Ему нет выгоды меня придерживать.
Так что я его еще отпустил немножко, прошел скалы внимательно, не торопяс
ь, с балетной чистотой, хоть сейчас на сцену Кировского оперного. Болельщ
ики взревели, замахали шапками.
А дядя Троя?
Ц Бросай ты его к чертям! Вперед уходи, вперед! По своему графику, своему, с
воему. Хуже на двадцать четыре! Я! Я! Я!
Хуже на двадцать четыре секунды? И остался один круг! Это была катастрофа.


4. БУКВА Я

Ц Я! Я! Я! Ц кричал мне дядя Троя вслед.
«Я» Ц последняя буква в его прозвище. Я Ц последняя надежда проигрываю
щего, последняя ставка спортсмена, если равны таланты Т, и равна Р Ц предв
арительная работа, и равен О Ц опыт.
Все равно, тогда остается сопоставить Я Ц ярость бойца.
Ярость. В горячке боя гневный боец сокрушает тройные силы.
Ярость матери, которая дикой кошкой кидается на зверя, ухватившего ее де
теныша.
Ярость мальчонки, ухватившего за горло насильника, обидевшего его мать.

У нас, в спорте, конечно, ярость небезрассудная, ярость в пределах правил.
Тут никому не разрешается бить соперника дубинкой по голове. Даже есть б
иологическая основа этой ярости. В мускулах у каждого хранится резерв на
экстренный случай, для спасения жизни. Если жизнь потеряешь, беречь те за
пасы незачем. Вот природа их и извлекает в минуты смертельного ужаса или
безумного гнева.
А мы должны извлечь на финише. За флажком резервные силы не нужны. Пусть на
носилках унесут, а с букетом станцует дядя Троя.
Иные говорят у нас, что злиться не обязательно. Говорят, что любовь окрыля
ет не меньше, чем злость. Возможно, не спорю. Но ведь я мальчишкой был тогда.
И моя вихрастенькая предпочитала меня не окрылять, а окорачивать.
Ц Гордишься? Ц переспрашивала она меня, когда я показывал ей грамоты.
Ц Видела, видела, есть чем гордиться. Великолепно переставлял ноги.
Иные говорят: важнее всего товарищество. Ты Ц представитель Ленинграда
, ты прежде всего должен думать о чести Ленинграда.
Не к лицу нам уступать заносчивым москвичам, у которых и воды-то настояще
й нет, волжскую качают насосами, чтобы хоть какая-то река была в городе…
Честь, конечно. Стыд, конечно. Стыдно подводить команду, стыдно проигрыва
ть. Тогда я думал именно так. Это сейчас я не очень уверен, что чемпион гидр
окросса много чести прибавляет Ленинграду, городу-музею, городу-панора
ме, городу Ленина, родине Октябрьской революции.
Впрочем, когда честь задета, тоже рождается ярость Ц благородная. И ярос
ть вымывает наружу последние силенки, запасенные для спасения жизни, для
последнего смертного боя.
В тот раз я злился на самого себя. Впрочем, я всегда прежде всего злюсь на с
ебя, говорят, это сравнительно редкое свойство. Но что мне Вася Богомол со
своей птичьей головкой, что мне клетчатый сюиссянин, который еще в живот
е матери плясал на волнах, а у нас пляшет медленнее Васи? Что они мне? Мне св
оим-своим-своим темпом надо было идти, своим-своим-своим умом жить, а я в п
одражатели записался. Тоже чемпион! Ведущий ему нужен, указчик на каждое
движение. А сам, такой-сякой немазаный, сам ты думать не хочешь? Может, и ног
ами двигать не хочешь, лодырь разнесчастный? Двадцать четыре секунды про
играл! А ну давай, давай, давай!
И я дал. И добавить к этому слову нечего. Второй круг весь у меня перед глаз
ами: блики, тени, оттенки, хоть сейчас рисуй картину. Третий я помню логиче
ски: о чем думал на каком этапе. От четвертого помню только одно: напряжени
е. Весь он слился в единый сплошной спурт, в сплошное «давай-давай-давай!».
