Ну и забыл на ветке сотовый телефон. Вот и вся история, ребята…
Все сидели, потупив очи в некотором смущении духа. Из-за привычки торжественно какать и из-за дурости Михалыча дело оборачивалось худо – не будет помощи, все надо делать только самим. И выручать Мишку, и доводить до конца экспедицию, и возвращаться домой.
Никому нельзя послать весточку, что происходит с отрядом. Даже если все полягут, никто и ничего не узнает. Они пропадут, как экспедиция барона де Толля, о которой до сих пор толком ничего не известно, что вообще произошло. Барон со своими людьми ушел куда-то в снежную пустыню и не вернулся. Только и всего.
– Ну, ведь до Карска пешком идти не надо… – задумчиво сказал Лисицын. – Нам бы только до ближайшего телефона…
– Да, верно! – оживился Михалыч. – Может, я как раз и схожу? Мы с Женей и сходим, разведаем…
– Вы вчера уже «сходили», не позорьтесь.
Игорь произнес это спокойно, без малейшего неуважения, но Михалыч мгновенно зарделся, опустил голову, словно хотел изучить собственные ступни.
– Ну, а кто?
Вопрос Павла упал словно маленький, но громко стукнувший камушек.
– Значит, придется разделяться?
В словах Андрея были и вопрос, и утверждение.
– Получается, что так. Дело в другом: где здесь вообще есть телефон? – поинтересовался Алеша.
– Михалыч, доставайте карту, – почти скомандовал Андронов.
Неузнаваемый Михалыч кротко достал карту; сопя и вздыхая, стал показывать на ней места, где есть телефонная связь. Вроде бы есть в Бриндаките. Это ближайший поселок, фактория. Это сто пятьдесят километров, в долине Келамы. Это по ту сторону хребта. Есть военная база, Хабатай, – это триста километров на север, уже в тундре. Есть Голамда, но это на восток, и все-таки далеко, километров четыреста.
С полминуты царило молчание: народ переваривал информацию. И тут раздался уверенный, веселый голос:
– Сто, совсем подымался ест? Сяй пить будем? Кушить будем?
Обдавая всех запахом прелых тряпок и табака, в зимовье ввалились эвенки. Мало того, что над их ушами орали и вопили так, что самим становилось страшно. К ним в палатку забирались и таскали, трясли их за руки и за ноги, специально, чтобы разбудить.
– Будем кушать, Афанасий! Будем кушать, Николай! Давайте миски.
У эвенков была одна деревянная миска. Судя по ее виду и запаху, из этой миски ели еще предки эвенкийского народа во время всего своего нескончаемо долгого пути от озера Байкал к нынешним местам расселения. А вот на что не нашлось времени за все эти тысячелетия – так это чтобы помыть миску.
– Мужики, кто доел? Давайте быстренько помоем, – снова начинал командовать Михалыч.
Эвенки не очень понимали, зачем нужно мыть миску и зачем их должно быть целых две, но Алешка сбегал и свою миску помыл. Остальные продолжали спорить. Вроде бы ясно, что идти надо было на Кемалу, к Бриндакиту. С другой стороны – а как идти? Всем колхозом? А кто же тогда будет мамонтов стеречь? А если разделяться – то кто остается? И кто уходит, чтобы позвонить?
Дымился невероятной крепости чай, хрустел на крепких желтых зубах сахар, и Лисицын с его опытом таежника угадал нужный момент и начал расспрашивать эвенков.
– Как думаешь, Николай, доберемся мы до Бриндакита?
– Почему не доберемся? Доберемся. Три… лучше четыре дня ходи, и доберемся.
– А может, лучше на оленях? По снегу?
– Не, по снегу не пойдем. Сейчас зачем ходи? Сейчас сиди надо. День сиди, снег. Два день сиди, потом снега нету, потом ходи.
