Дарсия вставила его, повернула, и сразу же полились звуки, нежные и мелодичные, как пение настоящей птицы.
Внутри золоченой клетки маленькая птичка с бирюзовыми и малиновыми перышками открывала и закрывала желтый клювик, вертелась на жердочке, распушала хвостик, а когда музыка должна была вот-вот кончиться, ее крылья полностью распахнулись, показав ее оперение во всем великолепии. Прозвучала последняя нота, и птичка, только что казавшаяся живой, замерла.
— Восхитительно! Просто восхитительно! — восклицал граф.
Он повернулся к мистеру Куинси, чтобы сказать:
— Как мне благодарить вас, сэр, за то, что вы позволили…
Он взглянул на старика и понял, что тот спит.
— Он очень стар, — прошептала Дарсия. — Оставьте чек на столе, он найдет его, когда проснется.
Граф достал чек из внутреннего кармана и положил на стол.
— Возьмите игрушку и не забудьте ключ, — сказала Дарсия.
Убрав ключ в карман, граф поднял часы-клетку, а Дарсия поставила принесенный ею подарок для мистера Куинси рядом с чеком.
Стараясь не шуметь, они прошли к двери, где их ждал мистер Кертис.
— Когда ваш хозяин проснется, — обратился к нему граф, — передайте, что я ему очень благодарен и обещаю, что буду заботиться об этом сокровище так же, как он сам.
— Я передам ему ваши слова, милорд.
— Благодарю вас, — сказала Дарсия, проходя мимо Кертиса, и только они оба знали, насколько она была ему благодарна.
Они снова вышли в полутемный коридор, и Дарсия с облегчением увидела, что все двери, включая и дверь пресловутого 13-го, были закрыты.
На обратном пути Дарсия спросила:
— Вы довольны?
— Это не совсем верное слово, чтобы описать мои чувства, — сказал граф, держа клетку на коленях. — Я поражен, взволнован! Это нечто необычайное, такого я, признаюсь, никогда раньше не видел.
— Мне хочется думать, что это Синяя птица счастья, которую вы внесете в свой дом.
— Конечно же, это Синяя птица, которую ищет каждый из нас, — согласился граф.
— Конечно, ее место в Голубой гостиной, — сказала Дарсия, — но знаете, где я бы хотела ее поместить?
— Я весь внимание, — ответил граф.
— В той комнате, что вы предназначили для своего кабинета. Если повесить ее в самом центре, под зеркалом, у вас всегда будет жить птичья стая.
Граф перевел дыхание и изменившимся голосом произнес:
— Мне даже страшно говорить об этом, но, когда я только увидел эту вещь, именно такая картина предстала в моем воображении.
— Мы мыслим почти одинаково.
— Да, и очень во многом.
Карета остановилась перед домом графа, и Дарсия сказала:
— Спокойной ночи, милорд. Я буду думать о маленькой птичке, поющей вам колыбельную.
— Мне нужно вам кое-что сказать, прежде чем вы уедете, — откликнулся граф, — и я хотел бы, чтобы вы еще раз показали мне, как ее заводить. Если я что-нибудь сломаю, то никогда себе этого не прощу.
— Хорошо, я покажу вам, — сказала Дарсия. Она снова постаралась как можно скорее войти в дом. В гостиной граф осторожно поставил клетку на инкрустированный столик перед окном и отступил, чтобы полюбоваться своим приобретением.
— Ни на минуту не успокоюсь, — сказал он при этом, — пока она не займет свое место в моем кабинете. Там она будет вне досягаемости чужих рук. Представьте себе, что горничная захочет посмотреть на нее поближе и уронит?
— Этим часам более сотни лет, — успокоила его Дарсия. — Вряд ли с ними что-нибудь случится именно сейчас.
— Вы испытываете судьбу, — сказал граф.
Войдя, Дарсия сняла плащ и шифоновую косынку, и теперь пламя свечей в золотых подсвечниках в виде лилий отражалось в ее рыжеватых волосах.
За время их отсутствия газовые лампы слегка потускнели, здесь стало менее ярко и от этого уютнее. Дарсия стояла, озираясь по сторонам, а граф подошел к ней и, глядя ей в глаза, сказал:
— Я хочу поблагодарить вас, Дарсия. Не только за Синюю птицу, но и за все счастье, что вы подарили мне.
Говоря это, он неожиданно обнял ее, властным резким движением притянул к себе и начал целовать жадно, требовательно, с неистовством, которого Дарсия от него не ожидала.
Она понимала, что он зол на леди Каролину. И хотя губы, целовавшие ее, были жесткими и требовательными, они пробудили в ней чувство, которое заставило ее забыть обо всем. Она испытала восторг, охвативший все ее существо, потому что ее целовал мужчина, которого она любила.
Это был первый поцелуй в ее жизни, и она представляла себе, что он должен быть каким-то иным — нежнее и мягче. Она не думала, что поцелуи могут быть столь жаркими, настойчивыми и настолько ошеломляющими.
