Девочка твердо решила стать Айболитом и поэтому вечером бегает на занятия в Ветеринарную академию, готовится к поступлению. И педагоги используют необычную слушательницу как курьера: Манюня вечно таскает туда-обратно тяжеленные сумки, набитые журналами и книгами. В августе она везла в Парижскую ветеринарную академию даже скелет какого-то доисторического животного - то ли саблезубого кролика, то ли рогатой кошки…
Самолет попал в воздушную яму, коробка опрокинулась… Бедная Манюня почти все остальное время полета ползала на коленях под чужими креслами, собирая пронумерованные кости… Но девочка не ропщет. У нее чудный, веселый, открытый характер и завидная работоспособность.
Аркадий служит адвокатом. Зайка получила диплом института иностранных языков и сейчас пишет кандидатскую. Я же сгоряча бросила службу. Уж очень надоело за долгие годы вдалбливать в ленивые головы студентов-технарей начатки французской грамматики. К тому же устала вставать каждый день около семи и, трясясь от недосыпу, греться о чашку кофе. Первое время просто млела от счастья, спускаясь в столовую около полудня. Дни пролетали словно птицы, в блаженном ничегонеделанье. Я высыпалась, ела, читала в невероятном количестве обожаемые детективы и через полгода… обалдела до предела. Оказывается, безделье тоже утомительно. Оглядевшись вокруг, поняла - заняться мне абсолютно нечем. Дети выросли и требуют заботы только в редких случаях. У близнецов имеется дипломированная няня, разрешающая родной бабушке лишь десять минут в день тетешкаться с любимыми внуками. По-моему, после того, как я покидаю детскую, Серафима Ивановна моет Аньку и Ваньку в трех водах, чтобы уничтожить принесенную мной заразу. Утешает только то, что родителей она вовсе не подпускает к детям, грозно заявляя что-нибудь вроде:
- Из города приехали, а там сейчас эпидемия свинки, по телевизору сообщили.
Страшные инфекции роятся в Москве тучами, и ответственная няня полна решимости встать на их пути живым заслоном.
Неработающие женщины, как правило, ударяются в домашнее хозяйство. Но и здесь у меня нет возможности проявить себя. Домработница Ирка, после того как я однажды вычистила ковер в гостиной, гневно схватилась за моющий пылесос и примерно час ездила щеткой по светлому ворсу, приговаривая:
- И кому же пришло в голову елозить по паласу мокрой щеткой! Только грязь развели, неумехи!
Потом Ирка скосила на меня хитрые глаза и заявила:
- Дарья Ивановна, запретите своим покрытия портить… Ежели не знают, как убираться, то и не надо.
Пришлось избегать тряпки и веника, как чумы. На кухню я и вовсе не совалась. Там царствует Катерина, женщина суровая, резкая на язык. Во-первых, скорей всего она меня выгонит, а во-вторых, просто жаль домашних. Они так радовались, когда появилась Катя и я перестала делать яичницы и омлеты. Господь не одарил меня кулинарным талантом, я совершенно теряюсь среди кастрюль. Честно сказать, явных способностей к чему-либо у меня вообще не наблюдается, я не рисую картины, не пишу романы, а пою так, что наши многочисленные животные кидаются наутек. Впрочем, один дар все же присутствует - редкое, невероятное умение попадать в самые разные неприятности. Можете быть уверены: если с подоконника летит кастрюлька с супом, она оденется именно на мою голову. Сколько раз судьба втягивала меня в отвратительные приключения! Вот и сейчас, кажется, в очередной раз влипла, потому что ноги сами несут в сторону Дома творчества.
Железные ворота оказались открыты, никакого секьюрити что-то не видно. Писатели не боялись нападений. То ли красть у бедняг нечего, то ли думают, что всенародная известность убережет их от грабителей.
Длинная дорожка, окаймленная с двух сторон начинающими подтаивать сугробами, вывела прямо к двухэтажному зданию с белыми колоннами. Дом походил на барскую усадьбу девятнадцатого века, построенную в стиле классицизма - центральная часть и два одинаковых крыла. Но на фронтоне виднелись выполненная из гипса открытая книга и выбитые цифры - 1955. Входные двери поражали великолепием - огромные, дубовые, с тяжелыми, почти метровыми бронзовыми ручками.
Я еле-еле открыла створку и втиснулась в огромный холл. Тишина. Справа - гардероб, слева - огромный буфет, забитый посудой, и стойка портье. Впереди несколько диванов, мягких кресел, напольные часы, полы устланы слегка потрепанными красными дорожками. Так и хочется поставить в конце этой красоты трибуну с графином. Чуть поодаль поднималась вверх лестница из белого мрамора с широченными перилами.