– Понимаешь, Николай, мне сейчас в Бриндакит надо. Я не могу никак ждать, а по снегу идти боюсь. – Лицо Николая отразило стоическое отношение к его непроходимой тупости. Молодой, неопытный Афанасий хохотал так, что свалился навзничь на спину, стал перекатываться с места на место.
Николай пихнул ногой Афанасия, спросил все с тем же стоицизмом:
– Зачем бояться идти по снегу? Надо лижи брать и не бояться…
– А у тебя есть лыжи, Николай?
– Путилька путет?
– Будет, будет! А сколько у тебя лыж, Николай?
– Две… – страшно удивился Николай.
– Двое лыж или две лыжины?
Почти минуту Николай тупо всматривался в Андрея. Потом решительно поднялся.
– Я сисяс.
И вернулся, неся в каждой руке по такой плетеной штуке, вроде теннисной ракетки, но длиннее. Такая очень вытянутая ракетка, длиной больше полуметра.
– Один лижа, – сказал Николай, взмахнув одной ракеткой под самым носом у Андрея. – Два лижа, – продолжил он, взмахивая второй: – Вот.
– Ты не дашь лыжи?
– Обе? – уточнил Николай.
– Конечно, обе.
– Тогда две путилька давай.
– Бери. Только расскажи, как надо идти в Бриндакит?
– Совсем просто ходи… Трахт!
– Это тебе просто, Николай! Ты мне расскажи, как бы ты шел?
– Как, как… Ходи и ходи…
– Исвиркет надо переходить?
– У тебя глаза есть?! Можно через хребет ходи, а через река не ходи?!
– А где через нее лучше ходи?
– Ну где… Ходи туда… Там видишь – камни, камни, а вода широко, шумит, ревет, а ничего не может. Там ходи. – Николай глубоко задумался, и все-таки добавил: – Там лижи надо снимай.
Афанасий опять зашелся от восторга. Разговор был мучителен для Николая – это понимал Андрей, понимали и Андронов с Михалычем. Николай не привык думать о дорогах, воспринимая их как данность. Знание, как «ходи», давалось не объяснением, не думанием, а только опытом и ничем больше. Не знать, как пройти из долины Исвиркета в долину Кемалы, мог только маленький ребенок или пускающий пузыри идиот. Николай искренне не знал, как объяснить, путал важные приметы с чепухой, страдал, потел, кряхтел, но трудился искренне и честно – вспоминал приметы, рисовал, объяснял, что и на что похоже.
Постепенно накапливались расстояния и приметы, карту уснащало все больше надписей и рисунков, нанесенных карандашом. Все больше записей делалось в блокнот. Через час почти все, наверное, смогли бы дойти до Бриндакита.
– Ну что, народ, надо всем идти или…
– Нет, Михалыч, всем идти нельзя, надо мамонтов стеречь и надо врагов одолеть, Мишку отнять.
– Для спасения Мишки надо посылать парламентеров… эвенков, мы же говорили.
– Насяльник, а путилька путет? – непосредственно вмешался Николай.
– Будет, Коля, будет… Одна – прямо сейчас, за лыжи и за помощь. Вторая – потом, если врагам письмо отнесете.
– Я не Коля, насяльник… Я – Николай!
– Ну, будет бутылка, Николай.
– Так что, Михалыч, идти придется одному, вот что совсем нехорошо…
– Потому что лыж на одного, Павел?
– Именно…
– А мы все, получается, останемся и будем тут сидеть, пока стает снег?
– Так ведь не просто так сидеть, Михалыч. Стает снег – и начнем операции, к своему лагерю пойдем.
– Алеша, а если снег еще неделю не стает?
И опять вмешался Николай:
– Такой снег быстро уходи…
– А стает снег – и займемся лагерем, который захватили чижиковцы.
– А кто пойдет, Михалыч?
– Я, – спокойно обронил Андрей.
Михалыч кивнул, соглашаясь. Закивали и Андронов, и Сергей. И Алексей ничего не имел против. И высказался только Павел Бродов:
– Да понимаешь, Андрюша… Думаю, идти надо мне.
