сегодня вечером. Между нами, я нисколько не сожалею об этом.
– Я лучше позвоню миссис Картрайт сейчас же.
– О, у тебя много времени. Одновременно обзвони всех этих людей по списку и пригласи их сегодня к нам на вечерний коктейль. Мы устраиваем прием, вместо того, чтобы идти куда-то. Здесь все номера местные, так что это не займет у тебя много времени.
– Очень хорошо, – сказала Элоэ. Миссис Деранж взглянула на нее.
– Я очень довольна тобой, Элоэ, правда, – сказала она. – Пользуясь случаем, хочу тебе сказать, что, на мой взгляд, ты работаешь весьма удовлетворительно как в качестве моего секретаря, так и в качестве компаньонки Лью. Я не возражаю против того, чтобы признаться тебе, – продолжала миссис Деранж, – в том, что я слегка волновалась, как Лью отнесется к этому браку с герцогом. Конечно, я не ожидала, что «Шато» окажется таким величественным, и не скажу, что это не было решающим фактором. Но мы с Лью немного поболтали вчера вечером, и она сказала мне, что считает, что я поступила мудро, не позволив ей выйти замуж за Стива Вестона. Она мне также сказала, что он пытался увидеться с ней в Лондоне, но ты отослала его. Это был очень правильный поступок с твоей стороны, Элоэ, хотя я считаю, что ты должна была мне доложить о том, что он приходил.
– Я толком не знала, что делать. Он просил о встрече с Лью исключительно наедине с ней.
– Что же, я думаю, в какой-то мере твоя тактичность и чувство разума предотвратили Лью от действий, которые бы я не одобрила, – произнесла миссис Деранж с щедрым видом.
Элоэ чувствовала, что она принимает похвалу, которую не заслужила, но, прежде чем она успела что-либо сказать, миссис Деранж продолжила:
– Я очень счастлива сегодня утром, Элоэ, я не побоюсь этого слова. Свершилось то, над чем я так долго работала. Это мечта, которая, как я иногда думала, могла бы никогда не осуществиться. Я всегда хотела, чтобы у Лью был титул. Я хотела, чтобы она стала важной персоной, чтобы она заняла свое место в европейском обществе. Но этот «Шато»! У меня при его виде действительно захватило дух. Герцогиня мне также сказала в личной беседе, что фамильные драгоценности являются самыми лучшими во всей Франции. Она пообещала показать их Лью, когда мы приедем туда погостить.
– Надеюсь, что Лью будет очень счастлива, – пробормотала Элоэ.
Даже произнося эти слова, она почувствовала глубокое сострадание и жалость к этой американской девушке, которая никогда не испытает те чувства, которые испытывала сейчас она сама; которая никогда не узнает, что это значит, любить кого-то без оглядки, исключив из жизни все, или быть готовой бросить все ради одного человека, который взамен может не принести ей ничего, ничего, кроме самого себя.
– Ну, так, – сказала миссис Деранж. – Нужно еще много сделать; у нас все еще много планов, которые необходимо выполнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28