В гробовой тишине раздались странные хрипящие звуки, потом словно зазвякали старые сковородки и послышался кашель. Невольно вздрогнув, я обернулась и облегченно вздохнула - старинные часы, идеально воспроизводя бронхиальный спазм, пытались пробить обеденное время. За спиной послышалось вежливое пофыркивание, я вновь обернулась. Из коридора неспешным шагом выплывала большая лохматая собака. Крупная голова с висячими ушами и густая черная шерсть наводили на мысль о родственниках, принадлежащих к породе черных терьеров. Тонкие длинные ноги намекали о присутствии в роду доберманов. На всякий случай я заискивающе зачастила:
- Хорошая собачка, умная собачка…
- Она не умеет кусаться, - донеслось откуда-то с потолка, и я опять подскочила от неожиданности. Звуки возникали в этом санатории как из небытия.
По мраморной лестнице спускалась женщина. Красивый деловой костюм, аккуратная, волосок к волоску, прическа, скромный макияж и запах слегка старомодных, но все равно приятных «Клима».
- Что же вы к завтраку опоздали! - любезно улыбаясь, укорила она меня. - Хотите комнату на втором этаже?
- Нет, нет, - поторопилась я разубедить служащую, - у меня не путевка…
- Тогда простите, - слегка посуровела дама, - на нашей территории разрешается гулять только членам Литературного фонда, их близким и друзьям.
- Видите ли, я живу рядом в коттеджном поселке…
Услыхав про Ложкино, дама вновь расцвела и стала еще более любезной, чем вначале.
- Бар работает с пяти.
- Нет, нет, - снова возразила я, - дело в том, что я стояла в магазине, бросила перчатки и сумку на столик, а когда взяла их, оказалось, что не мои. Продавщица говорит, другая покупательница спутала и прихватила вместо своих И как будто ваша постоялица. Такая черноволосая, черноглазая, лет тридцати…
- Наверное, Нина Вагановна Сундукян, - сообщила дежурная. - Она комнатку в даче занимает.
- Где? - не поняла я.
- Завернете за корпус и по дорожке до забора, - пояснила дама, - там домик увидите, деревянный. Странно, конечно…
- Что?
- У нас там зимой, как правило, не живут. Да и летом с трудом соглашаются, только когда в основном корпусе народу полно. В даче удобств нету, туалет в коридоре… Когда Сундукян приехала, я ей предложила поселиться здесь на втором этаже. Чудесная комната, с балконом и альковом… А она: «Нет, хочу туда, где людей поменьше». Я ей объясняю - зима, не сезон, в корпусе от силы десять человек живет. Нет, уперлась, и все - хочу жить в изоляции. Мне-то что, бегай в душ по морозу, ежели капризничаешь. Только другие писатели такой хай поднимают, когда их в эту сараюшку селишь, а эта сама напросилась.
- Часто она приезжает?
- В первый раз, - сказала администратор, - и, надеюсь, в последний.
- Отчего так?
Скучающая дежурная вытащила пачку сигарет. Она откровенно радовалась возможности посплетничать с посторонним человеком.
- Люди к нам прибывают воспитанные, в основном пожилые. Молодым скучно, - откровенничала дама, - ни бассейна, ни дискотеки, ни концертов. Да и кормят, честно говоря, не ахти, невкусно. Только члены Союза писателей и их родственники едут сюда за полцены, скидкой пользуются. Вот и сплавляют к нам дедушек да бабушек. А что им тут делать? Только одно название, Дом творчества. Тут давно никто не творит. Гуляют, болтают. Основное развлечение: завтрак, обед и ужин. Тогда уж все в сборе, напомаженные, в ожерельях. По часу за столами просиживают, все воспоминаниями делятся. Да и понятно, иначе от скуки помрешь. А Нина Вагановна всегда приходила последней. К завтраку и обеду вообще не показывалась, ужин поспешно проглотит - и в дачку. Целыми днями взаперти сидела. Я ее один раз вежливо так спросила: «Не скучно вам одной? Могу переселить в корпус». А она как рявкнет: «Что вы ко мне лезете? Деньги за отдых заплатила и хочу провести время спокойно, отвяжитесь!»
На редкость неприятная особа. Так что не удивляйтесь, если вам перчаточки в лицо швырнет.
Дача и впрямь стояла особняком. Низенькое деревянное здание с облупившейся краской. Внутри опять красные дорожки и несколько дверей, выходящих в коридор. Все, кроме самой последней, заперты.
Номер удивлял убожеством. Старая кровать с поцарапанными деревянными спинками, кресло, обивка которого знавала лучшие времена, солдатская тумбочка и узенький, почти совершенно лысый коврик. У окошка пристроился двухтумбовый письменный стол. Когда-то полированную столешницу покрывали круглые белые пятна. Очевидно, постояльцы ставили на стол горячие чашки с чаем. Паркет явно требовал циклевки, и занавески больше всего походили на старые тряпки… В моем представлении литераторы должны жить уютно и комфортабельно. Крохотный холодильник «Морозко» и допотопный черно-белый «Рубин» довершали картину.
