Эта история, кстати, по крайней мере, задокументирована и подтверждена свидетельствами очевидцев. Но трудно сказать, справедливы ли слухи об одной паре, затеявшей устроить себе домик любви в одной из дач и которую Онанищенко под дулом пулемета заставлял заниматься любовью, пока оба не упали замертво.
А что само название «Родничок» происходило от названия проруби, в которой Онанищенко топил пойманных бичей, – это уже явная чушь.
Но еще с той, с первой истории редкий бич рисковал приближаться к «Родничку», и даже на Карском вокзале при одном появлении вдали долговязой фигуры Ф.Т.Онанищенко шпана ударялась в бегство, как степная живность перед пожаром.
Если бы молодые люди вращались в этих кругах, они были, по крайней мере, предупреждены. Но, ничего такого не ведая, они мирно шли по тропке между огромных, слегка подтаявших сугробов. Дачи стояли пустые, мертвые, и даже попасть в них было бы трудно, потому что никакие тропинки к дачам не вели.
Только возле одной забор был виден из-за сугроба, участок имел жилой вид и поднимался из трубы дымок.
– Руки вверх! – прозвучал скрипучий, жесткий голос. Над сугробом поднималась лысая, как колено, черепашья голова на длинной морщинистой шее. Сходство с черепахой придавали и совершенно круглые глазищи почти без бровей, и почему-то свернутый набок длиннющий нос. Над сугробом торчал ствол, и держал его старик очень ухватисто. Было нечто в его ладной, откинувшейся назад фигуре, по чему можно безошибочно и сразу определить отставного военного.
– Дедушка, мы дачу приехали смотреть! Уберите обрез!
– Я не дедушка, я товарищ полковник запаса! А для вас я гражданин полковник! Поняли?!
– Так точно, мы…
– Лечь! Ах, вы так!!! Я вам приказываю – лечь!
Ствол дернулся, плюнул огнем, и фонтанчик снега взметнулся в опасной близости.
– Юра, кажется…
– Отставить разговоры! Руки вверх! Лежать! – Фонтанчик снега заставил шарахнуться. – Ну?! – Парни плюхнулись в снег. – Вста-ать! Лечь! Вста-ать! Ле-ечь! Вста-ать! Ле-ечь! Встать! Ну, так кто я такой, не забыли?
– Никак нет, гражданин полковник! Только мы же дачу хотим посмотреть!
– Хе-хе… – скрипуче порадовался дед. – Это в марте? Что, присматриваете дачку? Под снегом? Эт-то вы, конечно, молодцы. Люди-то думают, надо начинать ходить в апреле, когда снег начнет стаивать. Тогда и люди тут появятся, и участок будет видно. А вы, какие молодцы, на месяц раньше! Говорите правду, кто такие?!
– Нам не сад покупать… Может, мы с вами вина выпьем?
– Вино пейте сами… Я и вижу, совсем не те вы люди, не садоводы. Я вот понятно, как вышел в отставку, так только садом занимаюсь. Только так и можно, вы как думали… Если наездами, как эти, – он презрительно махнул рукой в сторону тех, кто возделывал сады наездами, – тогда ничего толком не будет.
– Да нам нужно просто расспросить вас… Не сердитесь, ради Бога, мы вас не задержим… Буквально несколько вопросов!
– Про что вопросов? Имейте в виду, я вам что-то и сейчас еще не верю.
– Видите ли… Мы ведем расследование. Служба безопасности молибденового завода. Мы можем документы показать. И посудите сами, вы что, много видели жуликов, которые по дачам лазят в таких шапках, в таких дубленках? Много видели?
– Гм… Документы положите вот сюда. И не вздумайте резко дергаться, когда за пазуху полезете. Карабин у меня многозарядный.
Тут имеет смысл отметить, что ствол не опускался ни на секунду, и его круглый черный зрачок внимательно следил за движениями парней.
