— Прошу тебя, расстегни наручники.— Ну, не знаю, стоит ли, — сказал он. — Мне нравится, как ты сидишь, обняв собственную задницу, — ни встать, ни сесть. Я бы так и оставил.— Да ладно тебе, брось.— По-моему, ключ был где-то здесь. Ничего, в крайнем случае сможешь как-нибудь доковылять до дежурной комнаты, у кого-нибудь ключи да найдутся. Ну ладно, так и быть.Он достал ключ и расстегнул наручники. Я выпрямился. У меня болело плечо и мышца бедра, которую я слегка потянул.— Странно, — сказал он. — По телевизору это выглядит куда проще.— Кончай дурака валять.— Штука в том, — сказал он, — что, раз я не видел его связанным, я не могу сказать, как они его упаковали и мог он сделать это сам или нет. В общем, мне все-таки не нравится твой сценарий, и я буду исходить из того, что грабители были и что связали его они. Но знаешь, что меня беспокоит?— Что?— Когда патруль приехал туда, Термен был все еще связан. Он скатился с кровати, перевернул столик, позвонил…— С помощью лопатки для чистки трубки, которую зажал в зубах.— Да, верно. Он все это проделал и даже почти совсем отлепил пластырь, которым у него был заклеен рот. Ты, наверное, тоже смог бы так.— Думаю, да.— Хочешь, я принесу пластырь, и посмотрим, сможешь или нет? Шучу, шучу, Мэтт. Знаешь, в чем твоя беда? У тебя нет чувства юмора.— А я-то все думаю, в чем моя беда?— Ну вот, теперь ты знаешь. Но серьезно — все это он проделал со связанными руками. Иногда действительно это не получается, если только ты не Гудини Гудини Гарри (настоящее имя Эрих Вайс, 1874-1926) — знаменитый американский иллюзионист, особенно прославившийся трюками, связанными с высвобождением из оков, исчезновением из запертых ящиков и т.п.

. Когда не можешь шевельнуться, а веревки затянуты так, что слабины не осталось, трудно что-то сделать. Но он-то мог двигаться, и откуда мы знаем, хорошо ли его упаковали эти типы, раз уж они даже не смогли профессионально ограбить квартиру? Мне бы очень хотелось посмотреть на него связанного, потому что у меня такое чувство, что он мог-таки высвободиться, только решил этого не делать. А почему?— Потому что хотел оставаться связанным до тех пор, пока не явится полиция.— Вот именно, это же снимало с него обвинение в убийстве. Если бы его нашли не связанным, можно было бы сказать, что он мог ее убить, потому что вообще не был связан. Но теперь, при данных обстоятельствах, мы можем сказать только, что он оставался связанным именно потому, что хотел, чтобы его нашли связанным. Но это все равно ничего не доказывает — как ни крути, он и так и так виноват, а что до его мотивов…— Понимаю.— Вот поэтому мне очень жаль, что я его не видел до того, как его развязали.— Мне тоже. А как он был связан?— Да я же тебе говорю…— Нет, чем его связали? Шпагатом, бельевой веревкой?— Ах, вот что. Бечевкой, и довольно крепкой — такой обычно перевязывают пакеты и узлы с вещами. Или можно связать девушку, если тебе нравятся такие штуки. Была ли у них веревка с собой? Не знаю. У Готшальков на кухне есть ящик со всякими плоскогубцами, отвертками и прочими инструментами, какие всегда нужны в доме. Старик не мог сказать, был там моток бечевки или нет. Кто может помнить такие вещи, особенно если тебе семьдесят восемь и полгода ты живешь в одном месте, а полгода где-то еще? Грабители вытряхнули ящик на пол, так что, если в нем была бечевка, они бы ее увидели.— А пластырь?— Обычный пластырь, белого цвета, такой есть в любой домашней аптечке.— У меня нет, — сказал я. — У меня там только пузырек с таблетками аспирина и нитка — зубы чистить.