- Все, пропал!
- Ну, что еще? - весьма недовольно пробормотала я, смотря одним глазом на экран, где Ларин как раз обнаружил очередной труп.
- Пропал, - повторил Кирюшка и отчаянно зашмыгал носом.
Поняв, что спокойно посмотреть кино не удастся, я с сожалением покосилась на телевизор и безнадежно поинтересовалась:
- В чем проблема?
- Задали…
- Только не алгебра, - быстренько прервала я его, - я ничего не смыслю в математике.
И это святая правда. В школе, правда, у меня всегда была тройка, поставленная жалостливой учительницей. Честно говоря, подобная оценка моих знаний была явно завышена, так как даже таблица умножения мне оказалась не по зубам. Считаю я отвратительно и, умножая 15 на 20, каждый раз получаю разный результат. Впрочем, за пределами моего понимания остались физика, химия, астрономия, геометрия. Кстати, и по истории я никогда не могла запомнить дат, а в биологии - всяких членистоногих, земноводных и пресмыкающихся…
Знания, вынесенные мною из школы, были настолько хрупки и малочисленны, что подходить ко мне с просьбой помочь в выполнении домашних заданий было просто бессмысленно. Но Кирюшка все же не терял надежды и ныл:
- Ну, Лампочка, подскажи…
Выяснилось, что учительница литературы задала сочинение на тему: “Как бы я поступил на месте городничего” по бессмертной пьесе Н.В. Гоголя “Ревизор”.
- Как? - вопрошал Кирюшка. - Как поступить?
- Ну, - предложила я, - уволь всех чиновников, искорени взяточничество и посади Хлестакова в тюрьму!
- Ладно, - охотно согласился мальчик и убежал.
Не ожидая, что меня так быстро и легко оставят в покое, я поуютнее устроилась в кресле и принялась наслаждаться успевшим остыть кофе и детективом.
Глава 4
Больница на Варшавском шоссе выглядела отвратительно. Старое, облупившее здание дореволюционной постройки, явно знававшее лучшие времена. Когда-то вход украшали скульптуры, теперь же от них остались лишь постаменты.
Внутри - ничего похожего на Склифосовский или на чисто вымытый вестибюль ЦИТО. На полу - грязь, а окошко справочной - закрыто. Я подошла к скучающей гардеробщице и поинтересовалась:
- Третье отделение где?
- Я не нанималась на вопросы отвечать, - завела баба, - зарплата копеечная, со всеми языком болтать недосуг, кто за справки деньги получает, тот пусть и работает.
Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Ну не проще ли сказать коротко: “налево” или “прямо по коридору”. Но гардеробщица продолжала брюзжать:
- Шапку не возьму, шарф тоже, потеряются, отвечать придется.
Засунув отброшенные вещи в пакет, я двинулась было к лестнице, но гардеробщица взвизгнула:
- Ишь, хитрая, бахилы одень! Много вас тут ходит, грязь таскает!
- Где их взять?
- Купить! Пять рублей.
Я беспрекословно протянула монетку. Тетка швырнула на прилавок два голубеньких мешочка, явно не новых. Все ясно, вынимает из урны использованные “тапочки” и продает еще раз. Нацепив на сапоги “калоши”, я поднялась по щербатой лестнице, правда, широкой и мраморной.
Третье отделение находилось на втором этаже. Я потянула дверь с табличкой “Травматология” и невольно отшатнулась. В лицо ударил резкий запах мочи, хлорки, кислых щей и каких-то лекарств. В Склифе тоже воняло, но не до такой степени. Двери палат были открыты, виднелись огромные железные кровати с загипсованными людьми. 213-я палата была в самом конце корпуса. Я вошла в тесное помещение, заставленное койками, и стала озираться. Что-то не видно Насти.
Всего там лежало восемь человек, в основном старухи, укутанные до подбородков тонкими одеялами. Шестнадцать пар глаз с надеждой уставились на меня.
- Звягинцева здесь лежит? - громко спросила я.
Последовало молчание, потом дребезжащий голосок откуда-то из угла сообщил:
- Спросите на посту.
- Так Насти тут нет?
На свой вопрос я не услышала ответа. Я выпала в коридор и, чувствуя, как от затхлого воздуха начинает кружиться голова, пошла искать хоть кого-нибудь из представителей медицины. Но люди в белых халатах словно испарились. Над некоторыми палатами горели красные лампы, но никто не спешил на помощь к страждущим. Лишь в самом конце кишкообразного коридора я обнаружила толстую, крайне недовольную няньку рядом с ведром грязной воды и шваброй.
- Доктора на конференции, - мрачно пояснила она и, покосившись на мои бахилы, прибавила:
- Ходют, грязь таскают, убирай потом! Посещения с трех, тут больница, а не парк, чтоб являться, когда захочешь.
Решив не злить и без того сердитую бабу, я изобразила самую сладкую улыбку и пропела:
- Простите, я не знала, в справочном окошке никого…
- То-то и оно, - вздохнула санитарка, шлепая грязной тряпкой по вонючему линолеуму, - ты пойдешь работать за триста рублей в месяц?
