За всю свою жизнь он не слышал голоса, равного ему по чистоте и очарованию.
Герцог проснулся рано и стал одеваться, тихо напевая какую-то мелодию.
После завтрака у парадного входа уже стояла наготове лошадь, и он отправился покататься часок-другой.
Перепробовал все препятствия, которые возвел на своем скаковом треке, и взял их с такой легкостью, что решил в следующий раз поднять повыше.
Без четверти одиннадцать он был уже дома.
Он сказал слугам, что ожидает викария из Малого Бедлингтона с дочерью.
Когда они прибудут, их следует провести в музыкальный салон.
Эта комната, которую он любил больше других, считалась одной из самых прекрасных в доме.
В этой комнате, белой, с золотым орнаментом, потолок был расписан купидонами, держащими маленькие арфы.
Венера, изображенная в центре потолка, очевидно, исполняла арию под их аккомпанемент.
Пока герцог был ребенком, его пианино стояло в школьной комнате.
Музыкальный же салон, расписанный итальянским художником, оставался за ненадобностью в заброшенном состоянии.
Отец Шелдона, человек весьма далекий от музыки, никогда не заходил туда.
Когда мальчик стал подрастать, его пианино переместили в гостиную, куда выходила его спальня.
Первое, что сделал Шелдон, став правящим герцогом, — это восстановил музыкальный салон.
Он велел расписать его, украсить позолотой и реставрировать роспись на потолке.
Теперь он был точно таким, каким его спроектировали и создали братья Эдэм.
Герцог вошел в музыкальный салон и сел за пианино.
Он играл, возможно, не столь виртуозно, как настоящий профессионал, однако намного лучше среднего любителя.
Еще совсем юным, будучи в Италии, он брал уроки у знаменитого концертирующего пианиста.
Он никому не говорил об этом, даже женщинам, любившим его, боясь насмешек в свете.
Очень немногие знали, что для него значит музыка.
К их числу относилась и Фиона, потому что была с ним чаще других.
Но когда он исполнял ей какую-нибудь собственную композицию, то чувствовал: она думает лишь о том, насколько было бы лучше, если б он держал ее в эти минуты в своих руках.
Он был уверен, слова похвалы произносились ею лишь для того, чтобы польстить ему, а вовсе не потому, что она действительно считала его хорошим исполнителем.
Он поставил на пюпитр партитуру.
Начал набрасывать на нее мелодию, явившуюся ему прошлым вечером.
Он успел записать большую часть, когда открылась дверь и слуга объявил:
— Ваша светлость, его преподобие Эндрю Эшли и мисс Эшли!
Герцог поднялся со стульчика.
Сегодня утром ему вдруг стало боязно, что вчера вечером воображение унесло его слишком высоко и он убедил себя, будто Лавела Эшли выглядит как истинный ангел.
Возможно, он был слишком очарован музыкой.
А может, в неверном свете сумерек просто обманулся.
И теперь он бросил быстрый взгляд на нее, прежде чем посмотреть на ее отца.
Но и в лучах солнечного света, вливавшегося в окно, она была столь же ангельским существом, каким он и представлял ее.
Сначала герцог поприветствовал викария, очень красивого и статного мужчину, такого же высокого, как он сам.
У него было выразительное лицо, виски чуть тронуты сединой.
Более того, его манера держаться, его осанка ясно давали герцогу понять, что он имеет дело с джентльменом.
— Я чрезвычайно рад встретиться с вами, викарий, — сказал он, — и считаю оплошностью со своей стороны, что не сделал этого раньше.
Викарий улыбнулся.
— Мы находимся на дальнем краю поместья, ваша светлость, и живем очень тихо. Я часто думаю, что Малый Бедлингтон вообще всеми забыт.
— Вот это мы должны исправить в будущем, — повинился герцог.
Он протянул руку Лавеле со словами:
— Я так рад, что вы приняли мое приглашение; а теперь мне хотелось бы рассказать вам, что я задумал.
Герцог прошел в конец салона и жестом предложил викарию расположиться в удобном кресле.
Сам устроился в кресле напротив, а девушка села на софу.
— Надеюсь, дочь рассказала вам, — молвил герцог, — что вчера вечером, совершенно случайно проезжая мимо вашей церкви, я услышал, как она играет на органе, и был совершенно потрясен ее исполнением гимна.
— Я и сам всегда думаю об этом, — кивнул викарий. — Моя жена тоже очень музыкальна.
— Ваша дочь пела рождественский гимн с детьми, — продолжал герцог, — и таким образом я узнал, какой у нее необыкновенный, прекрасный голос!
Этим заявлением он явно смутил Лавелу, поскольку у нее тотчас зарделись щеки.
На ней была та же шляпка, что и вчера.
Одежда ее отличалась простотой.
Однако она весьма удачно оттеняла ее юное лицо с огромными глазами.
И вновь герцог мысленно назвал ее внешность ангельской.
