Если же комбат кололся от случая к случаю, то его нельзя было назвать наркоманом. Употребляют медикаменты, а многие из них — наркотики, сотни миллионов людей в мире. Наркоман же не может жить без, он зависит от своего наркотика. Я знаю, о чем пишу, за шесть лет жизни в Нью-Йорке я сам пробовал всевозможные наркотики и знал настоящих, стопроцентных наркоманов… Обвинение же комбата в «расстреливании в щеку» из уст «ребят, которые… следили», звучит и вовсе бездоказательно. Они ведь свидетели обвинения (если не исполнители приговора).
Между тем очищенная от бездарных обвинений история комбата Костенко страшна, проста и великолепна в своей трагической мрачности. Всякая революция, приднестровская не исключение (да, это была революция), совершается трагическими, пассионарными фигурами. Возбудившись, возмутившись первыми, они атакуют и низвергают существующий порядок. Часто эти первые герои — анархические индивидуалисты, порой с криминальными наклонностями, пробужденными внезапной властью. Когда революция совершена и первые структуры нового общества и государства заложены, подобные трагические фигуры первых пассионариев не находят себе места в новом обществе. Это нормально. Ибо их призвание — восстание, разрушение, а не служение в государстве. Костенко, Сен-Жюсты, Дантоны, Робеспьеры… убираются и заменяются министрами и заведующими отделами. Вот что случилось в Приднестровье. В Бендерах Костенко практически узурпировал местную власть, население шло не к коменданту города, не к начальнику милиции, но к «батьке Костенко». «Батько» судил как Бог на душу положит, сидя в сарае, окруженный гвардейцами, Татьяна в темных очках — по левую руку.
Выливать сегодня черную краску на обгоревший «бюст» комбата — неблагородно. Его заслуги перед Приднестровьем — неоспоримы. За свои преступления, если таковые были, он заплатил. Уже со времен французской революции миру известно, что революция, как правило, пожирает своих детей. Республике нужно было убить Костенко. Его убили, и я верю, что иначе было нельзя. Другого выхода не было. Человек восстания, он не вписался в новые структуры. Матвеев, Дудкевич, шеф службы безопасности «Иванов» вписались. Смогли. Костенко не смог. Это Костенко и по-своему великолепный Матвеев начали формировать армию Приднестровья, первые батальоны. Одного сделали генералом, другого… вы знаете, что…
Однако, уничтожив человека, вовсе не следует уничтожать героя — корейца с рыжими глазами, настоящего «пса войны». К тому же если Приднестровье уже оформилось в государство (предположительно временное, как Дальневосточная республика в 1920 г.), то повсюду, вне Приднестровья, время Костенок только наступает. Войны соединят российскую цивилизацию воедино. Наши границы — кровавые раны. Война только что вспыхнула в Абхазии. Рано нам расстреливать наших комбатов. Чистеньких пассионарных воинов не бывает. Моральность героев в эпоху войн и революций не та же моральность, что в мирное время.
Когда иду я по Арбату…
19 июня. Раннее утро. На пикетировании Фонда Горбачева. Два лейтенанта милиции приехали первыми, вышли не спеша из машины, оглядели лозунги и пикетчиков. («Горби — холуй Буша и K°. Преступника к суду!», «Лжедемократы — вон из России! Вы украли у народа все: страну, землю, телерадио, у детей — хлеб, молоко!») Неохотно потребовали разойтись. Когда назвавшийся Петровым Сергеем Петровичем пикетчик объяснил им, что разрешения на пикетирование нет, но Фонд Горбачева — не государственное учреждение, потому разрешение не требуется, лейтенанты расслабились, может быть, и не поверив. Расслабившись, они разговорились. Особенного сочувствия они не показали, но тот, что постарше, с расшлепанным носом-картошкой, изрек удивительно мудрую фразу, привожу дословно: «КОГДА НАЧИНАЕТСЯ РЕВОЛЮЦИЯ, ТОГДА КАЖДЫЙ ВЫБИРАЕТ, КОМУ ЕМУ СЛУЖИТЬ — НАРОДУ ИЛИ ЗАКОНУ». Я вторгся в беседу. Я сказал: «Вот я вчера был в Останкино. Такое впечатление, что революция уже началась». Лейтенант задумался: «Не… Нет еще…» И ушел к машине звонить по рации, очевидно, проверять, нужно ли разрешение на пикетирование частной организации.
20 июня поздно, ближе к полуночи, оказался на Красной площади, привлеченный скрежетом и воплями, раздирающими воздух, пришагал с Тверской. На гигантской сцене перед Историческим музеем (строение размером с шестиэтажный дом) орет некто, кажется, девушка: «Не плачь, бейби, бейби, не плачь!»
