Только жить с отцом и братом все равно не пожелала. Поначалу собиралась было хату делить (речь в их семействе неслыханная) да потом проще дело решили. Как раз ведь война отгремела…
(Здесь дядька Григорий остановился (и на словах, и на самом деле) долго молчал, вспоминая о чем-то, и лишь потом продолжил; а Юрась почему-то решил, что в войну в Стаячым Камене случилось нечто, к чему оказались причастны чертячники - не потому ли и Потапыч со старым учителем пришли на похороны отшельниковы?..) После ж того, как прогнали немчуков, как раз одна хата освободилась. Туда Варвара Мироновна и переехала.
(И снова Юрась удивляется: если сестра Стояна-отшельника не намного старше братца, почему же немолодой уже дядька Григорий называет ее непременно по отчеству?) С тех пор так и живут: порознь. Хотя ссора, кажется, случилась между отцом и дочкой, а брат с Варварой Мироновной отношения поддерживает… поддерживал. Как знать, не осерчает ли, что не пришла на батьковы похороны?
Но это их дела.
Тому же, кто в ведьмарочьи или ж чертячниковы дела нос совать начнет… не-ет, тому сложно позавидовать! Ежели ты, конечно, не Ивашка Серебряк, держись от Амосов подальше и детям своим закажи. Хотя, если уж совсем припрет доля к стенке - тогда да, тогда можно и рискнуть, пойти за советом или помощью…
Но не о том рассказ. За помощью-то как раз бегали, частенько не признаваясь в этом не то что соседям, а даже своим же, семейным. Вот поперек дороги вставать - ни у кого раньше дури такой не набиралось.
У «партейца» набралось.
Откуда он явился в район толком никто не ведает. Говорят, направили «на места» - тогда это практиковалось. Он и прижился - присосался, акклиматизировался, даже понравилось ему тут.
Кое-кто утверждает, что в Ивашке (это за глаза он Ивашка, а при общении извольте Иван Петровичем величать, хотя возрасту в нем немного, на Петровича-то и не тянет), - так вот, кое-кто утверждает, что в Серебряке есть примесь цыганской крови, из-за чего он сам, в принципе, способен на всякие-разные фокусы и чудеса в чертячниковом духе. Да только изначально решил для себя Серебряк, что быть правильным активистом куда как сытнее и вернее.
Оттого, видать, и разных мастеров, от малосильных бабунь-шептух до чертячников, так ненавидит - известно ведь, рыбак рыбака видит издалека, а уж эти-то себе подобных за добрую версту чуют!
Хотя, мыслится некоторым, не в этом дело. Не только в этом.
Просто приглянулась Серебряку Варвара Мироновна, даже, сказывают, в женихи он к ней набивался. Или не в женихи, а так… Сложно сказать: что меж двумя людьми было, то иным знать не дано, пока те двое не расскажут - а те двое не из языкастых.
Только с некоторых пор ох и начал же Ивашка яриться! Церковь, которую даже немчуки не тронули, спалить велел. Сунулся даже было Амосов в колхоз записывать (чего с самого начала Советской власти никому не удавалось), да тут, правда, и спекся. После войны это уже было, потому и не вышло у Серебряка ничего.
Искал других зацепок, чтобы задеть побольнее, понадежнее да и выкорчевать весь чертяцкий род, к чер-ртовой матери! - не вышло… до сих пор не выходило. Но вот ежели узнает про то, как старого Мирона поховали, своего, не сомневайсь, не упустит!
- Таму, племяш, - закончил дядька Григорий уже у самой калитки Юрасевого дома, - трымай-ка ты рот на запоры. Тым пачэ, што мамка у цябе сама трохи варажыць умее, дык каб и вам, глядзи, от «парцейца» не перапала!
А Настасья Матвеевна и впрямь «варожыць» умела, и не «трохи», как долгие годы думал Юрась, а довольно неплохо. Только старалась этого не показывать. Но с какого-то момента (он не помнил, был ли тому причиной конкретный случай или нет) Юрась понял, что его мама знает и может намного больше, чем он подозревал.