Он попытался в нескольких словах объяснить викарию и Лавеле, каким образом намерен поставить в своем театре спектакль в субботу после Рождества.
— Я хочу показать вам свой театр, — сказал он, — но сначала я попросил бы вашу дочь спеть для меня то, что я слышал вчера в церкви.
— Конечно, ваша светлость, — ответил викарий, — но мы не догадались принести с собой какие-либо ноты.
— Это ничего, — успокоил его герцог, — просто для начала пусть она сыграет и споет ту часть гимна, которую пела с хором. Затем я попросил бы ее исполнить кое-что еще.
Без наигранной скромности или возражений Лавела подошла к пианино.
Она, очевидно, знала этот гимн на память.
Чтобы приноровиться к новой для нее клавиатуре, Лавела взяла несколько аккордов музыкального сопровождения гимна.
Затем начала петь.
Если герцог вчера был тронут ее голосом, то теперь, слушая его в музыкальном салоне с великолепной акустикой, он был совершенно очарован и ошеломлен.
Прозвучал последний куплет:
И мир в торжественной тиши,
Внимая, оживал.
Эти финальные слова так всколыхнули душу, что ему показалось, будто каждый, кто имеет счастье слушать его прелестную гостью, должен всем сердцем внимать ее пению «в торжественной тиши».
Лавела убрала руки с клавиатуры.
— Я думаю, ваша светлость, — взглянула она на него, — не стоит продолжать.
— Мне бы хотелось прослушать весь гимн, — сказал герцог, — но если вы играете и поете по нотам, я попросил бы вас спеть несколько тактов моего собственного сочинения.
Он протянул ей партитуру и сел рядом за инструмент.
Пробежал пальцами по клавишам, наигрывая мелодию, чтобы она заучила ее пока без слов.
— А теперь попробуйте вы! — предложил он девушке.
Затем взял аккорд.
И тут зазвучал голос Лавелы.
Как и предвидел герцог, он с какой-то удивительной неповторимостью соединил слова с мелодией и, казалось, взмыл в небо.
Лишь однажды она поколебалась, читая ноты и обращая их в звуки, но в целом исполнила впервые увиденное сочинение почти идеально.
Когда она закончила, викарий зааплодировал герцогу.
— Браво, браво, ваша светлость! — воскликнул он. — Я и не представлял, что вы композитор!
— Большинство знакомых тоже не подозревают этого во мне, — ответил герцог, — я и в детстве стеснялся признаваться в этом.
— Думаю, вы должны гордиться тем, что способны сочинять такую прекрасную музыку, — поддержала отца Лавела.
При этом она продолжала изучать партитуру.
В ее словах было заключено столько искренности, что герцог, улыбнувшись, произнес:
— Возможно, в дальнейшем, когда у нас будет время, я покажу вам другие свои произведения и стихи, положенные на музыку.
— Это было бы чудесно! — оживилась Лавела. — Вы, наверное, получаете от сочинительства огромное удовлетворение.
Герцог был уверен, другая женщина сказала бы: «Вы могли бы получать огромные деньги, продавая их».
Лавела же думала лишь о чувствах, которые он испытывал, сочиняя музыку.
— Пойдемте взглянем на театр, — предложил он.
Они перешли из музыкального салона в ту часть огромного дома, где был расположен театр.
И вот открылась дверь, и они очутились на верхних ступенях, спускающихся в партер, и по обе стороны от них засверкали воистину королевские ложи.
— Это великолепно! — не мог сдержать своих чувств викарий. — Я всегда думал: как грустно, что первоначальный театр сгорел.
— Вы знали об этом? — удивился герцог.
— Меня всегда очень интересовала история этого дома, ваша светлость. А ваш отец был так добр, что водил меня по нему, рассказывал о переменах, происшедших в 1780 году, и показывал те первозданные строения, которые оставались нетронутыми.
— Это было очень давно, — заметил герцог. — Я хотел бы показать вам изменения, внесенные в планировку с тех пор.
— Трудно выразить словами, как это было бы интересно для меня, — ответил викарий.
Шелдон Мур провел Лавелу на сцену.
Она была в таком же восторге, какой испытала бы Фиона, получив бриллиантовый браслет.
— Театр весьма невелик, — молвил герцог, — поэтому я не думаю, что вы будете волноваться.
Она улыбнулась.
— Я никогда не волнуюсь, играя рождественскую пьеску, что мы делаем каждое Рождество в школьном зале.
Все с той же милой улыбкой она продолжала:
— Конечно, зрители здесь будут другие, но я думаю, что смогу забыть о них.
— Это очень разумно, — сказал викарий, прежде чем герцог смог предложить свой комментарий. — Я всегда советую детям представлять себя персонажами, которых они изображают, и думать, что они действительно являются Тремя Волхвами, Пастухами или даже самой Девой Марией.
— Я смотрю, викарий, у вас явные способности к актерскому мастерству, — промолвил герцог.
