– Ох нехорошо, – бормотал Кету. – Ох нехорошо. Рука Царя Царей, должно быть, слабеет.
Нам снова пришлось ночевать на безлюдных пустошах, где лишь костер рассеивал мрак, а вдали выли волки. Но и в уюте постоялого двора, и под мерцающими звездами каждый вечер я узнавал от Кету все больше и больше.
– Слушай благородную истину о печали, – повторил он. – Рождение – скорбь, возрастание – скорбь, болезнь – скорбь и смерть – тоже скорбь. Все, что составляет человека, полно скорби. Вот благородная истина, открывающая, природу скорби, которая возникает из стремлений, приводящих к повторному рождению и, в свой черед, к новым страстям.
– Но разве это плохо – стремиться к чему-нибудь? – спросил я.
– Нет, нет и нет пользы в наших страстях, – отвечал Кету. – Благородная истина о прекращении скорби говорит: откажись от стремлений, восторгов и страстей. Возвышенна истина, которая ведет вставших на путь Будды к освобождению от печалей.
«Но как сложно встать на него», – подумал я.
Наш небольшой отряд ехал по гористым просторам Фригии, иногда сам по себе, иногда примкнув к длинному каравану мулов, нагруженных древесиной, шкурами и зерном из богатых сельскохозяйственных угодий, расположенных вдоль Черного моря. Навстречу нам шли караваны с востока, величественные верблюды и крепкие быки везли слоновую кость из Африки, шелка из далекого Китая и пряности из Индустана. Случалось, на караваны нападали разбойники, и мы помогали купцам отбиваться. Однако даже когда мы ехали одни – всего лишь двадцать шесть верховых с заводными конями и вьючными мулами, – нас никто не тревожил.
– Разбойники видят, что вы воины, – сказал нам Кету. – И знают, что в ваших мешках найдется не много поживы. Караван для них большой соблазн, как и редкие пешеходы, рискнувшие выйти на дорогу, этих можно без всяких хлопот ограбить, а потом убить. Но воины разбойников не привлекают, едва ли у них хватит смелости напасть на нас.
И все же не однажды я замечал на далеких холмах возле Царской дороги тощих оборванцев верхом на таких же тощих лошадях, рассматривавших наш маленький отряд. И каждый раз Кету возле меня негромко повторял:
– Спаси меня, Будда, спаси меня, вера, спаси меня, миропорядок.
Молитва его доходила: на нас не нападали.
Наконец, приблизившись к горам Загроса, преграждавшим путь на Иранское нагорье, мы стали встречать воинов Царя Царей у дороги; обычно они держались возле колодцев или караван-сараев. На таком длинном пути нелегко надежно защищать путешественников, воинов едва хватало и на то, чтобы присутствие их сделалось просто признаком власти. К тому же они всегда требовали денег за обеспечение безопасности.
– Эти хуже разбойников, – сказал один из моих людей, когда мы проехали заставу на окраине крохотного городка. – Местный начальник содрал с меня несколько монет в качестве платы за проезд.
– Проще заплатить, чем сражаться, – сказал я. – К тому же они удовлетворяются малым.
Кету кивал.
– Принимай то, чего нельзя избежать, – заявил он. – И это – часть пути Будды.
«Да, – подумал я. – Но все равно обидно».
Кету казался скорее озабоченным, чем встревоженным.
– Только год назад прошел я этим путем, отправляясь в Афины. Разбойников почти не было, постоялые дворы процветали. И воины стояли повсюду, а теперь новому царю не повинуются. Власть ослабевает очень быстро… слишком быстро.
Я подумал, не придется ли теперь Царю Царей волей-неволей принять условия Филиппа, чтобы избежать войны с греками, раз его войско настолько ослаблено? Впрочем, и сам он, подобно Филиппу, мог воспользоваться угрозой нашествия чужеземцев, чтобы сковать свой народ в новообретенном единстве.
От ночи к ночи сон мой становился все более тяжелым и тревожным. Сны мне не снились: по крайней мере по утрам я вспоминал только неясные силуэты, словно мелькавшие за запотевшим окном. Я более не посещал мир творцов, и Гера тоже оставила меня в покое. И все же сон мой был беспокоен, я ощущал затаившуюся во тьме беду.
Караульных мы выставляли, даже когда ночевали с караванами, которые сопровождала собственная охрана. Я стоял положенное время наравне со всеми. Мне хватало и недолгого сна, а я всегда особенно любил бодрствовать перед рассветом. И в холодных, продутых ветром горах, и в раскаленной, не остывшей за ночь пустыне душа моя ликовала, когда на небе медленно таяли звезды и оно становилось сначала мол очно-серым, а потом нежно-розовым и наконец поднималось солнце, могучее светило, слишком яркое даже для моих глаз.
«Они поклоняются мне в облике солнца, – вспомнил я слова Золотого. – Я Атон, бог Солнца, податель жизни и творец человечества».