– Гм… Ну-с, я вас старше на полвека. Полковник в отставке, Онанищенко Федор Тимофеевич… Позволите вас – Юрой и Володей?
– Конечно, позволим.
– Тогда слушай мою команду: забирай документы и шагом марш за мной, в тепло!
В доме было тепло, очень чисто, пахло травами из связок по стенам. Юра имел глупость назвать связки вениками и тут же выслушал лекцию про то, какие «веники» полезны и от чего используются.
– Федор Тимофеевич, а вот приезжают к вам сюда зимой?
– Ну кто же может приезжать? Сын в службе, дочь замужем, внуки учатся…
– Я имею в виду, на дачи люди приезжают?
– По субботам-воскресеньям, иногда.
– А вот четвертого числа, не припомните?
– А могу я спросить, зачем вам весь этот спрос? Или военная тайна?
– Вообще-то тайна… Но вы же знаете, убийство случилось четвертого.
– Теперь понятно, кого ищите… А то заладили, что «дачу»! А у самих и вид не дачный…
– Так не видели в тот день никого?
– Почему не видел? Видел. Два человека приезжали. Они вышли из серой машины и потом сели в серую машину. Машина стояла вон там.
– Простите, Федор Тимофеевич… Было это неделю назад… Вы точно помните?
– Обижаете, молодые люди. В армейской разведке учат на совесть. И учат замечать детали. Знаете, как меня учили? Разжимается кулак, и на ладони лежит несколько предметов: пуговицы, коробки спичек, обрывки бумаги. Предметы надо описать. А потом, часа через три, тебя вдруг спрашивают: а какого цвета была пуговица, которая лежала ближе всех к большому пальцу? Отвечаешь… Спрашивают: а она по цвету была больше похожа на эту или на эту? Вот так. Что-что, а наблюдательность нам все же развивали. Так что я вам точно докладываю: останавливалась машина! В это время ходит мало машин, я уж, наверное, запомнил! – почему-то рассердился вдруг старик.
– Так, может, вы и номер помните? – пошутил Юра.
– Записывайте номер. А 30 85. Серый «москвич».
Почти минуту парни сидели неподвижно, частью переваривали услышанное, частью просто обалдели.
– Что, не верите?!
– Федор Тимофеевич, ну как вы…
– Как, как… Армейская разведка, вам это ясно?! Вот, смотрите…
И старец мгновенно извлек из ящика старомодного, 50-х годов, комода огромный армейский бинокль.
– А ну, наводи! Во-он туда, на ту сосну! Навел? Докладывай, какие зарубки видишь!
– Пять зарубок вижу… Вон шестая, буквой «вэ» латинской…
– Номер машины сможешь прочитать?
– Простите, Федор Тимофеевич, номер прочитать смогу.
– Ну то-то… Да вы пейте чай, ребята, пейте! Службу свою вы, думаю, пока справили.
– Ф-фу-у… Вот не ожидали, честное слово… Федор Тимофеевич, а что делали эти двое? Куда пошли?
– В шестнадцать пятнадцать прошли во-он туда… Откуда вы сами пришли, к тем садоводствам. В шестнадцать тридцать пять прошла электричка. В семнадцать двое вернулись. В машине сидел третий, никуда не уходил. Сели они и сразу укатили.
– Узнать вы их можете, этих трех?
– Двоих точно могу. Который в машине сидел, не знаю, врать не хочу.
И с этого момента Володя и Юра исчезают со страниц нашей правдивой повести. Исчезают потому, что дальше начинают действовать совсем другие люди, идет игра совсем других масштабов. Вот Федор Тимофеевич еще понадобится нам, ох как понадобится…
Во-первых, серый «москвич» с номером… Легко узнать, что такой «москвич» есть и что он принадлежит одной почтенной организации… Настолько почтенной, что узнать, кто пользовался этим «москвичом», реально может только член той же почтенной организации, и то далеко не любой.