Это не трибуны, это я сам себе кричал мысленно. За три километра до финиша
начал финишировать. Как выскочил из-под морды кенгуру, так и рванул.
Какая там плавность, оптимальное скольжение, экономия сил. Я толкался вс
е чаще, вдвое чаще, чем полагается, все закорачивая шаг, лишь бы скорость н
агнать: давай, давай, давай! Сюиссянина сразу же потерял из виду, а оборачи
ваться не стал, доли секунды терять. Уж не знаю, сидел он у меня на спине, дер
жался ли за веревочку. Он не представлял интереса. Я не с ним боролся, с сек
ундами.
Давай-давай-давай! Вдруг мелко зашлепало под ногами: это я с ходу ворвалс
я в рябь. В таком темпе ворвался, что даже рябь не помешала, не смогла разве
рнуть меня. Так и поехал наперерез. И тут скорость была полезна. А ну давай-
давай-давай, выкладывай силы! Наэкономился, голова твоя садовая! Беречь н
езачем, за ленточкой твои резервы ни к чему. Еще сильнее, еще!
Шлепнулся я все-таки на волнах, где-то заспешил, не на ту площадку прыгнул.
Упал, но и сидя ехал по инерции. Волна меня в спину толкнула, я оперся на нее
, крутнул руками и выпрямился. Как-то мгновенно сообразил, как использова
ть толчок волны. И вот я уже на ногах, поймал равновесие, бегу.
За хвостом кенгуру снова гладь. Теперь я один на стеклянном просторе. Ник
ого перед глазами, не маячит клетчатая спина. Радуешься, да? Рад, что никто
не мешает. Раньше обрадовался бы, а то цирлих-манирлих, пропущу гостя впер
ед, пусть показывает дорогу. Вот и плати за свою лень, за неспортивную пасс
ивность. Инструктор тебе, видишь ли, необходим! Эх ты, горе-чемпион! Жми теп
ерь, давай-давай-давай!
Перед скалами я даже не стал тормозить. Все равно проигрывал, теперь не бы
ло смысла осторожничать. Прошел все повороты на полной скорости, никогда
не пролетал этак пролив с препятствиями. Но я был так зол, так зол на себя. Е
сли бы ногу сломал, одно сказал бы: «Так тебе и надо!» Но на высокой скорост
и движения были точнее, да и голова работала в ином темпе. Не на шаг, не на дв
а, на четыре шага вперед мозг рассчитывал все движения, как бы заранее рас
писывал график: левой Ц правой, мах Ц разворот Ц перескок. Рассчитывал
и подавал команду в нужную долю секунды. Последний мах. Все. Простор.
Дяди Трои уже не было на привычной скале. Ушел. Перед финишной прямой подс
казывать поздно. Осталось метров пятьсот до ленточки. Слышу нарастающий
рев, выкрики, трещотки, чье-то отчаянное: «Ко-оля, давай, милый!» Чему они ра
ды? Рады, что голубая ленинградская майка впереди? Да не в том же дело, дело
в секундах. «Давай, Коля, давай, миленький!» А что я делаю? Я и даю.
Пригнулся, корпус несу параллельно, сам иду чуть не вприсядку. Зажимает д
ыхание? Ничего. Кто же бережет силы на финише? Машут руками как мельница вс
ем наставлениям вопреки. Да кто же думает о наставлении на финише? Что, язы
к наружу, хочется дух перевести? Уже силенок нет, лентяй несчастный? А ну д
авай, давай нажимай, жми ручками-ножками, ножками-ручками…
Рокот голосов нарастает, всплеск… и вздох.
Урра! Уррарарара!
Все. Финишировал.
Еще толкнувшись раза два по инерции, медленно выпрямляю спину и разворач
иваюсь лицом к берегу. Оглядываюсь не спеша. Старательно размахивая рука
ми, спешит к финишу следующая фигурка. Не клетчатая, желтая. И бакинец обог
нал сюиссянина.
