Но в общих чертах я рассказал всю ужасную историю о руках Леандро Качон Картона и освободил душу от непосильной тяжести. Очистившись от скверны, камнем лежавшей на сердце, я почувствовал себя так хорошо, как не чувствовал уже очень давно…
Эпизод двенадцатый
Меня отправили отдохнуть на какое-то время в санаторий для клириков, страдавших переутомлением, как они сами утверждали. На самом деле это был сумасшедший дом, построенный на бесплодном холме неподалеку от Лермы в провинции Бургос, где за порядком надзирали спартанского вида монахини из служанок Иисуса, им в подкрепление был придан штат из местных мирян для исполнения самых неприятных тюремных функций. Очутившись там в заточении, я почувствовал себя совершенно уничтоженным, словно психически здоровый журналист в окружении сумасшедших в «Одностороннем движении» Сэмюеля Фуллера.
Однако никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, и внезапно приходит решение проблемы, которая нас удручает. Я свел некое подобие дружбы с одним из обитателей санатория, братом Паткси, или Стальной Лапой, францисканцем из Гипускуа, недалеким, но честным, обладавшим огромной физической силой. Он мог превратить в пюре большую картофелину, сжав ее в кулаке. Его засадили за то, что он с корнем оторвал ухо одному молокососу, увидев, как тот швыряется камнями в улитку. Брат Паткси был лучшим лесорубом и участвовал в соревнованиях в Атауне, у себя в деревне.
В сумасшедшем доме готовились справить юбилей, и в нелепую программу мероприятия включили показательное выступление брата Паткси с большим топором: ему полагалось разрубить пятнадцать бревен. Мне не составило труда уговорить его помочь мне в обмен на две бутылки ханки, которые достал для меня Альмендрон, или Трихиноз, один из тюремщиков, проигравший мне в пикет.
Больше мне было не на что надеяться. С тех пор, как несколько недель назад я спутался с неразборчивой и не слишком чистоплотной сестрой Хеновьевой из Льяга Профунда, или Свинкой, похоть одолевала меня сильнее, чем когда-либо прежде, несмотря на какую-то венерическую болячку, которую я подцепил.
Словом, в праздничный день я уселся в саду за деревянный стол, расположенный поблизости от бревна номер три брата Паткси. Силач-францисканец с ожесточением принялся кромсать первый ствол: лезвие топора ложилось точно в крошечный зазор в несколько сантиметров шириной, остававшийся между его ступнями. С каждым ударом в воздух летели деревянные чурбаки размером с желтые кирпичи, которыми была вымощена дорога в «Волшебнике страны Оз». Четверо стражников со здоровыми дубинками наизготовку на всякий случай не спускали с дровосека глаз. Не прошло и десяти минут, как настала очередь третьего бревна. Вдруг францисканец бросил колоду, стремительно подскочил ко мне, и, не дав никому опомниться, двумя точными ударами отсек мне обе кисти - они баловались в тот момент пасьянсом, карточным, разумеется, и он застиг их врасплох.
Эпизод тринадцатый
Сейчас я поправляюсь в отделении реабилитации госпиталя Святого Креста в Баракальдо, опять недалеко от дома. На этот раз я лишился рук навсегда: не было ни подходящих доноров, ни пластических хирургов. Правда, мне приспособили механические зажимы, этакие хваталки, очень похожие на клешни моряка Гомера из фильма «Лучшие годы нашей жизни», которыми я уже наловчился управлять довольно сносно. Если так пойдет и дальше, я вскоре смогу тасовать карты. Для иных потребностей мне, конечно, еще придется малость поднатореть.
Но, с Божьей помощью, все образуется.
Бенефис Трини и Лупаса
«Плэйерс» как был, так и оставался настоящим притоном, сколько ни старалась хозяйка, сеньора Трини, которую до сих пор в узком кругу называли за глаза старинным прозвищем Трини Амфибия, сохранившимся аж с войны, скрыть это «первоклассными», на ее взгляд, декоративными элементами.
Что удивительно, кабачок находился в фешенебельном районе Барселоны, на улице Путксет. Он открывал двери для посетителей в полночь, а закрывался, как правило, поздним утром. «Плэйере» был не только питейным заведением, но и предлагал также услуги проституток, вернее, являлся «баром с девочками» на американский манер, в духе времени - шел 1984 год. Четыре девицы бродили по кабаку, перебрасывались словечками и призывными взглядами с одинокими выпивохами, рассчитывая взамен получить приглашение «на рюмочку», что, однако, еще не означало обязательства лечь с ними в постель. Но если какая-нибудь из них соглашалась оказать сексуальную услугу, которую нельзя было удовлетворить на диванах в полутемной части помещения, она, договорившись с сеньорой Трини о комиссионных, вела клиента к себе домой. Правда, сеньора Трини не особенно следила за тем, насколько честно ее работницы соблюдают уговор.
