..". "Совсем яман, -- покачал
головой Рустемов отец-дворник Гайнутдинов. -- Плохо, -- сказал он, -- ладно
хоть помнишь, не забыл..."
И знаете, у меня аж сердце захолонуло. "Да разве ж такое забывается, дядя
Минтемир?!" -- прошептал я.
Господи, как сейчас помню вытаращенные Совушкины глазищи: "Не, пацаны, честное
сталинское! Я это, я открыл окошко впустить Кузю, а оно как раз крадется --
темное такое и в зимней шапке. Ну, короче, подошло к Рустемову сарайчику, а он
как заорет!.. Кто-кто -- Кузя, кот мой... А он, ну призрак который, вот так вот
замер и стоит... Короче, стоял-стоял, а потом моргнул, гляжу -- а его уже нет.
Как растворился!" "Может, в сарай вошел?" -- предположил я. "Чудик, там же
дверь вот такенскими гвоздьми заколочена! Это оно сквозь стенку просочилось...
Ну кто-кто -- привидение!.."
Короче, мы пошли с ним на задний двор, к сараям, и для отвода глаз затеяли игру
в маялку. Но дверь действительно оказалась забитой, а потом -- какие еще там
призраки -- в сорок девятом-то году!..
И вот однажды вечером, когда стемнело, мы втроем -- Скоча, Совушка и я (Рустема
не было, ему резали грыжу), мы шли мимо сарайчика и вдруг там, за дверью,
заколоченной крест-накрест, увидели свет. В дырочке от выпавшего сучка. И ведь
это я, малолетний Пронин, заглянул в нее и чуть не обделался от страха, потому
что за столом, освещенным свечным огарком, сидело никакое не привидение, а
самый настоящий шпион -- в зимней шапке -- это в августе-то! -- и в валенках! И
хотя этот тип сидел спиной к дверям, Совушка разглядел-таки, что правый
потайной его карман подозрительно оттопыривался. "Да там же у него, гада,
парабеллум!" -- побледнев, догадался он. И мы переглянулись, мы молча
посмотрели друг на друга и вдруг... побежали. Только не домой, в теплые
постельки, а к ближайшему телефону-автомату, на улицу Воинова.
Потом мы стояли у парадняка, а он шел под конвоем, с поднятыми вверх руками --
наш дворник Минтемир, Рустемов отец, который еще весной, то ли уехал в Казань,
как говорил нам Рустем, то ли заболел открытой формой туберкулеза и лег в
больницу Боткина, как утверждала Рустемова бабушка.
И когда они посадили его в "эмочку", товарищ старший лейтенант по фамилии
Беспрозванный подошел к нам, говнюкам, и спросил: "Кто проявил инициативу?". И
дружки мои закадычные -- Совушка и Скоча -- не сговариваясь, ткнули в меня
пальцами: "Это он!", а я, тогда еще ну совершенно не Тюхин, скромно потупил
счастливые, как детство, глаза свои...
Дырочка от сучка светилась неземным голубоватым светом. Я раздвинул доски --
вторую и третью по счету от дверей направо -- и пролез в сарайчик сквозь
образовавшийся проем.
То, что называлось Марксэном Трансмарсовичем, фосфоресцировало на верстаке --
безногое, безрукое, полупризрачное по форме, и уму непостижимое по содержанию.
В этом странном и, конечно же, неземном трансфизическом феномене более или
менее нормальным было разве что отсутствие глаз.
-- Аве, Тюхин, моритури тэ салутант! -- замерцав, прожужжало видение. -- Да вы
присаживайтесь, небось намаялись в дороге...
И я сел на деревянный ящик из-под молочных бутылок и вдруг почувствовал, что
смертельно, просто нечеловечески устал за эти годы.
-- Парамона кормили? -- спросил меня призрак. -- Ну, а рукопись мою прочитали?
-- И когда я сказал, что -- увы -- не успел, Марксэн Трансмарсович неожиданно
огорчился, даже потускнел.
