Хотя кто кроме образованного, культурного человека станет коллекционировать старинные документы и автографы? Николас подумал, что дело может оказаться проще, чем он предполагал вначале.
Принялся очень вежливо, но твёрдо настаивать, тоже подпустив в речь побольше всяких «видите ли», «если вас не затруднит» и «собственно говоря». Два интеллигентных человека всегда найдут общий язык.
И — ура! — получил-таки согласие и адрес (коллекционер жил на Ленинском проспекте), пообещав, что прибудет в течение двадцати минут и не обидится на лапидарность встречи: без чая-кофе, лишь короткий деловой разговор.
— Саша, быстренько одевайтесь, едем, — приказал он девочке, гордый блестяще проведённой беседой. — Тактику обсудим по дороге.
Саша испуганно замотала головой.
— Николай Александрович, лучше вы сами. Я боюсь. Как я буду с ним говорить? У меня не получится. И потом куда я такая? Волосы мокрые, нечёсаные…
Фандорин улыбнулся. Женщина есть женщина — даже такая ангелоподобная скромница.
— Хорошо. Однако я должен знать, чего мне от этого человека добиваться. Насколько мы можем предположить, он взял у вашего отца вторую половину манускрипта и выдал аванс. Вы хотите вернуть ему деньги и забрать рукопись? Или хотите получить остаток суммы, отдав первую половину, которую нам ещё нужно отнять у Рулета?
— Я не знаю… — Саша жалобно смотрела на него. — Как же я решу без папы? Наверно, лучше забрать.
— Но где вы возьмёте деньги? И потом, нужно же платить за лечение вашего брата?
Саша опустила голову.
— Ну вот что, — решил Николас. — Я поговорю с Лузгаевым предварительно. Нужно убедиться, что рукопись действительно у него и что он в принципе согласен вернуть её в обмен на аванс. А там видно будет. Кстати, вы не знаете, сколько именно денег получил от него ваш отец?
— Папа не говорил…
Валя дёрнула Нику за рукав.
— Всё, шеф, пора. Уедет клиент, не дождётся. Только время теряем с этим детским садом.
Фандорин быстро ехал по пустой набережной, а Валя прикидывала вслух, какова могла быть сумма аванса.
— Значит, десять тонн евриков они отстегнули швейцарам. Ещё столько же на всякие фигли-мигли, на дорогу. Плюс «мерин». Аллее цузамен штук тридцать-сорок, я думаю. Не считая перстня с бруликом, который, наверно, не меньше потянет…
— Много это или мало, вот в чем вопрос. Хорошо бы выяснить, какова рыночная цена рукописи Достоевского. Жалко, времени нет.
— Десять минут дадите? — Валентина вынула свой миникомпьютер. — Сейчас пороюсь в Сети. Аукционы надо смотреть…
Пока Николас кружил по тёмным дворам, разыскивая нужный корпус, ассистентка докладывала о результатах блиц-исследования:
— Смотрите, шеф. На аукционе «Кристис» автограф Натаниэла Хоторна (хрен знает, кто такой) ушёл за 545000 баксов. Это была даже не рукопись, а корректура романа с авторской правкой…
— «Алая буква»? — кивнул Фандорин. — Да, я что-то читал про это. Хоторн не «хрен знает кто», а классик американской литературы. Русский автор может цениться дешевле.
— Сравнили тоже: американец на букву «х» и Достоевский, — обиделась за державу Валя. — Ладно, поищем кого-нибудь русского… Вот. Пушкин устроит? На аукционе в Берлине анонимный покупатель заплатил 117 тысяч долларов за неизвестный черновик с набросками «Сказки о мёртвой царевне и семи богатырях». Всего одна страничка! А у нас целая пачка.
— И к тому же Достоевский на Западе котируется гораздо выше Пушкина.
