Схватка закончилась столь же быстро, как и началась. Злоумышленники бросились врассыпную, растаяв в толпе. Словом, когда явился местный блюститель порядка, державшийся неприветливо и официально, все было кончено. Гефестион получил ранение в руку, мне порезали бок, но я усилием воли стянул рану, и кровь уже запеклась.
Блюститель порядка захотел узнать наши имена и причину стычки.
– Это все ваши карманники, – бросил я. – Глупые они здесь! Посмотри, едва ли у нас найдется один кошелек на пятерых.
Тот, нахмурясь, посмотрел на меня, затем обратился к молодым.
– Назовите свои имена, – потребовал он. – Я хочу знать, как зовут вас и где вы живете?
– Считай меня Александром, сыном Филиппа, – бросил багровый от ярости Александр. – Если в вашем благородном городе так обращаются с гостями, мой отец проявляет по отношению к нему излишнее терпение.
И отправился прочь, окруженный Соратниками. Я последовал за юношами, оставив блюстителя порядка в полном недоумении.
– Это была преднамеренная попытка убийства. Преднамеренная! – ярился Александр всю дорогу до дома Эсхина. – Они пытались убить меня!
– Но кто послал убийц? – осведомился Гефестион.
Александр оторвал полоску от собственного хитона и заботливо перевязал ею царапину на руке своего друга.
– Демосфен, – отвечал Птолемей. – Кто же еще?
– Ему это невыгодно, – объявил Александр.
Никто из них и не подумал перевязать мою рану. Однако я знал, насколько быстро заживают они на мне, тем более легкие. Рассудок отключил рецепторы боли, и все же я чувствовал, что рана не глубока. Оставалось опасаться инфекции, но организм мой производил антитела в огромном количестве, так что опасности не было.
Мне даже припомнился Золотой бог Атон, с издевкой осмеивавший меня. Он говорил, что сотворил себе воина и обеспечил его всем необходимым для скорейшего излечения ран.
– Почему ты считаешь, что ему это невыгодно? – спросил Гарпал.
– Демосфену невыгодно убивать меня здесь и сейчас, – отвечал Александр более спокойным тоном.
– Пока ты в Афинах? – поинтересовался Гарпал.
– Пока Демосфен не кончил свою речь, – пошутил Птолемей.
Неарх молчал. Критянин неотступно следил за Александром.
– Если бы тебя убили в Афинах, – согласился Гефестион, – твой отец стер бы этот город с лица земли.
– Во всяком случае, попытался бы это сделать, – добавил Птолемей.
– Однако убийство вынудило бы Афины начать наконец войну, чего и добивался Демосфен.
– Нет, – покачал головой Александр, – Демосфен хочет, чтобы Афины вели только справедливые войны. Сами слышали, как он твердил, что демократическая власть возвышеннее и благороднее царской.
– О! И ворона умеет петь!
– Ему не нужна война, спровоцированная подлым убийством, совершенным в его собственном городе.
– Тем более во время его собственной речи.
– Да и афиняне могут отказаться участвовать в подобной войне, – настаивал Александр. – Нет, виновен не Демосфен.
– Кто же?
Мы поднимались по мощеной улице к кварталу, где находился дом Эсхина.
Александр взмахнул руками.
– Аристотель учил меня искать логический ответ на каждый вопрос.
– Итак, какой же логический ответ можно дать именно на этот вопрос?
– Кому выгодно это убийство?
– Тому, кто приобретет больше всех после моей смерти.
– И кто же этот человек?
Александр сделал несколько шагов и опустил голову, медленно стискивая кулаки. Я думал, что царевич раздумывает над вопросом, но когда он заговорил, стало понятно, что ответ был известен ему давно.
– Царь, – отвечал он.
– Кто?
– Мой отец!
Все замерли, ошеломленные чудовищностью подобного обвинения.
– Едва ли Филипп действительно мой отец, – проговорил Александр, нисколько не стесняясь, даже голос его не дрогнул. – Я рожден от Геракла или даже самого Зевса.
Молодые люди умолкли; все уже знали, что с царевичем лучше не спорить на эту тему.
– Но я не могу даже представить себе, чтобы царь захотел убить тебя… – В голосе Гефестиона слышался страх.
– Подумай как следует, – негромко отвечал Александр. – Возможен ли лучший повод для нападения на Афины? Ты же сам сказал об этом несколько мгновений назад.
– Да, но…
– И кто же придет на помощь Афинам, когда Филипп явится мстить за убийство сына?
– Никто.
– Совершенно верно.
– Тогда Афины окажутся в полной изоляции.
Пришлось вмешаться:
– А кто тогда унаследует трон, если Филипп падет в бою?
– Какая разница?
– Великая, – сказал я. – Всю свою жизнь Филипп выплавлял из Македонии единую и могучую державу. Неужели царь вдруг забудет про свою цель, убив собственного наследника? Неужели Филипп сознательно повергнет свое царство в водоворот усобиц, которые могут погубить государство после его смерти?
Молодые люди закивали, выражая согласие.