-- Знаете, Тюхин, -- грустно сказал он, -- скоро ведь начнется война.
Настоящая, большая-большая... Точнее сказать -- Великая да еще к тому же и --
Отечественная. Вполне возможно -- последняя для нашего с вами мироздания.
-- Последняя, -- прошептал я.
Смолк далекий оркестр. Стало слышно, как высоко-высоко, куда раньше взлетали
только Скочины турманы, почти на пределе слышимости надсадно гудел моторами
бомбардировщик. Быть может, та самая "Энола Гей"...
Помню, я хотел что-то сказать Папе Марксэну. Важное. Не исключено, что самое
главное в своей дурацкой жизни. Я даже зажмурился, собираясь поглубже вдохнуть.
И тут в дырочку от сучка потянуло запашочком, который я не спутал бы ни с чем
на свете, даже страдая насморком. Пахнуло формалинчиком и сердце мое тоскливо
сжалось в предчувствии неотвратимой, неумолимо приближающейся беды.
-- Господи, -- простонал я, -- да ведь это же...
-- А я знаю, Тюхин, -- спокойно сказал Марксэн Трансмарсович, -- у меня ведь и
профессия такая -- знать все на свете. К примеру, друг мой, мне доподлинно
известно, что произошло с той страной, из которой вы изволили сюда сверзиться.
Я знаю, что стряслось в Таврическом дворце Его Величества Самого Старшего
Сержанта Всех Времен и Народов Г. М. Мандулы каких-нибудь пять минут назад.
Наконец, для меня не секрет, что случится с нами буквально через мгновение...
-- Что? -- непослушными губами вышепнул я.
-- Ну, во-первых, вы, Тюхин, сунете руку в карман и все-таки отдадите мне то,
зачем ходили в Задверье...
И я, склеротик этакий, хлопнул себя ладонью по лбу -- мамочка родная! -- я
достал из кармана пижамы такой с виду обыкновенный, чуть ли не балахнинской
спичечной фабрики коробочек. Я вынул его и с виноватой улыбкой на лице протянул
хозяину.
-- Ну, а теперь крепче держитесь на ногах, Тюхин! -- весело воскликнул мой
небесный тесть. -- Как у вас с нервишками? Тогда считаю до трех по-лемурийски:
мене, текел, фарес-упарсин!..
И не успела отзвучать последняя, непривычно длинная для нашего земного слуха
цифра, как толевая крыша над головой совершенно бесшумно, как во сне или в
сказке, взмыла вдруг ввысь, с треском слетела с петель дощатая дверь и
горемычная судьба моя вскричала ликующим голосом товарища капитана
Бесфамильного:
-- Фиксируйте, немедленно фиксируйте их!
Вспыхнули съемочные софиты, застрекотали кинокамеры. Два дюжих коммандос с
опрыскивателями, стоя на крыше соседнего сарая, принялись усердно опшикивать
помещение сарайчика.
Не знаю, что конкретно имел ввиду товарищ капитан, но лично меня Афедронов
зафиксировал профессионально. Я и ахнуть не успел, как он круто заломил мне
руки за спину. Согнутый в три погибели, я взглянул на товарища по несчастью
промеж ног своих и запоздалое "ах!" -- возглас несказанного, описанию не
поддающегося изумления -- непроизвольно исторгся из горестной груди моей. Под
воздействием химикатов фотопроявителя голубовато светящееся Нечто, словно хохмы
ради нареченное Вовкиным-Морковкиным, буквально на глазах стало обретать все
более и более отчетливые очертания.
-- Ну же -- смелее, смелее! -- подбодрил довольный товарищ капитан. -- И Христа
ради, -- поотчетливее в проявлении своей классовой сущности, Марксэн
Трансмарсович! А вы, товарищи операторы, фиксируйте, с предельной тщательностью
фиксируйте все, а в особенности вот этот вот -- обратите внимание -- в его
мохнатой лапочке зажатый, обыкновенный такой с виду коробочек! И чтобы крупно
-- на весь экран!