Потом как-то услышал в случайном разговоре, что и бабка его ведовством «баловалась», и прабабка… Однако дальше выяснять что к чему не стал. Был он тогда уже достаточно взрослым, чтобы не ворошить прошлое.
…Теперь, сидя за столом и наблюдая, как мать перемешивает неопределенного цвета бурду в большой металлической миске («Знакомо… Когда-то я это уже видел…»), Юрий Николаевич размышлял о том, не может ли так случиться, что прошлое само начнет ворошить людей.
10
Игорь чувствовал себя неловко и до сих пор не мог понять, что тому причиной: то ли внимательный взгляд мальчишки (после завтрака пацан, кажется, о нем позабыл, а вот теперь опять вспомнил), то ли статус гостя-приглашенного (и ведь консервов с собой привез, а бабка только усмехнулась, мол, чего там, лучше покормлю-ка я вас свеженьким - кормит вот…); или просто все вместе да плюс случившееся у реки: круги, сумасшедшая седая учительница с косой дурацкой…
Остапович ерзал на лавке, так-сяк глотал норовившие встать поперек горла куски; беспричинно волновался.
Тут еще и мать Журского уселась в комнате да чего-то в миске перемешивает
- а глазами все за гостем следит! Вот уж ведьма так ведьма, не в обиду Юрию Николаевичу будет сказано.
Вернее, сказано как раз не будет. Чтоб - не в обиду.
А будет сказано:
- Дзякую, Настасия Мацвеяуна! Вельми смашна!
Журский с мальчишкой поддерживают:
- Да! Класс!
- Спасибо, мам, на самом деле, очень вкусно.
- На здароуечка, госцейки мае залатыя! На здароуечка!
И тут старушка отчебучивает такое… Игорь сперва решил даже: умом бедолаха тронулась, от радости. Поднялась, подошла к столу, ложку, которой бурду в миске размешивала, на скатерть положила, а сама согнулась и - шасть под стол! Проворная бабуся!
Все трое «госцюшек», само собой, в недоумении, нагибаются - глядь, а хозяйка миску свою в угол поставила (тот самый, «красный», в котором иконы висят) и чего-то шепчет.
Игорь поневоле прислушался:
- Стауры, Гауры, кали чуеце мяне, гэтая яда для вас, наядайцесь пра запас!
Остапович не знал, кто такие эти «Стауры-Гауры», но в одном был уверен: сам бы он ни за какие суперпризы не попробовал этого угощения. Мало того, что оно ощутимо пованивало чесноком, так еще и на вид напоминало скорее некое блюдо после того, как оное съели.
Гауры и Стауры, причем по несколько раз.
И вот еще что почудилось Игорю: будто ритуал этот, с миской на полу, с обращение к Бог весть кому, - знаком ему.
Напряг мозги - и точно, Настуня ж читала!
- Знаю я про гэтый звычай, - сообщил он недоумевающим Журскому и Максиму.
- У якийсь асабливый дзень так задабрывали душы сабак багатыра Буя (ци Бая
- не прыгадаю ужо). Вучоныя личаць, што слово «Гауры» произошло ад литоускага «лохмы», а «Стауры» - от «выть». И што гэтыя дзве сабаки бегали за сваим гаспадарам усюды, тож и пасля смерци не пакинули яго.
Ци прауда, Настасья Мацвееуна?
Поднялась Настасья Матвеевна с пола, на Игоря глядит.
- В книжках, ведама, рознае пишуць, - говорит. - Тольки там заужды усе не так, як у жыцци.
И улыбается, устало так улыбается…
11
После обеда Остапович почему-то не торопился идти ко второй группе кругов. Юрий Николаевич - и подавно. Присели на той же лавочке у забора, на дорогу глядели, молчали; журналист перекуривал.
- Лето какое-то до неприличия дождливое выдалось, - сообщил Журский, наблюдая за похмурневшим небом. - Мать с отцом жалуются, что сено никак не просушится.
- Высахнець, - отозвался Игорь. - Ня могуць жа увесь час одны дажджы исци. А кстаци, - спохватился он, - кали круги зъявилися, дождж таксама ишоу?