— Ух ты, смотрите! Глава из какого-то романа «Юлиссес», автор — Джеймс Джойс, между прочим, тоже черновик, продана на «Кристис» за полтора миллиона! Ни фига себе! Что, наш Достоевский меньше потянет? Да если иностранцы зажмотятся, кто-нибудь из наших на том же «Кристис» прикупит.
— Похоже, растяпу Морозова надули, — согласился Ника. — Саша права: нужно где-то раздобыть деньги и вернуть аванс. «Перстень Порфирия Петровича» — вот главная загвоздка.
Машина уже стояла перед домом Лузгаева — респектабельной шестиэтажкой недавней постройки, с огороженной автостоянкой и ярко освещённым двором. Очевидно, Вениамин Павлович был человеком небедным.
— Ты, Валя, оставайся в машине. Он торопится, так что я ненадолго.
— Видел из окна, как вы подъехали. Стильная машина, настоящий британский шик. Я и сам, знаете ли, стопроцентный англоман.
Мужчина, открывший Николасу дверь, и вправду был похож на англичанина из голливудского фильма пятидесятых годов — этакий Дэвид Наивен: зализанные волосы, усы щёточкой, аккуратные бакенбарды.
— Сразу видно, что мы люди одного круга, — с величавой приветливостью объявил Лузгаев, одобрительно посмотрев на твидовый пиджак и клетчатый галстук гостя. — Милости прошу в кабинет.
Кабинет оказался под стать хозяину: всё очень респектабельно, но с некоторым перебором.
— Как вы назвались — Фандорин? — Вениамин Павлович улыбнулся с видом знатока. — Хорошая фамилия, известная. Лузгаевы тоже старинный род, с пятнадцатого века. Столбовые дворяне. Вот портрет нашего родоначальника, государева стольника Никиты Лузгая. — Он показал на картину в золотой раме: краснощёкий бородач с булавой в руке. Судя по краскам, по невообразимости наряда, да и по булаве, которая стольнику совершенно ни к чему, портрет был фантазийный, недавнего производства, а родоначальник скорее всего липовый.
— А это мой прадед, акцизный чиновник.
С другого портрета, явно списанного со старого снимка, пучил глаза коллежский регистратор в наглухо застёгнутом вицмундирчике. Вот этот на роль лузгаевского предка вполне подходил, да и черты фамильного сходства прослеживались.
— Батюшка мой, ответственный работник ВЦСПС, — пояснил Вениамин Павлович, заметив, что гость разглядывает фотографию солидного мужчины с орденом «Знак почёта» на широком лацкане. — Ему пришлось скрывать своё происхождение, такие были времена. Вы привезли остальную часть рукописи? А что же милейший Филипп Борисович?
— Он в больнице.
— Ай-я-яй. Надеюсь, ничего опасного?
— Филипп Борисович в коме, — несколько исказил факты Ника, чтобы избежать лишних подробностей. — И неизвестно, удастся ли его из этого состояния вывести.
Лузгаев поцокал языком, выражая сочувствие.
— Его дочь Александра поручила мне связаться с вами. Она хочет получить назад то, что отдал вам её отец. Аванс, разумеется, будет возвращён, — прибавил Фандорин небрежным тоном, а сам внутренне замер.
Вдруг он попал пальцем в небо, никакого аванса уплачено не было, и сейчас его разоблачат?
Или, того хуже, вдруг Лузгаев скажет, что у него нет рукописи?
— В коме? — медленно проговорил Вениамин Павлович, никак не отреагировав на упоминание об авансе. — То есть некоммуникабелен?
— Иногда приходит в себя, но очень ненадолго, — придумал Ника. — Например, сообщил, что рукопись у вас — и снова потерял сознание.
— Да-да, все в целости и сохранности, не беспокойтесь.
У Николаса отлегло от сердца.
— Сколько вы заплатили Филиппу Борисовичу? — облегчённо спросил он.
Глаза коллекционера сверкнули.