Я подошла к узенькой дверке стенного шкафа и заглянула внутрь - ничего, только вешалки. На аккуратно застеленной кровати не лежит ночная рубашка, на тумбочке нет книг или лекарств и вообще никаких предметов. Лишь на подоконнике сиротливо валяется пластмассовая расческа. Между зубьями застряло несколько длинных волнистых черных волосков. Похоже, погибшая женщина и впрямь Сундукян. Только где же ее багаж?
Глава 3
Администраторша, очевидно, из окна увидела, как я бреду назад, и, приоткрыв дверь, крикнула:
- Ох, простите, ввела вас в заблуждение.
Я подошла поближе.
- Вот Софья Емельяновна, вчера дежурила, - тарахтела дама, впуская меня в холл, - говорит, Сундукян после завтрака уехала.
- Точно, - подтвердила другая женщина, полноватая, закутанная в клетчатый платок, - взяла и так внезапно заявила: «Вот ключи, уезжаю». Я и в книге отметила.
- Ну очень странно, - всплеснула руками администраторша, - заплатила за целый месяц…
- Не поймешь этих писателей, - фыркнула Софья Емельяновна, - семь пятниц на неделе - села в машину - и привет!
- Как в машину? - изумилась я.
- А чего тут особенного, - сказала Софья Емельяновна, - за ней мужчина приехал утром, муж, наверное. Сумочку дорожную в багажник сунул. Она, видно, заболела.
- Почему вы так думаете?
- Бледная была, как смерть, точно заболела. Супруг ее так аккуратненько, под локоток, в салон усаживает, а она руку как вырвет: «Не тронь меня, Николай!» Да с такой злостью сказала. Муж такой внимательный, улыбчивый, он даже саквояж придурочный выронил.
- Саквояж придурочный?
- А то нет, - засмеялась Софья Емельяновна, - взрослая женщина, а прибыла с ярко-красной сумкой. Повсюду «Диснейленд» написано и морды этих утят, собачат и гномиков. Кто же подобное покупает? Одно слово, писательница!
- Дайте ее адрес и телефон.
- У нас нет, - ответила администраторша, - обратитесь в Литфонд на улице Усиевича, там узнаете.
Спрятав в карман бумажку с адресом Литфонда, я пошла домой.
Уже открыв ворота, поняла, что происходит что-то неладное. Во дворе, возле входной двери, примостился грузовик. Несколько рабочих вытаскивали из него мебель. Я похолодела и на негнущихся ногах протиснулась в холл. Оставалась робкая надежда на то, что Ольга временно свихнулась и решила купить еще парочку диванов, кресел и стульев. Но в прихожей надежда испарилась как дым, потому что я узнала антикварный буфет красного дерева и вспомнила, кому он принадлежит.
У каждой медали есть оборотная сторона. Если вы вдруг разбогатеете, можете быть уверены, все ваши родственники моментально вспомнят о семейных узах. Самые далекие знакомые станут наезжать в гости, а то и начнут присылать детей, бабушек, бывших жен с незатейливой просьбой о деньгах… Люди живут у нас месяцами, и домашних искренне радует, когда они на самом деле оказываются совершенно посторонними. Потому что в противном случае гости не стесняясь садятся на шею, требуя любви и внимания, мотивируя претензии одним: кровным или почти кровным родством.
Наверное, всем хорошо известна ситуация, когда на пороге неожиданно возникают тетушка из Кемерова с парой сопливых детишек или дядюшка-сибиряк, приехавший погостить месячишко-другой у московских племянничков…
В чемоданах у всех нехитрые сувениры, коробочки с малосъедобными местными псевдошоколадными конфетами и бутылки с загадочными названиями - «Алтайская горькая» или «Пермский бальзам».
Но ко мне сегодня, к сожалению, явились не милые провинциалы, а шестая жена моего третьего мужа Макса Полянского - Алиса. Непонятно только, отчего она притащила с собой мебель. Впрочем, подробности сейчас узнаю, потому что Алиска с распростертыми объятиями летит мне навстречу.
- Дашка, - завопила она, хлопая нагуталиненными ресницами, - Дашка, сто лет не видались!
Алиса не слишком удачливая балерина. Если вы хоть раз в жизни смотрели «Лебединое озеро», то должны вспомнить сцены, где вокруг большого круга, затянутого фольгой, представляющего собой пруд, танцует безумное количество лебедей. «Птички» располагаются рядами. Самый последний - седьмой. И балеринки, танцующие там, никому не видны. Профессионалы называют эту партию «двадцатый лебедь у воды». Вот ее-то и танцевала Алиса. Причем не в Большом театре, а в коллективе «Новый русский классический». На мой взгляд, более дурацкого названия и не придумать.
- Примешь ненадолго? - проворковала Алиска, потряхивая ярко-рыжими волосами.
В ту же минуту ее голос изменился, и она резко закричала:
- Ну куда прешь, мать твою. Не видишь, что ли, полировку царапаешь, баран долбаный!
Не ожидавшие подобных выражений от аристократического вида дамы, грузчики чуть не уронили комодик-буль.
1 2 3 4 5 6 7