- Кажется, да. Это имеет какое-то значение?
Журналист пожал плечами:
- Кали б знацця!
Я вось што думаю, на небо гледзячи. Не пайдзем мы сення да других кругоу - толку ниякага. Знимаць не палучыцца, надта пасмурна.
- Лады! Тогда как насчет немного поработать? - предложил Юрий Николаевич.
- А то у матери в двух-трех местах забор прохудился, так я все собираюсь подлатать… Ну и видишь, - он протянул, показывая одетую в красную шерстяную повязку кисть левой руки. - Я ее вроде и вылечил, но все-таки один не справлюсь. Поможешь?
- Чаго ж не?
В это время из окна, что глядело на улицу, высунулся Макс:
- Дядь Юр! Мы скоро к кругам пойдем?
- Завтра, козаче. Сегодня - отбой!
- Понял, - он исчез в окне и через некоторое время прошагал мимо них, скрывшись во дворе Гордеичихи.
- Ну што, - отбрасывая окурок, сказал Игорь, - пайдзем забор латаць?
12
Дениска тоже уже пообедал и сейчас переключал каналы телика.
- Тут з гэтай антэнай ничога паглядзець немагчыма! - пожаловался он приятелю. - Па праграмцы - фильм класный павины паказываць, а тут настроицца на патрэбный канал нияк не выходзиць.
А што твае, исци скора будуць?
- Они отменили, - махнул рукой Макс. - Типа погода плохая для фотографирования и все такое.
- А-а… Тады сядай - будзем саветавацца.
- О чем советоваться? И так ясно: круги эти, новые - настоящие.
Дениска засмеялся. Он смеялся долго, и немного обидно, а потом покачал головой и объяснил:
- Чаму ж яны сапраудныя? Да, мы их не рабили, але ж их мог зрабиць хтось иншый.
- Да ну! Кому это нужно?
- Не ведаю… Но…
- И еще! Ты видел, как это сделано?
- Бачыу, - скривился Дениска. - Ну так трактарам ци…
- Подожди, - теперь Максу пришлось урезонивать приятеля. - Следов колес нету. Выходит, трактор нужно было разобрать, перенести в круг, собрать, проехаться на нем, снова разобрать и унести. Прикидываешь?
- Да… А што кажыць журналист?
- А он шуганутый какой-то, с него толку никакого.
- У мяне куча идзей, - признался Дениска. - Мы ж можам сами паразследаваць, хто гэта зрабиу. И пра хату ведьзмарки - я тожа нешта прыдумау. Тольки трэба усе прадумаць и исци, кали нихто не будзе нас шукаць.
- Значит, не сегодня и не завтра, - подытожил Макс.
- Але й ня можна доуга затрымавацца, - предупредил Дениска. - А то бабка моя зусим збожыволила з гэтаю думкаю мяне да горада отправиць.
А сення яшчэ фокус выкинула. Якиесь плошки па хаце разставила, соли туды намяшала, часнака. Пытаю для чаго - нада, кажыць.
- Моя только что за обедом тоже сделала одну. Журналист сказал, что читал, будто это для духов каких-то умерших собак. Ерунда, конечно. Может, это чтобы мышей травить? Или - тараканов?
- Ага, точна. Яны ад аднаго запаху будуць здыхаць.
…И Дениска стал посвящать друга в подробности своего плана.
13
- Здорово, мужыки!
Воспользовавшись неожиданностью, молоток коварно выворачивается и едва не входит в контакт с пальцем Юрия Николаевича. Вот же, в кои веки взялся за работу по дому - и на тебе, сразу пальцы калечить!
- Ох, звиняйце, кали памяшау. Дома запалки забыу, гляджу - вы стаице. Дай, думаю, паспрашаю, раптам смалице.
Он мнется, смущенно глядя на с облегчением разглядывающего палец Журского. Мужик, кстати, примерно одного с ним, Журским, возраста (может, чуть старше, а может, это только впечатление такое создается: жизнь ведь в деревне старит скорее, чем в городе). В одной руке подошедший небрежно держит грабли, другой оглаживает непослушные пшеничные волосы; при этом так неподкупно и искренне улыбается, что сердиться на него ну никак невозможно.