Да, дорогой читатель, ненавистный товарищ капитан не оговорился. Это была
именно лапочка, а не рука. Существо, теперь уже окончательно обозначившееся
через посредство фиксажа, человеком со всей очевидностью не было. Оно больше
напоминало то пресловутое млекопитающее, от которого мы, люди, не произошли,
как наивно заблуждался Ч. Дарвин, а в которое как раз наоборот -- превращались
в результате быстрой и фатально неизбежной инволюции. На верстаке агента
турецкой разведки Минтемира Гайнутдинова сидела сравнительно небольшая
глазастая обезьянка, точнее даже не обезьянка, а лемур. И если б в нашей милой
компании каким-то чудом оказался вдруг Кондратий Комиссаров, который помимо
поэта К. Р. уважал еще и нашу советскую энциклопедию, он (в качестве информации
к размышлению) сообщил бы всем присутствующим, что -- примо: лемурами по
верованиям древних римлян назывались души умерших, и что -- секондо: именно так
именовались очаровательные, понимаешь, полуобезьянки отряда приматов, обитавших
в диких, понимаешь, лесах ихнего сраного Мудогаскара. Но поскольку Кондратия с
нами, увы, не было, его роль на себя взял идиот Афедронов. Еще выше заломив мне
руки, он заорал:
-- Так ведь это же -- макака!
И все дружно рассмеялись, отчего огромные глаза Марксэна Трансмарсовича стали
еще больше и -- как мне показалось -- влажнее. Я еще пристальнее вгляделся в
его мордашку и вдруг вспомнил странный, над письменным столом все того же
великого князя и поэта фотопортрет.
-- Ах, вот оно что! Вот оно, оказывается, в чем дело! -- вырвалось у меня.
-- Обратите внимание, товарищи, -- заметил сияющий товарищ капитан, -- теперь
даже нашему Тюхину что-то стало ясно. Ну в частности гражданин Тюхин понял, что
крупно просчитался, недооценив нас, чекистов! Дорогие товарищи! Дамы и господа!
Соратники и коллеги! Только что вы стали свидетелями блистательного завершения
нашей операции под кодовым названием "Наивный трансмутант". Детали и
подробности позднее, на торжественной пресс-конференции. А сейчас я хотел бы
особо заострить ваше внимание на самой, пожалуй, существенной особинке этого
поистине исторического Дела... Гражданин Вовкин-Морковкин, ну-ка дайте мне то,
что у вас в правой... э... конечности... Живенько-живенько! А вы, товарищи
корреспонденты, граждане понятые, господа спонсоры, -- вы фиксируйте,
фиксируйте!..
-- Вот здесь вот, -- тряся коробком, взволнованно продолжил товарищ
Бесфамильный, -- здесь находится то, ради чего десятки наших лучших, опытнейших
сотрудников трудились не покладая рук, не жалея сил, здоровья, а подчас -- и
самой политической репутации...
Защелкали затворы фотоаппаратов. От вспышек блицев потемнело в глазах.
Мучительно захотелось укусить самого себя за воротник пижамы.
-- В этом маленьком, неказистом свиду шпионском контейнере, -- сказал мой
бывший следователь, -- находится, не побоюсь этого слова, -- ключ к разгадке
самой жгучей, самой таинственной из всех тайн нашего социалистического по форме
и далеко не капиталистического по содержанию существования. В этом спичечном
коробочке своего рода пропуск в иной, разительнейшим образом отличающийся от
нашего, мир -- в Страну Счастливого Прошлого, где, товарищи, как и обещали
Теоретики и Основоположники, -- вдосталь всего: света, счастья, жизненного
пространства, бесплатного спецпитания, жизнерадостных песен, хороших книжек и
фильмов, любимых девушек и мальчиков, неиссякаемого оптимизма!.. Да-да, друзья
мои, это он -- тот самый Иной Мир, о котором так много и так вдохновенно
говорил и писал наш товарищ Левин!..