От сверхмощных усилителей содрогается брусчатка площади, звук ударяет о диафрагму под живот. Бродят люди, подавляющее большинство с ошалелыми лицами. Даже иностранные туристы шокированы… Оказалось, идет репетиция рок-концерта, который состоится ночью 22 июня. «Не плачь, бейби, бейби, не плачь!» Рок-н-ролл отрицать бессмысленно, я сам посетил за свою жизнь с сотню рок-концертов, был даже приятелем нескольких известных американских рокеров, но на Красной площади?! Есть для этого стадионы, зал Лужников. Ничтожная музыка на священной площади страны — агрессия против символа государственности, против старых камней — расшатывают их тысячи децибел… Французы никогда не устроят рок-концерт у Дома Инвалидов, где помещается музей Армии, у гробницы великого Наполеона…
А исполнители, что же, совсем безмозглые орудия чьего-то замысла? После освобождения Франции от оккупантов французы стригли наголо девок, гулявших с немцами. Тех, кто на Красной площади выл, той самой, где праздновали победу, за которую заплачено 20 миллионами наших жизней, тех стричь мало… Шакалы…
Начало июля. Стою в очереди в кассу в булочной на Бутырской улице. Еду в Приднестровье с Киевского вокзала. Зашел купить хлеба в дорогу. Впереди меня старуха (чистая седая голова, в светлой чистой кофте) долго пересчитывает рубли и трояки трясущимися руками. Снова и снова.
Моложавый старик (белая кепка, седые волосы из-под кепки, костюм с чужого, явно сыновнего плеча, брюки слишком длинные, кошелка из ивовых прутьев в руке), оборачиваясь: «Что, мать, передать боишься?»
Старуха, должно быть, не расслышав, спокойно: «Я черный беру. От белого меня давно отучили».
Старик: «Только на хлеб один уходит целая зарплата, ей-богу… Если взрослому мужчине нужно полбуханки… (не слышно. — Э.Л.) получается, в месяц на семью нужно… 600 рублей только на хлеб?»
Старуха (очень спокойно) закрывает старый кошелек: «К весне умирать буду…» Обернувшись, смотрит на меня. Поясняет мне: «К весне следующего года».
Очередь молчаливая, но не мрачная, даже ветерок гуляет июльский, заворачивая с улицы в магазин. От кассы все идут получать хлеб. Прослеживается железная, закономерная связь между возрастом и покупаемым хлебом. Люди помоложе покупают хлеб белый, дорогой. Старики все больше берут четвертушки и половинки черного. Российское новое общество осуществляет хладнокровный геноцид своих стариков. Стоит жара… Выхожу, и асфальт мягкий под ботинками, иду к метро, размышляя: «Старуха спокойно приготовилась умирать к весне. А что, смерть освобождает от унижений…»
На Старом Арбате откормленные молодые люди призывного возраста торгуют мундирами, шинелями, фуражками, знаменами великой Армии. Продают регалии славы отцов, дедов и прадедов: ордена, медали, эмблемы. Спекулируют историей, флотский мундир — 3.000 рублей. Футболки с надписью КГБ и щитом и мечом — эмблемой некогда могущественной организации — 800 рублей… Мясомассые, плечистые, накачанные, накормленные, красномордые, хлебают ребятки-дезертиры, сидя у лотков с награбленным, немецкое пиво из бутылок. Мародеры. Мародеры, обчистившие стариков, они спекулируют на том, что создали и освятили своей кровью предыдущие поколения. С полей нашей славы свезли на Старый Арбат награбленное — МАРОДЕРЫ.
В установившемся на российской земле «цивилизованном обществе» тот, кто моложе и мясистее, у кого толстая и розовая шея, бревна-руки и голова, способная к нехитрым комбинациям обмана ближнего, тот и господин, тот и пан. Честные люди, старые люди, наивные «патриоты», те, для кого Честь, Родина, Государство, Россия — слова священные, — все они в 1992 году в Москве есть ундерменши, недолюди. Это красношеие дезертиры и мародеры есть супермены нового общества. Проходя меж лотков с выставленными на продажу реликвиями нашей национальной славы, наблюдая бесстыдные, упитанные будки спекулянтов-МАРОДЕРОВ, я бормочу всегда одни и те же строки, они сами придумались мне: «КОГДА ИДУ Я ПО АРБАТУ, МНЕ ХОЧЕТСЯ ИМЕТЬ ГРАНАТУ…»
В Приднестровье, на фронте в Бендерах, в окопах между Григориуполем и Дубоссарами, на позициях на Дубоссарской ГЭС — тоже молодые люди. 20–25 лет. Но какой контраст с арбатской сволочью! Из Ленинграда, из Одессы, из Москвы, с Кубани и Терека и из Сибири приехали в Приднестровье самые смелые. Привет вам, ребята с передового поста в здании общежития на Первомайской улице в Бендерах, привет вам, ребята из отряда старшего лейтенанта Кириллова, привет вам, терские казаки есаула Колонтаева, державшие позицию на дороге на Кошницу, привет тебе, Саша Косапчук в Бендерах, привет тебе, Андрей, лейтенант-разведчик из Ленинграда… У вас там пока перемирие. Может, загрузитесь в пару военных самолетов и прилетите очистить столицу от мародеров?