Ветер колышет на нем черную футболку с изображением красной бычьей морды и надписью Chicago bulls.
Игорь молча протягивает мужику зажигалку.
- Дзякую, - отзывается тот, предлагая, в свою очередь, мятую пачку с сигаретами - и на отказ не обижается.
Возвращает зажигалку, но уходить не торопится.
- Сами-то адкуль?
- Из здешних, - лукаво щурясь, отзывается Юрий Николаевич. - А ты, выходит, и не признал, а? Нехорошо, Витюха! Я уж не говорю, что от тебя мне одни беды: то шапку…
- Карасек! - мужик пихает Игорю початую сигарету, мол, подержи, - и крепко обнимает Журского, похлопывая по спине. - Ах ты ж, Моцарт драный! Таки выбрауся у людзи, га?!..
От половодья охвативших Витюху чувств речь его неожиданно становится прерывистой и наполненной непременным при всяком половодьи мусором; если же по сути, то он очень рад видеть друга детства живым, здоровым и добившимся профессиональных успехов. А палец…
- Да ладно, ведь ничего не случилось, - отмахивается Журский.
- Во-во! - поддерживает Витюха. - Вось як ты тады ладонь-то распанахау - страх! И ничога, загаилася.
Он еще говорит о чем-то, не замечая, как нахмурился, глядя на свою руку, друг детства.
Потом Витюха отбирает у Игоря сигарету и машет в ту сторону, откуда пришел:
- А я вось сабрауся сена раскидаць ды падсушыць - а тут зноу хмары! Што робицца! Эх!..
Словесное половодье снова набирает силу.
Игорь ухитряется как-то вклиниться в монолог неудачливого «сенокидалы» и спрашивает, не видел ли тот чего-нибудь странного на полях.
- А-а, - понимающе протягивает Витюха, и бык не менее понимающе подмигивает с его футболки. - Ты гарацкий, да? З газеты прыехау?
- Знакомься, Хворостина - Игорь Всеволодович, из самой столицы прикатил, чтобы вашими феноменами заняться. Поэтому отнесись к господину корреспонденту со всей серьезностью и не пытайся вешать на уши лапшу, как ты это любил, помнится, делать.
- Хто?! - возмущению Витюхиному несть предела. - Я?! Лапшу?!! Ды…
Но под насмешливым взглядом Журского буян затихает и даже постепенно переходит на цензурную лексику. Преимущественно цензурную.
- Короче, быу я давеча на палях. Кала Струйнай, ишоу, як зараз, з грабельками. Ну и… по вяликай нуждзе да бережка спусциуся. А грабельки наверсе пакинув - чаго их з сабой цягаць? Я ж тут, побач - нихто не забярэ, а забярэ - не уцячэ.
Ну от. Сяджу, значыць, на беражку, думу думаю. Я яшчэ накануне штось такое зъеу…
- Слышь, Витюха, ты когда-нибудь газеты читаешь? Телевизор смотришь?
- Ну? - непонимающе моргает тот; бык с футболки обиженно сопит.
- Ты где-нибудь видел, читал, чтобы о таких подробностях писали или по телевизору рассказывали? Так что, если можно, давай ближе к делу. Лады?
Витюха растерянно дергает плечом:
- Лады… Дык аб чым гэта я?
- Штось зъеу, - напоминает Игорь. Он очень недоволен, что Журский прервал рассказчика: Бог с ним, со временем, но крайне важно дать человеку выговориться (и тем самым расположить его к себе). - Штось «такое»…
- Ага, - подхватывает Витюха (и бык на футболке воодушевленно подмигивает слушателям, мол, не боитесь, сейчас все расскажем!), - зъеу. И таму доуга сядзеу. …Ну, не так, штоб очань. Але ж.
А чутна було гарна. Ни шумочъка. Таму я и удзивился, кали граблей не знайшоу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29