Викарий засмеялся.
— Должен признаться, я играл во многих пьесах, когда учился в Оксфорде.
— Папа замечательный артист, — подтвердила Лавела. — Однажды, когда мы, набравшись смелости, поставили «Короля Лира», все говорили папе, что он губит свой актерский талант, оставаясь викарием в Малом Бедлингтоне.
— Вы оба заставляете меня чувствовать, будто я пренебрегаю своими обязанностями: зарываю в землю столь разнообразные таланты в моем поместье! — взмахнул руками герцог.
— Будьте осторожны! — предостерегла его тут же Лавела. — Если вы начнете открывать слишком много талантов, поощряя всех своих подданных становиться актерами и актрисами, многие из них возомнят себя блестящими исполнителями, и вам потом не отделаться от жалких подражателей и посредственностей.
— Да, это верно, — согласился викарий. — В моем приходе есть несколько старых дев, которые обожают декламировать бесконечные поэмы собственного сочинения или петь — как правило, начисто игнорируя мелодию, — при каждом удобном случае.
Герцог захохотал.
— Спасибо за то, что предупредили меня.
— Когда они услышат о вашем прекрасном театре, — прибавила Лавела, — вам не будет отбоя от них.
— Тогда мне остается лишь просить вас не говорить о нем, — улыбнулся герцог.
— Честно говоря, это невозможно, — ответила Лавела, — даже если мы станем молчать, все вокруг будут говорить.
— Все? — удивился герцог.
— Обычно все, что случается в Мур-парке, возбуждает сильнейший интерес и живое обсуждение.
Заметив недоумение герцога, она объяснила:
— Вы, ваша светлость, являетесь нашим землевладельцем и, кроме того, самой интригующей личностью во всей округе.
— Жаль, что мне это не льстит, — заметно Приуныл герцог.
— Когда у вас праздник, — продолжала Лавела, — все голоса звенят радостно!
Глаза ее возбужденно сверкали, от чего она стала еще прелестнее.
— А теперь вы совсем запугали меня! — запротестовал он. — У меня и в мыслях не было, что я могу являться объектом для разговоров!
— Но это вполне естественно, — заметила девушка. — Нам ведь здесь нечего особенно обсуждать, разве что лиса утащит лучшую курицу или выдру увидят в реке.
— Вы нарисовали печальную картину, — рассмеялся герцог, — так что я не буду жаловаться, если мой театр станет для всех новой пищей для обсуждений.
— Что обязательно произойдет! — молвила Лавела. — И, конечно, ваша светлость, для меня будет очень… очень большой честью… иметь возможность… спеть в… нем.
Внезапно ей пришло в голову, что она должна была сказать нечто подобное раньше.
Она взглянула на отца, как бы ожидая от него упрека за бестактность.
— Я могу лишь сказать, что в восторге от вашего обещания сыграть предназначенную вам роль, — уверил ее герцог.
— Думаю, нам следует оставить вас пока, ваша светлость, — включился в разговор викарий. — Мы и так отняли у вас много времени.
Вы только скажите Лавеле, когда ей нужно будет приехать вновь, и мы отправимся домой.
— Поскольку я сейчас один, — ответил герцог, — мне бы хотелось предложить вам пообедать со мной. А затем, викарий, мой куратор с удовольствием покажет вам дом, пока мы с вашей дочерью попробуем отрепетировать ее роль.
У него уже возникли планы насчет расширения ее роли, чтобы можно было использовать все возможности ее исключительного голоса.
Такой голос требовал, чтобы она исполнила соло либо в начале пьесы, либо в конце.
После ленча викарий отправился с куратором осматривать дом.
Герцог провел Лавелу в гостиную.
Он считал эту комнату одной из самых роскошных.
Видя, как засияли от восторга глаза девушки и как она осмотрелась вокруг, он понял, что и для нее гостиная явилась неким откровением.
Герцог уже привык к активному проявлению чувств тех, кто прибывал в Мур-парк впервые.
Сначала они поражались размерами дома, затем — его меблировкой и, наконец, собранными в нем сокровищами.
Лишь его так называемые друзья, гордившиеся своим утонченным вкусом, предпочитали не удивляться ничему, принимая все как должное.
Дамы обычно были слишком сосредоточены на платьях своих соперниц, чтобы обращать внимание на что-либо иное.
Мужчин же интересовали только лошади.
Когда герцог показал Лавеле бесценную коллекцию табакерок, она разглядывала их в почтительном молчании.
Затем тихим голосом, как бы говоря сама с собой, она произнесла:
— Здесь как в пещере Аладдина!
Герцог был очарован ее искренностью и простодушием и показал ей еще несколько комнат по пути к музыкальному салону.
Ему нравилось, как она восхищается всем без излишней экспансивности и нарочитых восторгов.
Это сияние, появлявшееся в ее глазах, было выразительнее слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15