Мне кричали «ура», кидали цветы на воду, щелкали на пленку, корреспондент
ы совали микрофоны в лицо, а я думал только об одном: «Сколько же секунд? Ск
олько секунд?» И поскорей, поскорей удрал в раздевалку, сел в темный угол,
ноги положил на скамью, качался, головой мотал, чтобы волнение унять. Ах, н
е выложился. Есть еще силы, чтобы головой мотать зря.
Минуты через две дядя Троя откинул полу палатки. И ничего не надо было спр
ашивать, все было написано на его лице.
Ц Сколько, Трофим Иванович?
Ц Проиграли четыре секунды, Ц сказал он хрипло.
Я вздохнул тяжко. Сам виноват. Зачем держался за веревочку?
Ц Это я виноват, Ц сказал дядя Троя горестно. Ц Сбил тебя с толку. «Сюис
сянин, космический мастер, приглядывайся, перенимай!» А он, заморский зам
орыш, еле до финиша дополз. Говорит: «Кислорода мало на вашей планете, полт
ора процента мне не хватает». Ну и бегал бы с кислородным баллоном. А на Сю
иссе что? Какие результаты мы покажем на их кислороде!
Опять я вздохнул: «Мы покажем, я не покажу».
Ц И нечего киснуть, Ц сердито буркнул дядя Троя. Ц Не нос Ц закваска. О
пусти в молоко, сразу творог будет. Финишировал ты великолепно, сделал бо
льше, чем мог. Шутка: двадцать секунд отыграл на одном круге. Заслужил поез
дку на все сто процентов. Я подам протест… напишу, что в нашем забеге волна
была больше.
Ц Дядя Троя, вы всегда говорили, что это не по-спортивному Ц протестова
ть.
Ц Ну не без того, не любят у нас протесты. Но на следующий год ты полетишь о
бязательно. Это я гарантирую. Ты настоящий боец с полновесной буквой Я.

ЭПИЛОГ

На Сюисс я так и не попал. Что можно гарантировать в спорте? Мяч круглый, ка
к известно, катится в любую сторону. Осенью я начал терять форму: плечи у м
еня раздались, грудная клетка развернулась, на подбородке появились вол
оски, наросли мускулы, кости стали тяжелеть без спросу. Я начал прибавлят
ь килограммы, оседать на миллиметры… и терять секунды на километрах. Увы,
гидробег Ц спорт пятнадцатилетних. Владельцы паспорта для гидробега
Ц переростки.
При мне осталась заслуженная буква Р, и горькая буква О, и сердитое Я, но Т я
терял Ц терял талантливое телосложение, подобное сюиссянскому. И почув
ствовал в полной мере то, что предсказывал дядя Троя: всю горечь отставки
в 16 лет. Бывший герой бывшего сезона. Почетный ветеран, экс-чемпион, мальчи
шки смотрят на тебя уважительно на старте и снисходительно на финише. Об
гоняют непочтительно.
Я пробовал перейти на коньки. Это родственный спорт, и разряд я получил бе
з труда. Но все-таки в коньках иной счет таланта. У нас все решает вес, у них
мускулатура. Лед твердый, он под коньками тает, но не проседает. Техника др
угая, требования другие. Меня не признали перспективным.
Для удовольствия хожу я на каток, секунды не считаю.
Тем более что за 8-м классом пошел 9-й, а там и 10-й. Пришла пора выбирать жизнен
ный путь, и такой, где «чем старше, тем цена больше».
Надумал я идти в Литературный. Всегда тянулся к книге. И в школе учителя от
мечали мои сочинения, один раз мне поставили «пять» с тремя плюсами. И вот
пришел я в Дом Герцена, толкаюсь в толпе подающих надежды молодых талант
ов, гривастых или бритоголовых Ц по самой последней моде, среди девочек
в брючках, в юбочках, девочек в трико, девочек в ленточках, слушая разговор
ы о крике души, о самовыражении и собственном видении мира… и об очерках в
многотиражках, и о стихах в районных газетах. Слушаю, и оторопь берет. Куда
я затесался? Вокруг сплошные таланты. Что я стою со своими тремя плюсами?