Я уже потерял всякую надежду отыскать Аню, любимую мою богиню. Вторгаясь в сон, смутные, нечеткие видения смущали мой погруженный во тьму забвения рассудок, пробуждали забытые воспоминания. Откровенно говоря, я весьма сомневался в том, что сумею когда-нибудь избавиться от желаний, хотя Кету и сулил мне за это благословенное забвение нирваны. Однако возможность наконец соскочить с бесконечно кружившегося колеса страданий, покончить с долгой чередой жизней все более и более привлекала меня.
И тогда ночью она пришла ко мне .
Это был не сон. Я оказался в ином месте и времени. Скорее всего, даже не на Земле, но в каком-то странном мире, где подо мной клокотала расплавленная лава, а звезды высыпали на небо в таком количестве, что ночь трудно было назвать ночью. Я словно оказался внутри бриллианта с бесконечным количеством граней, который парил над расплавленным камнем.
Не ощущая жара, я висел над жидкой скалой. Но когда я пытался протянуть вперед руки, движение останавливала невидимая энергетическая паутина.
Наконец передо мной появилась Аня в блестящем серебристом костюме, высокий воротник которого туго охватывал ее горло, и в серебристых сапожках, поднимавшихся до середины голеней. Она висела невредимой над морем пузырившейся, кипевшей лавы.
– Орион, – сказала она очень серьезно, – ситуация меняется очень быстро. Я смогла выкроить буквально несколько мгновений.
Не отрываясь смотрел я на невыразимо прекрасное лицо моей богини – так человек, умирая от жажды в пустыне, смотрел бы на источник чистой пресной воды.
– Где мы сейчас? – спросил я. – И почему я не могу быть с тобой?
– Континуум в опасности, он может погибнуть. Силы, противостоящие нам, крепнут с каждой микросекундой.
– Чем я могу помочь? Что я могу сделать?
– Ты должен помочь Гере! Понимаешь? Необходимо, чтобы ты помог Гере!
– Но она хочет заставить меня убить Филиппа, – возразил я.
– Не время для споров и рассуждений, Орион. Сейчас все зависит от Геры, а она нуждается в твоей помощи.
Я еще не видел Аню такой встревоженной, не видел такого испуга в ее прекрасных, широко открытых глазах.
– Помоги Гере! – повторила она.
– Когда мы будем вместе? – спросил я.
– Орион, не время торговаться. Ты должен сделать то, что тебе приказано!
Я заглянул в глубокие серые глаза Ани. Прежде они всегда были спокойными, я черпал в них мудрость и утешение. Но теперь в них читалась паника. И они были не серыми, а желтыми, как у змеи.
– Прекрати этот маскарад, – сказал я.
Аня от неожиданности открыла рот. А потом черты ее лица расплылись, подобно тягучей лаве, что все еще бурлила подо мной, и она приняла облик насмешливой Геры.
– Отлично, Орион! Просто молодец! Ты умнеешь на глазах.
– Ты ведьма! – сказал я. – Демоница и чародейка!
Хрустнул ледяной смешок:
– Жаль, что ты не видел собственной физиономии, пока считал, что это твоя бесценная Аня решила наконец появиться перед тобой.
– Итак, ее явление было иллюзией?
Океан кипящей магмы исчез, бриллианты созвездий померкли. Мы стояли на Анатолийской равнине во мраке безлунной ночи. Неподалеку в лагере спали Кету и воины. Двое стражей расхаживали возле угасавшего костра, кутаясь в плащи. Они не видели нас.
Костюм, казавшийся на Ане серебряным, на Гере стал медно-красным. Ее пламенные волосы рассыпались по плечам.
– В видении этом было больше иллюзии, Орион, – сказала мне Гера, – но и без капли истины не обошлось. И ты действительно должен помочь мне, если хочешь когда-нибудь увидеть свою обожаемую Аню.
– Ты говорила, что континууму угрожает гибель?
– Это не твое дело, тварь. Ты попал в это время и пространство, чтобы выполнить мое повеление. И не надейся, что приказ Филиппа, выславшего тебя из Пеллы, помешает мне немедленно вернуть тебя туда.
– Значит, Аня в опасности?
– Не только она, но и все мы, – отрезала Гера. – А самая худшая участь угрожает тебе, если ты посмеешь противиться мне.
Я опустил глаза:
– Что же мне следует делать?
– Я дам тебе знать, когда придет нужный момент, – сказала она надменным тоном.
– Но как…
Гера исчезла. Я остался один в холодной ночи, вдали волк выл на только что поднявшуюся луну.
Чем больше я узнавал от Кету о пути Будды, тем больше эта философия привлекала меня и отталкивала одновременно.
– Ключом к нирване является избавление от страстей, – твердил он мне снова и снова. – Откажись от всех желаний. Ничего не проси, все приемли. В мире действительно существует лишь круг бесконечных страданий, в это нетрудно поверить. Будда учил, что человек в страдании проводит жизнь за жизнью, вновь и вновь возрождаясь к новой и новой боли, до тех пор, пока не найдет дорогу к забвению. Медитируй, размышляя над этой истиной, – наставлял меня Кету, – представь себе, что все вокруг – нирвана. Умей видеть Будду во всех созданиях. Воспринимай все звуки вокруг как священные мантры.