Во-вторых, люди, которых можно и опознать. Но опознать можно только по фотографиям, а достать фотографии может тоже только член этой весьма почтенной и по заслугам «уважаемой» организации.
Переходя по цепочке, вся информация достигла ушей Фрола, и тот вскоре уже беседовал с одним человеком, как раз имеющим в этой организации доступ ко многому.
Илларион Мутовкин был трусом, но фотографию достал. После чего Онанищенко рассказал посланцам Фрола про то, как надо выращивать ранние помидоры, и опознал людей на фото.
А Илларион Мутовкин, приседая и икая от страха, узнал, кто планировал операцию по устранению, такого-то числа, с использованием такой-то машины. И хоть немалая фигура Илларион Мутовкин… был. Был, пока не пришел к власти Нанду и не послал его, по здоровой генеральской привычке, то ли чистить сортиры, то ли мести улицы, а может быть, и просто на х… Но хоть и был Илларион фигурой крупной, но и он исчезает из нашего повествования.
И даже капитан почтенной организации пидорасиков появляется на страницах нашей повести исключительно для того, чтобы однажды на трассе его машину зажали между двумя другими, самого капитана скрутили и повели погулять в лес, и там он, приседая, ляская зубами и пуская под себя струйку, назвал несколько фамилий. Капитану посоветовали не делиться впечатлениями об этом случае; он последовал совету и потому прожил по понятиям людей его круга довольно долго, может быть, даже еще несколько лет.
На этом, собственно, и завершилась тихая, непыльная работа вокруг Женьки, дачи Лоха, серого «москвича» и прочих сущностей этого рода. Потому что всем, кому надо знать, знали, что полковник почтенной организации Миловзоров – человек Асанова. И что деться Миловзорову некуда, потому что он и в доле по прииску, и подельник по копям драгоценных камней в Саянах и на Алатырском хребте.
Веревочка начала виться ранним вечером в дачном массиве и свилась в петлю для заместителя губернатора Сергея Асанова.

Глава 11
О пользе деревянных избушек
28–29 мая 1998 года

Там, где шел Михалыч с людьми, снег начал падать почти ночью. Но стало страшно уже ранним вечером. Низкие тучи почти что касались верхушек лиственниц, и лиственницы шелестели и гудели. Слабо шелестели, однообразно, потому что не было на них еще ни хвоинки, но уж как получалось… Люди шли словно в узком промежутке между одинаково мощными, одинаково тяжелыми слоями тверди. Совершенно исчезли не только зайцы, но и вездесущие, буквально кишащие лемминги. Очень чувствовалось, что неизбежно ненастье, – вопрос только, как скоро нагрянет.
Недалеко от устья Исвиркета сделали привал. Погода действовала на людей, не раздавалось шуток, смеха. Разговоры все велись степенные и, пожалуй, даже напряженные.
После привала стало еще темнее, глуше. В воздухе висела какая-то неясная тревога, какое-то ожидание… знать бы, ожидание чего. А живность вся окончательно куда-то попряталась: не было ни птиц, ни зверей.
Срывались отдельные снежинки, таяли в воздухе или только коснувшись земли, и не хотелось ночевать под открытым небом. Миша Теплов предлагал всерьез дойти за день до зимовья. Сергей Будкин был не против и даже высчитывал, когда можно туда прийти, если «вчистить как следует». Паша был не против, да как все… Все ли смогут так идти, намекал Паша, поглядывая в сторону Михалыча.
– Э-ге-гей! Э-ззй!
– Ну кто там сзади орет?!
– Михалыч, не сердитесь, эвенки это… И вообще – не сердитесь.
– Как не сердиться, Игорь? Непогодь, понесло нас… А тут еще и эти на нашу голову.
– А может, как раз и помогут?
– И такое тоже может быть…
Два всадника на оленях догоняли идущих. Взрослый парень и мальчик лет двенадцати, еще один олень на поводке. На головах оленей, на шапках, на оленьих дошках таял снег.
– Что, снег уже идет?!