В действительности «Плэйере», о чем говорило само его название, был игорным заведением, где игра велась подпольно и без особого размаха. Играли в покер в просторной кладовой, при закрытых дверях. Для этой цели служили два круглых стола, покрытых зеленым сукном, испещренным бурыми пятнами от сигарет; вокруг штабелями стояли ящики со спиртным. Партии разыгрывались почти каждую ночь; допускались только постоянные клиенты, самое большее по четыре-пять человек за один стол. Обычно, за исключением выходных, бывал занят только один стол. Сеньора Трини брала тысячу песет с каждого игрока за удовольствие насладиться интимной обстановкой ее кладовки, не считая молчаливого обязательства выпить за вечер не меньше двух рюмок, совсем не дешевых. Сама она садилась играть пару раз за неделю, почти всегда с одними и теми же партнерами.
Я познакомился с сеньорой Трини благодаря тому, что мы жили по соседству - на улице Мартинес де ла Роса, в уютном и все еще проникнутом богемным духом квартале Грасия; мы оба частенько наведывались в одну и ту же пивную, маленький безликий кабачок, где мы обыкновенно перебрасывались на скорую руку, «по маленькой», с несколькими знакомыми в обманный покер на костях. Эта игра ее восхищала.
Мы быстро прониклись симпатией друг к другу. Полагаю, ей пришлась по душе моя бесшабашность двадцатичетырехлетнего юнца, живущего на бегу: я сводил концы с концами, продавая от случая к случаю рассказы в журнал «Пентхаус», писал комические репризы для «Эль Вибора» и проматывал скромные средства, которые мне присылали родители из Бильбао.
У нас обнаружилось сходное чувство юмора. Она стала моей покровительницей. Она заботилась, чтобы мне стирали одежду, одалживала немного денег, когда я оказывался на мели, а кроме того иногда присылала свою приходящую домработницу, чтобы та сделала генеральную уборку в моей неустроенной съемной квартирке за пятнадцать тысяч песет в месяц.
В ту пору сеньоре Трини было лет пятьдесят с хвостиком: низенькая, слегка расплывшаяся и все еще очень красивая. Ее золотистые волосы всегда были тщательнейшим образом уложены и спрыснуты лаком, в стиле Энджи Дикинсон эпохи семидесятых. Одевалась она кокетливо - неизменно в превосходных туфлях на высокой шпильке - но, увы, не без излишеств дурного тона, и питала страсть к колье и золотым браслетам.
После развода она жила одна в великолепной квартире, на несколько порядков лучше моей, обставленной вычурно и экстравагантно, со свойственной хозяйке претенциозностью. Ей нравилось готовить, и делала она это великолепно. Очень часто по понедельникам - воскресная ночь была в «Плэйерсе» выходной - она приглашала нас вечно голодных членов братства «свободных профессий» со всего квартала, на незабываемые обеды к себе домой. Она обладала ярко выраженным материнским инстинктом, хотя детей у нее не было. Эту женщину любили и уважали везде и всюду; она принадлежала к людям, которые обладают неиссякаемым запасом дружелюбия и хорошего настроения и просто не способны причинить кому-нибудь зло.
В первый раз, когда я пришел к ней в гости - у меня не было телевизора и я сам напросился, чтобы не пропустить показ нового фильма - я увидел ее фотографии в молодости. Почти все они были черно-белыми. Вставленные в серебряные рамки, они во множестве гнездились на придиванном столике.
Меня поразили три вещи: во-первых, роскошное, совершенное тело, которому нисколько не вредил маленький рост его обладательницы; грудь была несравненной, великолепной; во-вторых, ослепительной красоты лицо; и в-третьих, благодаря чему я имел возможность по достоинству оценить пункт первый, на нескольких фотографиях она позировала полностью обнаженной.
Трини была дамой свободомыслящей, уверенной в себе и не считала нужным обременять себя притворным беспокойством о «хороших манерах» Мне она объяснила, что в течение более десяти лет, в шестидесятых, зарабатывала на жизнь вместе с мужем, выступая в порношоу в разных кабаре восточного Берлина. Номер с настоящим соитием между страстными испанцами - такое представление сложилось у немцев о нации - приносило им массу денег и удовольствия. Красота, сценический артистизм и самоотдача сделали ее звездой низкопробных подмостков. Потому что, как она мне призналась, всегда, в каждой мелочи муж заставлял ее выкладываться. Никакой симуляции: они работали по-настоящему, испробовав в лучах прожекторов все возможные способы анальных и вагинальных сношений. Обоих невероятно возбуждало то, что они занимались любовью на публике, а она особенно заводилась, воображая эрекцию зрителей, пожиравших ее глазами, когда она в судорогах кончала. И хотя им делали предложение усложнить номер, она хотела заниматься любовью только так и только со своим мужем. Собственно, она подчеркивала, он был единственным мужчиной в мире, с кем она спала.