Медитации у меня не получилось. И многое из того, что Кету казалось идеально ясным и очевидным, мне виделось загадочным и непонятным. Признаюсь, окончательный уход в ничто, избавление от мук новой жизни искушали меня. Но смерть страшила. Я хотел прекратить не собственное существование, а лишь страдания.
Кету только качал головой в ответ на такие слова.
– Мой друг, жизнь и страдания неразрывно связаны, они переплетены, как нити в канате. Жить – значит страдать; если ты чувствуешь боль, то живешь. Нельзя покончить с чем-то одним, при этом не избавившись от другого.
– Но я не хочу, чтобы я перестал ощущать все, – признавался я. – Сердце мое не хочет забвения.
– Нирвана не забвение, – терпеливо объяснял Кету. – Нет-нет! Нирвана не сулит полного уничтожения, все гибнет лишь в жизни, которую ведет эгоистичный человек, не познавший истины. Истина же неуничтожима, ею и проникается достигший нирваны.
Подобные абстракции были мне недоступны.
– Считай, что в нирване дух твой безгранично расширится. Через нирвану ты сумеешь вступить в общение со всей вселенной. Но не как капля воды, упавшая в океан. Наоборот – как если бы все океаны мира влились в единую каплю воды.
Кету несомненно верил во все это и радовался. А я никак не мог справиться с сомнениями, которые терзали меня. Оказавшись в этом самом «ничто», я более не увижу Аню. Навсегда забуду ее любовь. К тому же, придя к последнему забвению, я никогда не сумею помочь ей, а, судя по словам Геры, моя любимая отчаянно нуждалась в моей помощи. И все же Гера скрывала ее от меня, и я не мог прорваться через поставленные коварной богиней преграды…
Тут я осознал, что весьма и весьма далек от вожделенного, с точки зрения Кету, бесстрастия.
Самого же индуса по-прежнему завораживала моя способность помнить что-то из прежних жизней. И я вспоминал отдельные эпизоды: воинов, певших возле костра, огромное облако пыли над выступившей в поход монгольской ордой, ярость пламени ядерного реактора.
Однажды на рассвете, после бессонной ночи, полной неясных страхов и смутных воспоминаний, я вдыхал аромат ветерка, налетавшего с северо-запада; люди тем временем готовили еду. Мы остановились среди бурых невысоких кустарников на открытом месте возле Царской дороги, по которой уже катились повозки путников.
– Этот ветер дует от озера Ван, – указал я Кету, – оно лежит вон там, а за ним – Арарат.
Большие глаза индуса округлились:
– Ты слышал про Священную гору?
– Когда-то мне довелось жить возле нее среди охотников… – начал я, но замолчал, потому что помнил только увенчанную снегом гору, столб дыма над одной из двух вершин, закрывшие небо облака.
– Каких охотников? – спросил он.
– Это было давным-давно.
Я потратил весь день, стараясь вспомнить подробности, но память моя оставалась словно бы запертой на замок. Я помнил только, что к тому же племени принадлежала и Аня, но знал – там был кто-то еще. Человек, вождь племени. И Ариман! От которого исходила неотступная мрачная опасность.
Неделю спустя пришли новые воспоминания. Я находился возле руин древней Ниневии, столицы Ассирии, где некогда высились прекрасные храмы Иштар и Шамаша. Там правил могучий Синнахериб, считавший себя изобретателем самого мучительного способа казни – распятия. Я вспомнил вереницы крестов по обе стороны дороги, по которой шагал к его дворцу. Он считал, что более величественного сооружения еще не возводили. Такие вот воспоминания приходили мне по ночам… Я много раз посещал эту древнюю исстрадавшуюся землю и жил на ней много раз. Воспоминания приходили словно древние призраки, переменчивые и непонятные, жуткие и манящие. И всегда я жертвовал собой ради Ани. Богиня вновь и вновь принимала человеческое обличье ради меня… она стремилась быть со мной, потому что любила меня. Неужели она и сейчас пытается сказать мне хоть слово… сломать в моем разуме стену, разделявшую нас!
– Нет, мне не достичь нирваны, – однажды признался я Кету.
Мы обедали в надежно охраняемом караван-сарае. Отряд наш уже приближался к Сузам, у которых оканчивалась Царская дорога. Здесь чувствовалась власть Царя Царей.
– О, это требует времени, – мягко отвечал мой собеседник, сидевший напротив меня за столом. Нам предоставили отдельную комнату, поскольку Кету сказал хозяину постоялого двора, что является послом Царя Царей. – Нужно прожить не одну жизнь, чтобы достичь блаженства.
Я покачал головой:
– Нет, едва ли мне суждено когда-нибудь достичь нирваны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35