Граф все крепче прижимал ее к себе, и ей казалось, что их тела слились в одно целое, она могла слышать, как их сердца бьются совсем рядом, а может быть, ее сердце ей уже и не принадлежало. Дарсии казалось, что она стала частью его и больше не может существовать самостоятельно — но именно этого она всегда и желала. Она не имела больше своей воли, а только подчинялась ему, ничего не предлагая, поскольку он сам брал то, что хотел.
Это была любовь, которую она искала, которой жаждала, за которую боролась и строила интриги, чтобы получить ее, но теперь, когда победа была за ней, она оказалась к ней не готова, победа пришла раньше, чем она ожидала.
Неистовая радость, граничащая с чудом, уносила ее в мир, где не исчезало все и был только граф, его руки, губы и его любовь, подобно пламени, сжигавшая их обоих.
Граф поднял голову.
— Я люблю вас, я желаю вас! — сказал он, и голос его был глубоким и низким от страсти.
— И я… люблю… вас!
Дарсия с трудом выдохнула эти слова, вложив в них всю свою душу.
— Вы так красивы! — воскликнул граф. — Вы — моя Венера, вы принадлежите мне, вы — моя святыня, я готов поклоняться вам.
Он снова начал целовать ее, и Дарсия почувствовала, что ни о чем не в состоянии думать, потому что огонь, пылающий в ее сердце, охватил ее всю.
Граф на мгновение выпустил ее из объятий и подвел к дивану. Они сели, потому что ноги отказывались им повиноваться.
— Мы должны что-то придумать, — сказал граф. — В своем поместье я построю для вас дом, и он будет так же прекрасен и совершенен, как клетка, в которой сидит Синяя птица.
— Дом?..
Дарсия хотела задать вопрос, но не смогла ничего произнести.
— А пока мы подыщем какое-нибудь место, где могли бы быть вместе, — продолжал граф. — Ваш коттедж, моя милая, слишком мал, кроме того^ селяне всегда много болтают. Но, похоже, судьба уже выступила на нашей стороне.
Дарсия, положив голову ему на плечо, смотрела на него не отрываясь. В первые мгновения она была настолько ошеломлена его поцелуями, что просто не понимала, о чем он говорит.
— Мой друг, у которого я жил это время, сказал мне, что уезжает в Шотландию, — продолжал граф, — и, если я не останусь в его доме, он планирует его закрыть. Я, естественно, предложил оплачивать все расходы до того, как будет готов мой собственный дом, думаю, это произойдет уже скоро. Он согласился, а это значит, моя дорогая, что мы поселимся там!
Он коснулся губами ее волос.
— Никто не узнает, где вы, а мы строго-настрого распорядимся, чтобы всем отвечали, что нас нет, тем более что чаще всего это будет правда, поскольку мы будем в моем доме, стараясь привести его к тому совершенству, к которому мы оба стремимся.
Губы графа прижались к нежной коже ее лба.
— Представь себе, как это будет прекрасно. Ты будешь все время рядом со мной и никуда не исчезнешь, заставляя меня мучиться неизвестностью, увижу ли тебя снова.
Он приподнял лицо Дарсии и вновь припал к ее губам, настойчиво, требовательно, с той страстью, которая заставляла бешено колотиться ее сердце.
— Я люблю тебя! Я люблю тебя так, как должен был полюбить с первого же взгляда.
Он крепко прижал ее к себе.
— Я все возьму на себя, моя любимая, и не позволю тебе даже на миг пожалеть о случившемся, а если мы и расстанемся, хотя этого не может быть, то клянусь, что у тебя никогда больше не будет причин заниматься каким бы то ни было делом, и ты ни в чем не будешь испытывать нужду.
Дарсия снова попыталась что-то сказать, но прежде чем ей удалось это, граф опять поцеловал ее, и она почувствовала, что в его сердце, как огненная лава, кипит страсть.
Спустя час Дарсия ехала домой, безвольно откинувшись на сиденье, и чувствовала, что не в состоянии думать о том, что случилось.
Когда она осознала, что граф предлагает ей не брак, а свое покровительство, ее это не возмутило, она только недоумевала, как раньше ей не пришло в голову, что она не могла рассчитывать ни на что иное, ведя себя подобным образом.
Несмотря на свободное и легкомысленное поведение своего отца, Дарсия всегда знала, что браки между отпрысками аристократических семейств отличаются от браков, заключаемых между теми, чья кровь не была голубой и чья история не уходила корнями в далекое прошлое.
Любовь не играла заметной роли, если речь шла об аристократах. Имела значение лишь родословная. Равные сочетались браком с равными, привнося в этот союз, если было возможно, дополнительные выгоды в виде земель или капиталов.
Дарсия видела теперь, какую недопустимую глупость совершила, думая, что, познакомившись с графом подобным образом и даже очаровав его, может рассчитывать на то, что он захочет сделать ее своей женой.
Она надеялась поразить его сначала своей юностью и красотой, потом тем, что всегда угадывала, что ему нужно для его дома, и своими возможностями дать ему это. Все произошло так, как она хотела, — и все же не так.