– Разве в моих словах нет логики? – спросил я у Александра.
Царевич в смятении посмотрел на меня.
– Твой отец, – сказал я, – послал меня сюда, чтобы я защищал тебя. Или таким образом он добивался твоей смерти?
Успокоившись, Александр взглянул мне в глаза и ответил:
– Быть может, и ты участвуешь в его замыслах, Орион. Мой отец мог приказать, чтобы ты позволил убийцам сделать свое дело.
В его золотых глазах горела холодная ярость; я ощущал, как гнев закипает в моей душе, но, сдержав свои чувства, ответил:
– Я предупредил тебя, Александр. И заработал удар ножом.
– Царапину, если судить по твоему виду.
– Царь велел мне защищать тебя, – сказал я. – Не он враг тебе.
Александр отвернулся, шагая вверх по улице.
– Быть может, ты и прав, Орион, – сказал он настолько негромко, что я едва расслышал его. – Я еще надеюсь на это.
Мы провели в Афинах еще несколько дней. Новости, которые мы услышали, оказались недобрыми. Городское собрание постановило послать гонцов в Фивы и еще несколько городов, предлагая заключить общий союз против Филиппа. Особенно приуныл Аристотель.
– Выходит, войны не миновать, – сказал он, пока мы паковали его безостановочно разраставшиеся коллекции. – Настоящей войны, а не легких походов, пустяковых стычек и вялых осад, которыми царь забавлялся несколько лет.
– В одной из пустяковых стычек мне пришлось поучаствовать. Воины в них гибли точно так же, как и в великих битвах.
В ночь, предшествовавшую отъезду, мне снился сон… Если только это был сон.
Я вновь оказался в Акрополе, на сей раз один. Здесь я мог приблизиться к богине, которую любил в течение всех прошлых жизней, хотя и непонятным образом забыл мелкие подробности. Ночь выдалась мрачной и бурной; мчавшиеся по небу облака, то и дело затмевавшие звезды, едва не задевали наконечник копья огромной статуи Афины. Теплый ветер подталкивал меня к гигантскому изваянию. Яркая молния на короткий момент высветила ее лицо, холодную и бесстрастную слоновую кость. Хлынул дождь, колючие тяжелые капли обжигали холодом. Я бросился вверх по ступеням под кровлю величественного Парфенона. Статуя в золоченых одеждах смотрела на меня раскрашенными безжизненными глазами.
– Я найду тебя! – вскричал я, перекрывая голосом раскаты грома. – Где бы ты ни была, во всех временах я найду тебя.
Статуя шевельнулась. Покрытый золотом камень платья сделался мягкой тканью, глаза богини потеплели, на губы ее легла печальная улыбка. Живая Афина высотой в два человеческих роста смотрела на меня с мраморного пьедестала.
– Орион? Орион, это ты?
– Да! – закричал я, и гром сотряс небо. – Я здесь!
– Орион, я хочу быть с тобой. Всегда и навеки. Но не могу.
– Где ты? Почему мы не можем быть вместе?
– Они решили… Заставили силой…
Голос утих. Сине-белые молнии разили небо, освещая храм отблесками. Гром захлебывался яростью, подобающей голосам богов, прогневавшихся на смертных.
– Где ты? – вскричал я. – Скажи мне, и я найду тебя!
– Нет, – отвечала моя возлюбленная, голос которой становился все тише, – не найдешь. Время еще не пришло.
– Но почему я здесь? – настаивал я. – Почему меня послали сюда?
Решив, что Афина меня не услышала, я подумал, что она покинула храм. Молнии разом погасли, и зал погрузился в чернильную тьму, в которой растаяло изваяние.
– Почему я здесь? – повторил я, едва не рыдая.
Ответа не было. Мрак молчал.
– Чего они ждут от меня? – вскричал я.
– Повиновения, – отвечал мне другой голос. Женский голос. Голос Геры. – Я жду от тебя повиновения, Орион, – холодно повторила она. – И полной покорности.
11
С неохотой возвращался я в Пеллу; ужас, внутренняя пустота и безнадежная тоска терзали меня. В пути на север нас сопровождали холод и ненастье: шли дожди, горные перевалы заметал снег. Буквально с каждым шагом я ощущал, как возрастала подчинявшая меня себе сила Олимпиады, одолевая меня словно болезнь, лишая силы и воли. В моих снах она была Герой, надменной и властной богиней, в часы бодрствования – царицей, женой Филиппа и ведьмой, которая околдовала меня, женщиной, которой я не мог противиться.
Царь призвал меня к себе в тот самый день, когда мы вернулись в Пеллу. Я доложил о нападении.
– Какой дурак посмел поднять руку на Александра? – нахмурился Филипп.
Мы были одни в его небольшой рабочей комнате. Перевалившее за полдень солнце бросало косые лучи в окно, однако в доме было прохладно. Филипп сидел возле скромного очага, темный шерстяной плащ прикрывал его плечи, под его больную ногу был подставлен табурет, черная борода щетинилась, единственный глаз словно ястребиное око пронзал меня.