— Разве Морозов не сказал?
— Нет. Я рассчитывал, что вы мне скажете.
— Ну конечно, конечно. В частных сделках, особенно между интеллигентными людьми, главное — щепетильность и абсолютная честность. — Лузгаев немножко подумал и осторожно, словно примериваясь, протянул. — Я заплатил господину Морозову пять… десят… тысяч. Да, именно пятьдесят.
Что ж, это было близко к Валиным расчётам.
— Значит, перстень и пятьдесят тысяч долларов?
И снова во взгляде коллекционера мелькнул непонятный огонёк.
— Перстень? А, нуда… Само собой. И пятьдесят тысяч. Только не долларов.
— Значит, евро, — кивнул Фандорин, вспомнив, как Саша говорила, что за лечение отец платил в европейской валюте.
Вениамин Павлович укоризненно развёл руками:
— Фунтов. Фунтов стерлингов, дорогой Николай Александрович. Я же говорил: я англоман.
Врёт, прохиндей, понял Фандорин. Пользуется тем, что Морозов недееспособен. Но Лузгаев ещё не закончил.
— Манускрипт я, разумеется, верну, если такова воля дочери… Кстати, с ней можно увидеться?
— Можно, — хмуро произнёс Николас. — Вы получите документальное подтверждение, что она дочь Морозова. Если хотите, вам дадут и справку из больницы о состоянии Филиппа Борисовича.
— Что вы, что вы, я вам верю! — замахал руками англоман. — Порядочного человека сразу видно. Всё будет очень просто и цивилизованно. Я отдаю дочери манускрипт нашего величайшего писателя и гуманиста, а вы возвращаете мне аванс, пятьдесят тысяч фунтов. И про перстень не забудьте. Плюс неустойка за нарушение договорённости. Пускай это будет… ну, чтоб не жадничать, ещё половина этой суммы. Всего, стало быть, семьдесят пять тысяч.
Ника почувствовал, что его начинает трясти от бешенства.
— Послушайте вы, столбовой дворянин! Никаких пятидесяти тысяч фунтов вы Морозову не давали! Не знаю, сколько, но гораздо меньше. Иначе он заплатил бы в клинику не только первый взнос, а больше! Он вам говорил, что у него сын тяжело болен?
— Да-да, такая трагедия, — ответил коллекционер с ироничной улыбкой. — Напрасно вы с таким пафосом, Николай Александрович. Да, я человек меркантильный — от слова «меркантилизм». Вы знакомы с этой экономической теорией? Суть её проста: покупай подешевле, продавай подороже. У меня имеется нужный вам товар — часть рукописи нашего гения Федора Михайловича Достоевского. Вам ужасно хочется заполучить этот товар — гораздо сильнее, чем мне хочется его продать. Следовательно, я располагаю всеми экономическими условиями для извлечения сверхприбыли.
— Но у вас тоже неполная рукопись!
— Для собирателей автографов это не столь существенно. Платят за руку великого человека, за неповторимые и уникальные росчерки пера, помарочки, завитушечки. А наш классик в задумчивости ещё и рисованием баловался. И, ради Бога, перестаньте меня взглядом испепелять. Вы ведь наверняка тоже не на общественных началах стараетесь. — Лузгаев подмигнул. — Вовремя подсуетились, обработали дочку-глупышку. Не осуждаю. Наоборот, восхищаюсь и даже аплодирую. Ваш трофей, пользуйтесь. Уступаю добровольно. Но позвольте и мне свой кусочек отщипнуть. Я человек порядочный, не пытаюсь присвоить чужое, не отпираюсь, что рукопись у меня. А ведь мог бы. И что бы вы со мной сделали?