Она одержала победу над леди Каролиной, но как раз у финиша Дарсия поняла, что не получит приз по собственной глупости.
«Как могла я не подумать, что он, с его стремлением к совершенству, никогда не женится на женщине, не принадлежащей к его кругу? И теперь ничего не изменится, даже если рассказать ему, кто я на самом деле. Между нами все равно останется непреодолимый барьер», — размышляла она с отчаянием.
Граф Керкхэмптон никогда не допустил бы, чтобы какая-то мисс Дарсия, торговка антиквариатом, стала его женой. Но и репутация лорда Роули — такая же непреодолимая преграда.
«Папа объяснил бы мне все это раньше, если бы я его попросила», — подумала Дарсия.
Но отец вдобавок и посмеялся бы над ее детской уверенностью, что столь безумные планы могут увенчаться успехом.
— Граф любит меня так же, как я люблю его, — сказала Дарсия вслух, словно возражала кому-то, но она сама понимала, что это не совсем так. Она любила графа, и самым заветным ее желанием было стать его женой и матерью его детей, в то время как граф видел в ней только женщину и ничего больше.
Добравшись домой, Дарсия быстро проскользнула наверх в свою спальню, зная, что маркиза еще не вернулась.
В тот вечер судьба опять помогла Дарсии. Они были приглашены на обед к лорду Саливану, старинному приятелю и обожателю маркизы.
— У меня болит голова, — пожаловалась Дарсия маркизе. — Прошу вас, извинитесь за меня перед милордом и позвольте мне остаться дома.
— Может быть, нам вообще отказаться от приглашения? — предложила маркиза.
— Это было бы глупо, — ответила Дарсия. — Вы знаете, так же хорошо как и я, что лорд Саливан позвал меня только потому, что хотел видеть вас. Пожалуйста, поезжайте, иначе вы заставите меня чувствовать себя виноватой или ехать с вами с больной головой.
— Ты и так сегодня переутомилась, — сказала маркиза, — и, ma chere, я умоляю тебя прекратить эти поездки в Роули-Парк. Оглядываться назад всегда мучительно и не приносит ничего, кроме огорчений.
В ее голосе звучало неподдельное сострадание, и Дарсия поцеловала ее в щеку.
— Поезжайте и веселитесь в свое удовольствие с тем, кто вас обожает. Я уверена, что ни вам, ни ему не придет в голову сожалеть о моем отсутствии.
— Он организовал этот вечер для нас обеих, — возразила маркиза.
— Полагаю, что там соберутся одни его сверстники, ну может быть, ваши, но не мои, — сказала Дарсия. — А я, отдохнув, буду лучше выглядеть на балу у герцогини Ньюкасльской, который обещает быть самым значительным в этом сезоне.
Маркиза смягчилась.
— Возможно, ты права, — согласилась она. — Нет ничего хуже, чем стараться быть сияющей и веселой, когда раскалывается голова.
Поскольку маркиза была приглашена к половине восьмого, Дарсия спокойно дождалась, пока она не уедет из дома, а потом отправилась на Беркли-сквер.
Мистер Кертис отдал распоряжение всем слугам, как и что им следует говорить, и она не сомневалась, что никто из домашних не скажет маркизе ни слова о том, что она в этот вечер покидала свою спальню.
Раздевшись и отпустив горничную, Дарсия легла в постель. Она безнадежно смотрела в темноту, а сердце ее трепетало от чувств, которые разбудил в ней граф.
Она не думала о будущем — она думала только о том, что любит графа. Но если еще вчера любовь жила лишь в ее сердце, то теперь, разбуженная неистовыми поцелуями графа, она превратилась в настоящую страсть. Но Дарсия знала, что ее любовь несет в себе нечто большее, чего не хватало любви графа: сознание, что они единое целое, и ничто — ни время, ни обстоятельства, ни законы или запреты, придуманные людьми, — невластно что-либо тут изменить.
«Я принадлежу ему, — думала Дарсия, — но в этой жизни нам никогда не быть вместе».
Одно дело — философствовать о переселение душ, и совсем другое — знать, что до конца дней придется жить в одиночестве и тоске, а единственный способ избежать этого — принять предложение и стать его любовницей.
Она могла бы принять его покровительство, хотя это означало бы превратиться в парию. Но едва лишь подумав об этом, Дарсия поняла невозможность такого решения, и не только из опасения больно ранить отца, но и потому, что в глубине души сознавала, что это нарушит гармонию ее любви к графу.
«Если он так стремится к совершенству, — сказала Дарсия себе, — то и я хочу от него совершенства. Я хочу видеть его своим мужем. Я хочу, чтобы он любил меня так, чтобы другие женщины никогда ничего бы не значили в его жизни. Я хочу, чтобы мои дети играли в выстроенном им доме, ездили верхом на пони из его конюшен и росли похожими на нас обоих».
Только когда мужчина и женщина составляют вместе единое целое, жизнь их приобретает смысл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17