Я понял, что царь хочет узнать правду. Ее хотел выяснить и я сам.
– Он подозревает, что покушение мог предпринять его отец, – рискнул высказаться я.
– Что?.. – Лицо Филиппа побледнело от гнева. Царь схватился за подлокотники кресла, словно бы желая вскочить на ноги. Но ярость почти мгновенно оставила его. Я видел, с каким трудом удалось Филиппу взять под контроль свои чувства. Предположение потрясло его, потому что Александр так жестоко ошибался; царь не добивался его смерти. Преодолев приступ гнева, он со скорбью назвал причины ложного обвинения.
– Плоды наставлений его матери, – пробормотал он. – Она всегда натравливала его на меня.
Я ничего не ответил, но понял, что нападение вполне могла подстроить и сама Олимпиада. Убийцы имели великолепную возможность покончить с Александром и его Соратниками. Царевич остался цел, однако подозрение подтачивало его отношение к отцу.
– Верь мне, Орион, она ведьма, – проговорил царь. – Сначала она обворожила меня на мистериях Дионисия в Самофракии. Я был тогда как раз в возрасте Александра и обезумел от страсти. Я не мог сомневаться в том, что на земле нет женщины прекраснее ее. И она полюбила меня с тем же пылом. Но как только она родила своего мальчишку, то не захотела больше иметь со мной ничего общего.
«Она не просто ведьма, – подумал я. – В ней воплотилась богиня, способная погубить всех нас по своей прихоти».
– Она презирает меня, Орион, и теперь строит козни вместе со своим сыном, чтобы посадить его на трон.
– Александр стремится быть достойным сыном царя, – сказал я ему. – Он хочет доказать свое право наследника.
Филипп криво усмехнулся:
– Он хочет сесть на мой трон, но это можно сделать единственным способом – убив меня.
– Нет, – сказал я. – Я не замечал в нем стремления к отцеубийству. Александр желает показать, что достоин престола. Он жаждет твоей похвалы.
– Неужели?
– И восхищается тобой, несмотря на все происки матери.
– Орион, он даже уверяет, что не может считать меня отцом.
Итак, царь знает о выдумке Александра.
– Мальчишеский эгоизм, – отвечал я уверенным голосом. – Он и сам в это не верит.
Филипп обратил ко мне свое зрячее око.
– А знаешь, – царь закутался в плащ, – быть может, он все-таки прав и зачал его Геракл или кто-то еще из богов? Что, если в конце-то концов он и правда не мой сын?
– Никакой бог не мог зачать его, господин, – отвечал я. – Всесильных богов нет, они просто мужчины и женщины.
– О! Сократа заставили выпить цикуту, когда его заподозрили в безбожии. – Царь проговорил эти слова с улыбкой.
– Если травить всякого, кто не верит в богов, всей цикуты в Элладе не хватит, чтобы окончить дело хотя бы наполовину. – Я ответил ему тоже с улыбкой.
Он хмыкнул:
– Ты, конечно, пошутил, Орион. И все-таки твой голос серьезен.
Ну как можно объяснить царю, что так называемые боги и богини такие же люди, как и он сам? Просто поднявшиеся на иную ступень развития. Я смутно помнил, что божества, мужчины и женщины, обитали в городе моих снов, в городе, существовавшем в другом времени и пространстве.
Филипп неправильно истолковал мое молчание:
– Можешь не бояться за себя, Орион; верь во что хочешь, меня это не волнует.
– Могу ли я дать тебе совет, господин?
– Какой?
– Держи царевича возле себя. Не позволяй ему встречаться с матерью…
– Сказать это легче, чем сделать… разве что водить его на поводке, как собаку.
– Чем больше времени он будет проводить с царем, тем меньше останется у матери возможности влиять на него. Возьми Александра с собой на войну. Пусть блеснет отвагой.
Филипп склонил голову набок, словно бы обдумывая мое предложение. А потом прикоснулся указательным пальцем к скуле под своей пустой глазницей.
– У меня всего один глаз, Орион. Но, может быть, ты прав. Я возьму парнишку с собой на войну.
– Будет новая?
Он помрачнел:
– Эти проклятые афиняне начали переговоры с Фивами и некоторыми другими городами, чтобы образовать союз против меня. Я никогда не хотел воевать с Афинами, а уж с Фивами тем более связываться не желаю. Но теперь, похоже, придется иметь дело сразу со всеми.
– Твое войско еще не проиграло ни одного крупного сражения, – попытался я подбодрить царя.
Филипп покачал головой.
– А знаешь почему? – И прежде чем я успел открыть рот, он сам ответил на собственный вопрос: – Потому, что, если бы я проиграл только одно сражение, царство мое рассыпалось бы, словно домик из песка.
– Нет, подобного просто не может быть.
– Рассыпалось бы, Орион, я знаю. И оттого терзаюсь каждую минуту и каждый день. Так, что не могу даже уснуть. Македония останется свободной, пока мы продолжаем побеждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35