– Здравствуй, насяльник.
– Здравствуйте, здравствуйте! Ловко вы нас догнали! Вы наш лагерь видели?
– Видел видели… Плохо, насяльник, шибко плохо.
– Что «плохо»? Я вот думаю, погода плохая, снег может быть. Это плохо. Правда, Сергей?
– Э, насяльник, ты меня забыл совсем. Меня Николаем зовут, а это Афоня… Афанасий. Что плохо – снег совсем сильный ходи. Такой снег скоро здесь тоже будя. Мы думай, лючи здесь такой снег жить не могут. Тебе, насяльник, надо дальши ходи, где зимовье…
– А если в лагерь вернуться? Вы позволите рюкзаки загрузить на оленей? Тогда мы быстро дойдем…
– Не, насяльник, быстро не дойдем. Целый день надо ходи, а ты и так день ходи, отдыхай надо. А снег уже идет, там ты без лыжев не ходи. В такой снег лючи должен на месте сиди, не ходи.
– А потом, – перебил вдруг подросток, – Николай пока не говори, я говори – тебя предупредить надо. У тебя в лагере – совсем плохой люди есть. Они у Чижика раньше бывали. Теперь непонятно кто…
– А что они в лагере делают?
– Не знаем что. Там парень был, его связали, однако.
– Потом что?
– Потом спирт пить стали, шуметь стали. Мы поехал… Тут пока снега нету, сюда поехал. Там (взмах руки на юг) давно много снега лежи… Нам туда ходи пока не надо.
Все давно уже побросали рюкзаки, сгрудились вокруг Михалыча и эвенков. Снежинки таяли на красных лицах.
– Ну, что будем делать, мужики?
– Прорываться к зимовью надо, вот что…
– Да, лучше бы туда. А дойдем ли?
– Ходу туда… Ну, скажем, шесть часов. Дойдем!
– Мы уже на ногах восемь часов. И если прямо туда – это же пятьдесят шесть километров…
– По прямой?
– Нет, всего пути. Но все-таки…
– Не дойдем – погибнем, Михалыч. Выход один – идти надо.
– Перекур сделаем, Игорь?
– Не, Михалыч… Мы и так рискуем.
Будкин дико озирал стоявших, словно бы незнакомых.
– Мужики, а с Мишкой как же?! Бросим?!
– Нет, Сережа, не бросим. Но сейчас, перед большим снегом, ничего мы не сделаем, пойми. И сами пропадем, и Михаилу не поможем.
– А когда?!
– Я так понимаю, когда кончится непогода. Ну что, мужики, как решать будем?
– Надо идти… – решил Теплов.
– Надо идти к зимовью… Назад пойдем – только хуже.
– Восемь часов хода – а там уже снег. Вон, эвенки все в снегу.
– Значит, общее решение? И привала не делаем?
– Жить важнее, Михалыч…
– Тогда вперед!
Эвенки взяли на оленей рюкзаки, стало все же легче, прибавился темп. А снег все не падал и не падал. Срывались все те же отдельные снежинки, словно людей пугали – вот как еще может быть. Но только за устьем Исвиркета воздух вдруг как будто потемнел, с каким-то неожиданным шуршанием. Шуршание шло словно бы ниоткуда, одновременно со всех сторон… а так оно и было, потому что это сталкивались друг с другом, падали на землю снежинки и уже целые хлопья.
Алеша Теплов подставил ладошку, лизнул холодную белую пирамидку, зачем-то сказал:
– Пошел снег…
Очень скоро смертельно уставшие люди шли среди крутящихся в воздухе, мягко шелестящих хлопьев. Облепленные хлопьями снега, все стали похожи на снеговиков. Становилось все труднее идти, потому что и снега становилось все выше, и люди все сильнее уставали. Михалычу приходилось хуже всех, вот тут-то сказывались годы. Он все чаще останавливался отдохнуть и сразу же пропадал в крутящихся снежных пространствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54