Не один Андрей Лисицын, все набившиеся в зимовье выпучили глаза на Павла. Заявление, что и говорить, было уж очень нестандартное.
– А давай-ка проверим, как ты пойдешь на этих лыжах?! – нашелся, наконец, Андрей: – Я на зимних лыжах с пяти лет стоял!
– А нас и этому учили, парень. Не с пяти лет, конечно… Но давай мне лыжи, пробегу.
И правда, Павел лихо побежал, сделал на лыжах круг.
– Что, съели?! А идти надо мне, у меня документ есть, что я из угрозыска. Мне телефон точно дадут.

Глава 12
Себе на уме
28–31 мая 1998 года

Не только Чижиков и Простатитов не получили своевременных известий. Точно так же молчал и сотовый телефон Ямиками Тоекуды. Неудивительно, ведь сотовый телефон Михалыча так и остался висеть на лиственнице где-то между устьями речек Коттуях и Исвиркет. А вернуться за ним и поискать Михалыч при всем желании не мог, потому что в то самое время, когда надо было выходить на связь, Михалыч как раз брел, сцепив зубы, под хлопьями падающего снега и сам очень походил на снеговика.
В этот вечер Ямиками Тоекуда тоже долго гулял, но только по набережной Кары. Мобильный телефон молчал. Ямиками Тоекуда был спокоен и тих, как всегда, разве что слегка задумчив. Наблюдательный человек мог бы и заметить, что задумчивость японца как-то связана с его мобильником. Потому что он не раз обращал к мобильнику задумчивый, вопрошающий взгляд. И, даже ложась спать, положил мобильник совсем близко, в полуметре от головы. Но мобильный телефон молчал.
А назавтра Ямиками Тоекуда опять отправился гулять, заходя то в один «комок», то в другой. Из «комков» он выходил с цветастой сумкой, и сумка становилась все объемнее.
Где-то часов в двенадцать дня Ямиками Тоекуда вошел в один «комок», но никто не видел, чтобы он оттуда вышел… С четверть часа наблюдатели благодушествовали, уверенные сверх меры, что вполне контролируют ситуацию. Через полчаса возникла необходимость обревизовать внутреннее пространство «комка». Продавец скучал в углу, читал «Войну и мир», искоса наблюдал за вошедшими. А больше в «комке» не было, уж извиняйте, никого… Еще через пять минут пришлось спросить у продавца:
– Где же японец?
– Какой еще японец?!
– К вам сюда заходил японец!
– Ну, заходил… и ушел давным-давно.
– Как ушел?!
– Ну как? Нормально… Ногами ушел.
Уже не заботясь о сохранении инкогнито и конспирации, оттеснили продавца, вломились в подсобку. И там тоже не было никого и ничего. Не только что японца, но не было даже малейшего признака, который бы указывал бы на японца.
Ямиками Тоекуда не пытался сбежать, не совершал никаких подозрительных действий. Когда ему стало нужно, он просто взял и ушел. И это было самое унизительное для всех, кто его упустил.
А пока во множестве кабинетов по этому поводу гоношились, шестерили, шныряли, снимали ответственность, возлагали ответственность, а также спускали полкана, собирали ибун-траву, громыхали громами, вламывали, мылили шеи, наказывали кого не надо, Ямиками Тоекуда был уже далеко и не имел никакого отношения к творящемуся безобразию.
Ямиками попросту вошел в нужный ему «комок», сказал несколько слов хозяину и спустя три минуты кто-то привез товар на такой специальной машинке: два сиденья спереди, закрытый кузов открывается сзади. Машинка так и подъехала, чтобы можно было легче выгружать товар. Какое-то время Ямиками трясся в темноте и духоте, но во дворе-колодце, где смотреть на него было некому, пересел в совсем другую машину, уже просто на заднее сиденье. А еще через несколько минут он уже поднимался по загаженной кошками лестнице, обгоняя почтительно сопящих охранников. Как раз в это время топтуны в первый раз полезли в «комок».