Николас открыл было рот, но Вениамин Павлович опередил его:
— Не трудитесь. Заранее знаю, что вы на это скажете. Вы наслали бы на меня бандитов, так? Но насколько мне известно, в таких случаях им приходится отдавать или, как говорят неинтеллигентные люди, отстёгивать половину. Да и лишний раз связываться с этой публикой, согласитесь, тоже удовольствие небольшое. Я же прошу у вас всего семьдесят пять тысяч. Выгодное предложение. Эх, погорячился я — надо было назначить сто. Вы ведь, я думаю, знаете, сколько такие бумажечки тянут на аукционах. Всё, решено. Сто тысяч фунтов. А будете ломаться — снова передумаю.
Лузгаев смотрел на собеседника выжидательно, весело приподняв брови.
— Откуда Саша Морозова возьмёт сто тысяч фунтов? Я с ней поговорю. Может быть, она и согласится, но вам придётся подождать, пока рукопись будет продана.
— Отлично. — Коллекционер сделал широкий жест. — А пока деньги не поступили, принимаю любой залог. У них, кажется, квартира недалеко от центра? Она потянет на сто тысяч фунтов стерлингов?
— Вы же называете себя порядочным, — тихо сказал Фандорин.
Хозяин поморщился:
— Зачем говорить пошлости? Вы ведь культурный человек. Право, как-то даже неловко объяснять вам прописные истины. Всё на свете имеет цену. В том числе и порядочность. Непорядочный человек от порядочного отличается только одним: первый себя ценит низко и продаёт задёшево, а второй ценит себя высоко и соответственно продаёт. Желательно не оптом, а в розницу, ломтиками.
— Это вы говорите пошлости! — зачем-то ввязался Николас в ненужную дискуссию. — Порядочный человек — тот, кого купить нельзя.
— Можно. — В голосе джентльмена-философа звучало глубокое убеждение. — Купить можно любого. Ну, не за банковский перевод, так на бартер: за почёт, или за спасение близких, или за успокоение совести, или за взаимность в любви. Но, между прочим, каждый из этих «борзых щенков» при желании может быть исчислен в сумме прописью.
— И любовь тоже? Если мы с вами, конечно, имеем в виду одно и то же.
— Совершенно одно и то же. Не временную аренду тела, а вечную привязанность души, — сардонически улыбнулся Вениамин Павлович.
— Неправда!
Ой не смешите. Вы мне ещё Окуджаву процитируйте. — Хозяин квартиры с чувством пропел. — «Ох, покупается, yes, покупа-ается доброе имя, талант и любовь!» Николай Александрович, милый, вы как ребёнок, ей-богу. Доброе имя? Несколько сотен тысяч на благотворительность, да несколько миллионов на грамотный пи-ар — вот вам и доброе имя. Думаю, лимончиков в десять запросто можно уложиться, причём в общенациональном масштабе. В региональном дешевле. Что у нас в окуджавской триаде дальше идёт? Талант? Окей. Предположим, вы богатый человек и хотите взрастить в своём чаде талант. Наймите лучших специалистов по детской психологии и педагогике, пусть как следует понянькаются с вашим крошкой, проанализируют каждый его чих и, пардон, анализ кала. А потом пусть дадут научный вердикт. Так, мол, и так ваше степенство, честно отработав полученные от вас деньги, докладываем, что ваш сын имеет явную склонность, ну не знаю, к художественному свисту. Или к морской биологии, неважно. Потом, уже зная, к какому занятию расположено от природы ваше дитятко, вкладываете в пестование этого таланта ещё столько-то, и лет через пятнадцать получаете готового гения. Ведь, как утверждает современная наука, какой-никакой скрытый дар заложен в каждом из нас, просто нужно как следует в человеке порыться. Про это даже роман написан, у этого, как его… забыл доля. Ладно, черт с ним.
— Хорошо, но как все-таки с любовью? — в запальчивости воскликнул Фандорин. — Как вы за деньги любовь купите?
— Например, любовь юной, идеалистичной девушки, которая вся в светлых слезах-грёзах и прямо ангел во плоти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33