За три сотни целый день разговаривать с родственниками больных?
- Никогда.
- Вот поэтому и в окошке пусто, - ответила нянька и неожиданно подобрела:
- Ступай на черную лестницу, девки там курят небось!
- Где это?
- Там! - ткнула баба пальцем в дверь с табличкой “Не входить. Служебные, очень злые собаки”. Заметив мои колебания, она прибавила:
- Иди, иди, не бойся, бумажку повесили, чтоб больные не шлялись, а то везде пролезут, покоя не дадут, ироды эфиопские.
Недоумевая, при чем тут Эфиопия, я толкнула дверь и оказалась на маленькой и узкой лестничной площадке. Возле грязного, давно не мытого окна, на подоконнике сидели две девчонки в голубых хирургических пижамах. Между ними стояла набитая окурками железная банка из-под “Нескафе”. Девицы были похожи на позитив и негатив. Одна беленькая, румяная, голубоглазая, словно недавно выпеченная булочка, пухлая и аппетитная. Другая - смуглая, черноволосая, с ярким ртом и глазами-маслинами, скорей ржаной сухарик, если продолжать кулинарные сравнения.
- Что надо? - окрысилась “булочка”. - На секунду отошли.
- Обезболивающие только по распоряжению врача, - быстро добавила “сухарик”.
- Нет, нет, - поспешила я их успокоить, - ничего не надо. Скажите только, в какой палате Звягинцева…
- Ты помнишь? - спросила беленькая. Черненькая пожала плечами.
- Сейчас докурим и посмотрим.
Процесс курения растянулся на полчаса, я маялась в коридоре, лихорадочно соображая, какой табак может куриться так долго. Гаванская сигара толщиной в ногу? Кальян? Наконец девчонки выпорхнули, и беленькая смилостивилась:
- Пошли.
Следующие минут десять она разглядывала какие-то списки и наконец произнесла:
- Звягинцева Анастасия Валентиновна, 1975 года рождения?
Я не знала отчества Насти, но все остальное совпадало.
- Да.
- Она умерла, - равнодушно обронила медсестра.
От изумления я чуть не упала.
- Как?
- Подробности у лечащего врача, - поскучнела девица.
- Что же случилось? - недоумевала я, - конечно, перелом шейки бедра дело неприятное, но ведь не смертельное…
- Ничего не знаю, - отрезала девчонка, - вот придет с конференции Роман Яковлевич и расскажет.
- Кто?
- Минаев Роман Яковлевич, ее лечащий врач, - пояснила собеседница.
- А когда…
- Все у Минаева.
- Когда она умерла?
- Позавчера.
- Господи, - подскочила я на месте, - почему же родственникам не сообщили?
- Вы чего, тетя? - вызверилась “булочка”. - Очень даже сообщили. Нам трупы не нужны. Приезжали и свекровь, и муж, супруг даже в обморок упал.
Отказываясь что-либо понимать, я принялась мерить шагами коридор. Наконец вдали послышались голоса, и появилась группа людей в голубых, зеленых и белых костюмах.
- Роман Яковлевич, - позвала я. Молоденький парень в больших очках притормозил на бегу и спросил:
- Вы ко мне?
- Да.
- Слушаю.
- Я относительно Звягинцевой.
Крупные, оттопыренные уши очкарика вспыхнули огнем, и он пробормотал, опуская глаза:
- Пойдемте в ординаторскую В довольно большой комнате на письменном столе мирно лежали остатки завтрака. Несколько ломтиков колбасы, наломанный батон и пакетик “Липтон”.
- Звягинцева скончалась, - со вздохом сообщил парень, опускаясь на стул.
Лицо доктора было совсем молодым, больше двадцати ни за что не дашь. Но раз работает в больнице, наверное, закончил институт.
- Мне уже сказали, - ответила я, - хотелось бы знать, отчего.
- Кто вы, собственно говоря, такая? - выпустил когти Минаев.
- Тетя Насти.
- Все объяснения даны мужу, - сухо пояснил врач, - у него и спрашивайте.
Я уставилась на “Гиппократа” в упор. Надо же, небось только начал практиковать, а уж освоил повадки стаи. Но откуда молодому нахалу знать, что моя лучшая и единственная подруга - хирург? Так вот Катюша не раз говорила:
- В больнице главное - не пускать дело на самотек. Уложили в палату и успокоились, дескать, врачи сами все необходимое сделают. Нет, не сделают; надо проявлять бдительность, не стесняться спрашивать названия лекарств, требовать консультаций профессора, следить, как выполняют назначения медсестры. К сожалению, сейчас много недобросовестных работников. Если у больного скандальные родственники, побоятся связываться. Они с жалобами побегут, потом по комиссиям затаскают, еще в суд подадут…
Вздохнув поглубже, я процедила:
- Вот что, любезнейший, извольте дать исчерпывающий ответ на вопрос. Иначе, посмотрев на здешние порядки, я отправлюсь в Минздрав, а следом в суд. Пусть проведут служебное расследование, назначат комиссию да проверят, как вы, с позволения сказать, лечили мою несчастную племянницу, здоровую во всех смыслах, не считая сломанной ноги.