Еще через несколько минут в комнату вошел-вбежал Фрол. Как раз в это время «комок» начали вовсю шерстить.
– Моя группа пропала, – просто сказал Ямиками после обычных приветствий. – Я прошу вас начать операцию Ч. Если окажется, что я побеспокоил вас напрасно, мы оплатим вам любые хлопоты.
– Как я понимаю, вас тоже начали беспокоить?
– И даже сильно. Хорошо, что меня не будет в городе.
– Конечно, мы отправим вас на базу.
– Надеюсь, вы готовы начать операцию немедленно?
– Да, я сейчас распоряжусь.
– Тогда зачем же беспокоиться? Я просто исчезаю вместе с группой.
– Вы?! Простите, ваши люди хорошо разбираются в мамонтах? А внешность посланных мной людей они знают? А если… Там же Север, господин Тоекуда… Там Север. Там сейчас мороз, ураганные ветры, огромные расстояния. Не обижайтесь, но нужна подготовка.
По лицу тихого господина Тоекуды разлилась голубиная кротость:
– А соо дэс нее… Господин Фрол, сколько из ваших людей в группе имеют звание международного мастера спорта по спортивной ходьбе? И мастера спорта по пулевой стрельбе?
– Гм… А у вас, я так понимаю, такие звания есть?
– Есть, господин Фрол, есть, – часто, мелко кланялся Тоекуда. – Должен с сожалением сообщить, что и на такое ничтожество, как я, находятся такие важные, такие солидные награды. В последние годы вообще уровень требований везде значительно упал, что поделаешь. Так что я охотно уступлю место всем, кто представит лучшее, чем эти ничтожные результаты, совершенно недостойные настоящего мужчины…
Уже в середине сей речи Фрол откровенно ухмылялся.
– Вот что интересно, господин Тоекуда: так это умеете ли вы проигрывать?!
– В каком смысле – проигрывать?
– Ну-у… Скажем, не получить того, на что рассчитываешь? Или не достигнуть того, что вам хочется?
– Мне это совсем не интересно! – решительно отрезал Тоекуда. – Я не буду этим заниматься!
– Но вы все равно не можете лететь на Север… у вас же совсем нет снаряжения.
– Как это нет? А что я покупал все это утро?! – изумился Ямиками Тоекуда, поднимая огромную сумку, распухшую, как аэростат.
– Вы невероятно упрямы, господин Ямиками… Вы просто настоящая пиявка!
– Почему пиявка?! – очень удивился Тоекуда. – Тогда уж настоящий карп…
– Карп? Ну это же… Его же того, с картошкой? – до предела изумился Фрол.
– Можно и с картошкой, – непреклонно возгласил Тоекуда. – Но, по-моему, лучше с бататом. Но я карп не потому, что очень вкусный. В карпе главное – он очень упорен. Весной карпы идут на нерест, преодолевая течение. Течение сильное, потому что речки горные. А карпы поднимаются и поднимаются… В Японии карп – это символ упрямства. Того самого упрямства, за которое вы меня сейчас похвалили. Очень сильная, мужественная рыба, с прекрасными, очень мужскими чертами характера.
Фрол безнадежно махнул рукой:
– Давайте лучше я отдам приказание, подниму группу, а потом мы с вами пообедаем.
Обедал Ямиками с аппетитом, так что Фрол смотрел на него с завистью. Сам-то Фрол последнее время только терял аппетит, и не без самых разных оснований. Самому Фролу ехать в аэропорт было совсем не обязательно, по-английски разумели двое его мальчиков, Миша Шнобельман и Вася Иванов. Они тоже были на обеде, и в его процессе Ямиками изо всех сил старался познакомиться с молодыми людьми. Увы! Они оба еле отвечали на вопросы, потели и краснели, едва прикасаясь к еде из-за невероятного почтения к шефу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54