Раздался всеобщий и полный вздох. Толпа всколыхнулась. Притиснутый к стенке
сарая Афедронов коротко, с убийственным китайским "хэком" рубанул кого-то
ребром своей занаменитой ладони. Еще, еще и еще раз!.. Толпа отпрянула.
Афедронов поднял меня и прислонил к стене. В глазах затанцевали маленькие
кровавые лебеди.
И тут раздался скрип, тонюсенький такой, жалобный. Поначалу мне показалось, что
звук этот издает подцепленная на крюк подъемного крана толевая крыша сарайчика,
но дело было не в крыше, которая даже не поехала, а прямо-таки полетела. Дело
было не в ней. Небольшой, с Питера Пэна величиной, лемур -- плакал. Ртутные
слезинки катились из его большущих немигающих глаз.
Товарищ капитан поднес полуоткрытый коробок к объективу японской телекамеры и
бережно, двумя пальцами извлек из него содержимое. Это был крестик, самый что
ни на есть обычный, чуть ли не алюминиевый, на суровой, с неумелым узелочком,
нитке...
Да, дорогой читатель, из песни слов не выкинешь. Мой бывший следователь извлек
из спичечного коробка именно то, что я, Тюхин, счел за самое нужное,
самое-самое необходимое для неотвратимо, по моим представлениям, дичавшего в
Военно-Таврическом саду Папы Марксэна. И для меня -- Тюхина...
Господи, никогда не забыть мне этого безбрового, на глазах пустеющего лица.
Примерно так же смотрел на меня в Хельсинки один мой соотечественник, когда я
выронил на асфальт две только что купленных у ночного таксиста бутылки.
Противно затарахтело, точно А. Ф. Дронов потер чьей-то не в меру наглой мордой
по горбылям сарайчика. Впрочем, на этот раз я сразу же посмотрел на Марксэна
Трансмарсовича и, как всегда, не ошибся. Главный свидетель и очевидец всего
того, чему еще предстояло стрястись на белом свете и в нашей с вами несчастной
стране, в частности, -- хохотал. Самозабвенно, от души и в абсолютном
одиночестве, как В. И. Ленин в Горках.
-- Ну... Ну, Тюхин, -- вытирая кукольные свои глазищи кончиком хвоста, наконец
выговорил он, -- ну, Тюхин, на этот раз даже я опростоволосился! Диа фрэнд, вы
даже не догадываетесь кто вы такой после этого!..
Я уронил голову на грудь:
-- Догадываюсь...
-- Да где там! -- махнул лапочкой Вовкин-Морковкин. -- Вы думаете, что вы --
гений человечества, но ведь это не так. Вы не гений, вы куда больше, чем просто
гений, вы -- Тюхин, друг мой! О, Святая Неадекватность! -- ведь вы же все на
свете перепутали! Я вас о каком коробочке просил?
Я пожал плечами:
-- Ну об этом, с самолетиком.
-- Но с каким, с каким, путаник вы несусветный?! Ведь это же, -- и тут он
показал на коробочек в руке товарища капитана, -- это же "Фантом". -- Товарищ
Бесфамильный вздрогнул и уставился на этикетку слепым, ничего не видящим взором
своих, теперь уже не ноликов, а крестиков. -- Это американский истребитель
"Фантом", он же Ф-18. А ведь я вам, Тюхин, говорил про МИГ-29!.. Вы просто
открыли не тот ящик стола, дорогой, практически бесценный мой сообщник!..
Я пошатнулся. Я вдруг представил себе мадагаскарскую полуобезьянку с
православным крестиком на груди, и ноги мои, бесконечно уставшие от
вертикальности позвоночника, тюхинские мои ноженьки, подогнулись и я, подобно
Ричарду Ивановичу, пал на колени.
-- Да полно, полно, -- мягко утешил меня латинолюбивый и лемуроподобный Марксэн
Трансмарсович, -- а то еще подумаете, что я в претензии. Отнюдь, Тюхин. Все как
нельзя лучше. Это, голубчик, самая талантливая, самая плодотворная ошибка в
вашей жизни. Вы только взгляните на товарища капитана, Тюхин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29