Почему вообразил, что могу опередить всех?
Даже пошел в приемную комиссию, попросил сказать мне, есть ли у меня хоть к
акой-нибудь талант, перспективный ли я.
Говорят: «Принеси рассказ, почитаем. Если нет таланта, скажем тут же. А вел
ик ли талант Ц это, увы, выясняется после смерти, и то не сразу, иной раз и н
а полвека отступя».
Ну что ж, допустим, исходный талант есть. Можно выйти на старт. Но ведь Т Ц т
олько первая буква… за ней еще три.
Р! Разве я не работал? Конец в этом рассказе и то переписал три раза. Думал: н
е обязан я придерживаться фактографии-фотографии. Жизнь жизнью, а в лите
ратуре можно и подправить. По справедливости я был тогда сильнее Васи, мн
ого сильнее. Так пусть же восторжествует справедливость хотя бы в расска
зе. Пусть Комиссия скажет, что на Сюиссе честь Земли должны защищать силь
нейшие, пусть нас обоих пошлют в космос, и там я покажу лучшее время, посра
млю Васю… Есть такая примета: добавленные занимают первое место в команд
е.
Но что же получится тогда? Тогда о забеге можно и не рассказывать. Забег ни
какого значения не имеет, а все решает Комиссия по протесту дяди Трои: «В б
еге плошай, но на дядю надейся». Неспортивный сюжет.
Подумывал я и о том, чтобы изменить время. Я же отыграл 20 секунд в последнем
круге, чуть приналег бы Ц и отыграл бы 24. Могло быть такое? Скажем, не шлепн
улся бы на волнах, сюиссяннна обогнал бы еще в третьем круге. И пришел бы к
финишу секунда в секунду. Волей-неволей пришлось бы нас обоих посылать н
а Сюисс. И справедливо, и неожиданно, и правдоподобно, и счастливый конец.
Читатели любят счастливый конец. Я сам читатель, знаю. И мне бы приятнее оп
исать победу, хотя бы и воображаемую.
Но тогда получилось бы, что главное в спорте Ярость. Таланты равные, Работ
а равная, с Опытом я оплошал, недодумал, не проявил ни самостоятельности, н
и своевременной наблюдательности, но Ярость все решила. А это неверно. По
беждает тот, у которого все четыре буквы на высоте. А я не воспользовался т
ретьей буквой. Заслуженное поражение.
Сейчас не оплошать бы Ц в рассказе.
О Ц Опыт. Ну литературного опыта у меня нет, конечно. Но его нет и у всех мои
х соперников, тут мы наравне. Опыт житейский тоже не велик в моем возрасте
. Мне и советовали писать о школьной жизни. А я выбрал спорт. Знаю болельщи
ков, знаю учеников, тренеров, разрядников, мастеров и чемпионов, сам был че
мпионом города. Знаю, что думают в раздевалке перед стартом, знаю, о чем го
ворят после финиша. О есть, хотя бы для этого рассказа.
И остается последняя буква Ц Я!
Так что же я, хуже людей, что ли? Неужели, садовая голова, я слов не смогу под
обрать для знакомой картины? Видел тысячу раз, вот сейчас стоит перед гла
зами. Неуверенная заря на небе, сизый громоздкий круп гранитного кенгуру
, темный частокол елок на берегу, темный частокол на гладкой-гладкой воде
. И тощие фигуры в цветных майках: желтая, белая, зеленая, клетчатая. Косым у
глом строят нас, прибрежных выдвигают, дальних отводят назад. Я в голубом,
на недвижной воде лежит мое голубое отражение, поправляю позу, глядясь к
ак в зеркало. Нервы натянуты, нервы как струны на колке, и колок все завинч
ивают, завинчивают. Да что они медлят там, у судейского стола, перешептыва
ются, шелестят протоколами? Времени не было, бумажки не могли разложить. Н
о вот один в полосатом выходит вперед, поднял флажок, взмахнул…
И эх, как мы рванули со старта!
1 2 3 4 5