Я отважился спросить, когда и почему они разошлись. Она ответила, что девять лет назад, вскоре после того, как они перестали выступать и вернулись в Барселону. Однако от ответа на вопрос «почему» она уклонилась, и я счел бестактным настаивать. Бросалось в глаза, что на многих фотографиях центр композиции смещен, а край карточки не очень ровный. Я предположил, что муж был снят вместе с ней, и она уничтожила его изображение.
Не однажды я, обуреваемый юношеским тщеславием, ломал голову над тем, должен ли я уложить Трини в постель. Ее знаки внимания и забота, привносившие в мою неустроенную жизнь немного домашнего тепла, наводили на мысль, что она, возможно, хотела бы получить от меня ответную услугу, сексуальную. В конце концов мне представлялось довольно необычным, чтобы пятидесятилетняя женщина так вела себя с малознакомым, к тому же молодым, человеком, если не искала чего-то взамен. Глупость мне нашептывала, будто единственное, чего она могла бы пожелать от меня, это чтобы я ее поимел. Проницательность и безошибочная интуиция позволили ей в корне пресечь мои самонадеянные поползновения. И хотя прошло пятнадцать лет, я помню, что она сказала, почти слово в слово.
- Надеюсь, это снимет груз с твоих плеч: ты не должен чувствовать себя обязанным тащить эту колоду в постель. Знаю, ты мне благодарен и испытываешь ко мне привязанность, как и я к тебе, и что по этой причине ты готов предложить себя, особенно сейчас, когда ты разгорячился, воображая, как я охотно - она указала на наиболее откровенную фотографию - отдавалась на глазах у всех. Не беспокойся, хотя мне, конечно, льстит, что такой молоденький мальчик, как ты, был бы не прочь покувыркаться со мной. Могу поручиться, ничего ужасного с тобой не случилось бы… кто имел меня, тому есть, что вспомнить, - меня восхитило ее кокетство, - но я уже перепробовала все, что можно попробовать в этой жизни. И, пойми меня правильно, я почти убеждена, что ты не дотянешься ни по количеству, ни по качеству до того, к чему я привыкла. Мне нравится твое общество, нравится делать маленькие одолжения. Я считаю тебя другом, молодым другом. Может, тебе это покажется странным, но это все, чего я хочу от тебя…
В тот самый вечер, вслед за просмотром в энный раз моего любимого фильма, который ее нисколько не заинтересовал и показался чрезмерно жестоким, сытно накормив, она пригласила меня заглянуть в бар «Плэйере», приобретенный на немецкие накопления.
Меня восторгали ее мудрость и стиль, она досконально знала, как устроены мужчины - побудительные мотивы и мельчайшие нюансы их поведения, поэтому так замечательно играла в покер против мужчин. Она приняла душ и одарила меня (или наказала) зрелищем, которое едва меня не доконало, повергнув в ступор, что вполне естественно после экскурса в ее трудовую жизнь, после отказа - до предложения переспать, так и не высказанного вслух - и после того, как я пожирал глазами ее старые фотографии, точно распаленный молокосос. Она вернулась из ванной обнаженная, но в домашних туфлях без задника, разумеется, тоже на шпильке, расчетливо прикрыв черным полотенчиком только выступающий живот. Грудь, хотя и слишком крупная, была все еще весьма аппетитной: почти не обвисшая, несмотря на габариты, с выпуклыми тугими сосками и широкими ареолами, темными и неровными. Трини приоткрыла густую растительность на лобке, не знавшем депиляции, всего на несколько секунд - вполне достаточно, чтобы доказать, что она натуральная блондинка. Она отправилась в свою комнату одеваться, продемонстрировав на ходу прелестный зад и заметив напоследок с иронией:
- Как видишь, ты ничего не потерял.
Мы отправились в «Плэйере» на ее машине во втором часу ночи. По дороге она сказала, что сегодня ночью ей хочется сыграть парочку-другую партий, и что я наверняка смогу познакомиться с Лупасом, ее бывшим мужем.
Лупас - я пока не знал, откуда взялось прозвище - не пришел. Сеньора Трини советовала мне не ввязываться в игру. Мое увлечение покером не простиралось дальше безобидных посиделок со студентами Университета Деусто и скорострельных партий в обманный покер в местном баре. Карточные ставки могли нанести смертельный удар моему тощенькому бюджету. Однако она всегда внимательно и с пониманием прислушивалась к биоритмам тех, с кем имела дело, и щедро вознаградила меня за бесплодное томление, разбуженное во мне ранее, предложив общество одной из девочек, которая ублажила меня в темном уголке наилучшим образом, причем за счет заведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28