Поучительна поездка через Украину в поезде Одесса—Москва. Поезд идет добрые 17–18 часов по территории ныне чужого, еще не враждебного, но совсем не дружественного государства. Это чувствуешь кожей. Молчаливо-угрожающая обстановка на разомлевших от жары пустых станциях. На всех вокзалах, запущенных, грязных, новенькие гербы нового государства. Физически пугает тот факт, что географически наша русская граница передвинулась так близко к Москве. От Брянщины до Москвы всего каких-то шесть часов не очень спешным этим поездом. Меньше суток, если вдуматься, для чужих танков. (Но, похабная, торгует столица знаками военной доблести, словно они ей не понадобятся…)
Но понадобятся… И очень скоро. Вышел на станции: почему-то остановился поезд, хотя не должен бы. Мелкая станция. Туалет M и Ж. Полинявший киоск «Соки — Воды» закрыт. Слоняются солдат с прапорщиком без головных уборов. Кажется, поддатые. Посредине асфальтовой площади присели два пассажира нашего поезда — голые до пояса, в шортах и шлепанцах. Еще один в тренировочных брюках подошел, присел на корточки. Сидят, как три курицы. На облупленном киоске «Соки — Воды» — плакаты. Чтобы убить время, вчитался. Благо, хорошо знаю украинский, без проблем. (В русской школе в Харькове со второго класса заставляли учить. В украинские школы родители детей отдавать не хотели — считалось, провинциальным ребенок вырастет.) Верхняя часть плаката сорвана, но все понятно и по остатку текста. Списываю аккуратно, переводя:
«…3. На нары всех заговорщиков Крыма. 4. Введение в Крыму президентского правления. 5. Крыму — статус района Херсонской области. МЫ ТРЕБУЕМ ОТ ПРЕЗИДЕНТА ДАТЬ СИГНАЛ К КРЕСТОВОМУ ПОХОДУ НА КРЫМ! Сбор в 9:00… (следует адрес. — Э.Л.) . Мы победим! УКРАИНСКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ АССАМБЛЕЯ».
Рядом еще плакат.
«ВНИМАНИЕ! Физически здоровые мужчины, без лишних психологических комплексов, те, которые желают принять участие в действиях, направленных на защиту национальных интересов в Приднестровье, Крыму и других регионах, могут осуществить свои мечты в рядах УКРАИНСКОЙ НАРОДНОЙ САМООБОРОНЫ. Запись добровольцев ежедневно с 14 до 19 часов по адресу: г. Киев, переулок Музейный, 8; г. Винница (следует адрес. — Э.Л.) … КОМАНДА УНСО».
Я вспомнил, что в июне (18-го?) боевики Украинской национальной ассамблеи (это именно они УНСО) в количестве 80 человек напали на Киево-Печерскую Лавру. Пострадали тогда 16 священнослужителей и прихожан. Сегодня «осуществить свои мечты» для «физически здоровых мужчин без комплексов» на территории Украины несложно. Некоторые запреты, ограничивающие действия подобных мечтательных мужчин, еще существуют, но их все меньше. Пока российские демократические телевидение и пресса эйфорически освещают встречи все более игривых и самодовольных, упоенных властью Кравчука с Ельциным, убаюкивая себя и общественное мнение России тем, что все спокойно на Украине, на деле там идет необратимый процесс все большего отравления украинцев ядом агрессивного национализма. Повторяется случившееся в Хорватии. Я знаю, о чем говорю. Я был в Югославии «до» (в 1989 г.) и «после» (в 1991 г.), уже на фронте.
В Москве товарищи с Украины передали мне толстый пакет газет и журналов. Экстремистские националистические издания. «Замкова гора», «Украинские обрии», «Наш клич», «Нескорена нация», «Националистична Украина», «Висти»… Когда-нибудь эти издания будут разыскивать наши потомки, пытаясь разобраться, как же начались гражданская война на Украине и кровавый затяжной конфликт между Украиной и Россией. Им нетрудно будет отыскать начало, первые подземные толчки гражданской войны вот в таких, например, строках:
«Московский народ всегда был диким племенем, которое никогда не имело своей культуры, а крало ее у других, всегда было общиной неполноценных варваров» («Националистична Украина», 1991, № 1).
Или вот в таком призыве-инструкции, воистину «мужчины без комплексов» сочинили этот призыв:
«…Задача наших организаций, нашего народа заключается не столько в том, чтобы добыть независимость, а сколько в том, чтобы добить Россию в том виде, в котором она существует сейчас… Деятельность наших организаций должна быть перенесена на территорию противника… До того, пока Россия будет существовать в том размере, в каком она сейчас существует, пока она не будет возвращена к границам времен Ивана III, до тех пор о реальной независимости не может быть и речи» («Висти», 1991, № 6).
Наши потомки, «роясь в сегодняшнем, окаменевшем», узнают, что незадолго до начала гражданской войны на Украине журнал «Наш клич» (1992, № 1) подстрекательски писал:
«Украина, которую мы должны оставить потомкам, — это Украина для украинцев, а не для международного базара».
А «Нескорена нация» в сентябрьском номере за 1991 год уточняла доктрину следующим образом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25