Уши врача превратились в факелы, и он забормотал:
- Ничьей вины тут нет, иногда случается подобное, в частности, у лежачих больных…
- Что это было?
- Тромбоэмболия легочной артерии.
- Что? - не удержалась я.
Но Минаев не знал о кончине Ирочки, поэтому решил, что слушательница просто не поняла мудреный термин, и пустился в объяснения:
- С каждым может приключиться, в особенности если варикоз наблюдается или свертываемость крови повышена. Правда, у молодых женщин это бывает реже, чаще после климакса. Сгусток крови оторвался и закупорил сосуд.
- И ничего нельзя было поделать? Минаев напрягся.
- В принципе можно - мгновенную операцию, дело решают минуты, но, как правило, такое удается, если казус произошел в присутствии доктора, ну, во время обхода или осмотра. А так человек просто перестает дышать, и соседи по палате думают, что он спит. Ваша племянница страдала тромбофлебитом, муж говорил, постоянно жаловалась на судороги в ногах… Печально, конечно, двадцать пять лет - не возраст для смерти, но, поверьте, никто не виноват, судьба!
- Ничего себе! - пришла я в полное негодование - Судьба! Да у вас просто отвратительные условия! В 213-й палате безумное количество больных!
Роман Яковлевич внимательно глянул на меня.
- Кто сказал, что Звягинцева лежала в 213-й палате?
- В справочной, - быстро нашлась я.
- Перепутали. Ее место было в 213-й “а”, это платное отделение, и, поверьте, условия - лучше не найти. Для вашей племянницы сделали все.
- Так уж и все, - фыркнула я. - надо было в Склифе оставить или в ЦИТО перевести…
- Но Звягинцевой ведь требовалось психиатрическое наблюдение, а сделать подобное ни в Склифосовском, ни в НИИ травматологии нельзя, только у нас имеется специальное отделение, одно на всю Москву. Таких больных в психиатрическую клинику не кладут, там не умеют за травмой ухаживать!
- При чем тут психиатрия? - не поняла я. Минаев моментально захлопнул рот, потом процедил:
- Хороша же вы тетя. Разговор закончен!
- Но…
- Никаких “но”, и вообще, предъявите паспорт!
Пришлось спешно отступать, бормоча под нос:
- Оставила дома.
Перед тем как покинуть больницу, я отловила медсестру и поинтересовалась:
- Где палата 213 “а”?
- В платном отделении, на пятом этаже. Да, там открылась иная картина. Ковровые дорожки, телевизоры, ласковый персонал, комнаты на одного, и никакого запаха мочи и щей… Но и медсестры, и нянечки, сверкая улыбками, категорически отказались рассказывать о Насте.
- Сведения о больных только у лечащего врача, - в голос твердили они.
Я медленно побрела от больницы к метро. Какие-то смутные, неприятные мысли копошились в голове. Кончина молодой и, в общем, достаточно здоровой женщины выглядела более чем странно. Я провела в палате возле Юли десять дней, приходила утром, уходила вечером и не помню, чтобы Настя жаловалась на судороги. Конечно, у нее отчаянно болело травмированное бедро, она говорила, что тяжело спать в одной позе, на спине, просила вытряхнуть скопившиеся на простыне крошки, поправить подушки. Частенько мучилась головной болью, но судороги? Не слышала ни разу. И потом, пару раз, не найдя нянечку, я подавала ей судно. Настенька лежала в коротенькой рубашечке до пупа, и хорошенькие стройные, длинные ножки оказывались на виду, когда откидывалось одеяло. Конечно, правая, сломанная, нога выглядела не лучшим образом, распухшая и больная, но никаких уродливо выступающих вен и синих “узлов” я не заметила.
И потом, какое нелепое поведение родственников! Может, у них обоих шок от происшедшего, и муж, и свекровь не понимают, что говорят? Не хотели сообщить о кончине Насти постороннему человеку? Почему? Это секрет? И что лежит в банковской ячейке?
Потолкавшись бесцельно между аптечным киоском и газетным ларьком, я приняла решение и отправилась в “Мапобанк”.
Все-таки странное название для финансового учреждения, напоминает “Маппет-шоу”, но с виду здание выглядело солидно. Небольшой дом, выкрашенный розовой краской, вход во двор закрывает калитка. Я ткнула пальцем в кнопку.
- Изложите цель визита, - прогремел из динамика металлический голос.
Очень забавно. Найдется ли в целом свете хоть один налетчик, честно отвечающий на подобный вопрос:
- Хочу ограбить ваше деньгохранилище. С языка уже был готов сорваться этот ответ, но я взяла себя в руки и сухо сообщила:
- Я здесь абонировала ячейку.
Замок щелкнул, ажурная калитка отворилась, я пересекла крохотный дворик и вошла внутрь. В холле маялся чудовищно толстый охранник. Интересно, как подобному экземпляру удалось устроиться на работу секьюрити? Да он и двух шагов не пробежит, задохнется. Впрочем, вдруг он метко стреляет, с двух рук, по-македонски.
1 2 3 4 5 6