— Ну, был бы у тебя в аптечке, если бы ты жил, как нормальный человек. Готшальк сказал, что пластырь у них, кажется, был, а в ванной его не нашли. Весь пластырь, какой остался, они забрали с собой и бечевку тоже.— Интересно зачем.— Не знаю. Должно быть, бережливые люди попались. И ломик тоже прихватили. Если бы я уходил из квартиры, где лежит мертвая женщина, я бы, наверное, не рискнул идти по улице с орудием взлома в руках, но будь они поумнее…— Они вообще нашли бы себе какое-нибудь другое занятие.— Верно. И все же зачем они это унесли? Если Термен был соучастником и все покупал сам, — возможно, они испугались, что по этим вещам их выследят. А если просто воспользовались тем, что нашли в квартире… Не знаю, Мэтт, все это какие-то дурацкие умствования.— Знаю. Но иногда стоит покопаться во всяких «почему» и «что если» — глядишь, что-нибудь и выкопаешь.— Только потому мы с тобой этим сейчас и занимаемся.— Он не дал описания грабителей?— Дал, конечно. Не слишком точное, но на всех допросах всегда говорил одно и то же. Никаких противоречий, за которые можно было бы зацепиться. Описание есть в деле, сам посмотришь. Двое здоровенных белых, примерно того же возраста, что и Термен с женой. У обоих усики, и у того, что покрупнее, длинные волосы сзади — знаешь, как сейчас носят, наподобие хвоста?— Знаю.— Все по моде, сразу видно, шикарный парень. Вроде этих черномазых с такими площадками на голове в виде фесок, их еще подстригают, как куст или газон. Очень шикарно. Так о чем я говорил?— О грабителях.— А, да. Он с готовностью просмотрел всю фототеку, но никого не опознал. Я заставил его поработать с полицейским-рисовальщиком. Кажется, ты его знаешь — Рей Галиндес.— Конечно.— Он хорошо рисует, только все его портреты, по-моему, получаются похожими на испанцев. Копии есть в деле. Кажется, они были напечатаны в какой-то газете.— Мне они, должно быть, не попались.— Как будто в «Ньюсдэй». Было несколько звонков, и мы проверили их. Ничего. Знаешь, что я думаю?— Что?— Вряд ли он сделал это один.— Мне тоже так кажется.— Я хочу сказать, что этого нельзя напрочь исключить, потому что он все же мог ухитриться связать себя сам и избавиться от ломика, пластыря и бечевки. Но по-моему, было не так. Думаю, ему кто-то помогал.— Скорее всего, ты прав.— Он договаривается с парой громил, дает им ключ от парадной двери и говорит: дело проще простого, надо только войти, подняться по лестнице и вломиться в квартиру на четвертом этаже. Бояться нечего, там никого нет, и в квартире этажом выше — тоже. Устраивайтесь, как дома, обыщите все ящики, сбросьте на пол книги с полок и берите все наличные и драгоценности, какие найдете. Только не забудьте отвалить в половине первого или в час, когда мы вернемся из гостей.— И он с женой идет домой пешком, потому что не хочет явиться туда раньше времени?— Может, так, а может, они просто решают пройтись, потому что погода выдалась хорошая. Кто знает? Доходят до того этажа, где живут Готшальки, и она говорит: «Ой, смотри, у них дверь открыта». Он заталкивает ее туда, они ее хватают, оглушают, трахают и убивают. Потом он говорит: «Вы что, козлы, собираетесь выйти на улицу посреди ночи с телевизором? Да вы купите их хоть десяток на те деньги, что я вам плачу». Они бросают телевизор, но уносят бечевку, пластырь и ломик, потому что боятся, что по ним их выследят. Да нет, чушь это: как можно кого-нибудь выследить по таким вещам, которые есть в любой аптеке и любом хозяйственном магазине?— Они уносят все это для того, чтобы мы знали — он не мог сделать это один. Не ушли же оттуда бечевка и пластырь сами.— Ну, хорошо. Но перед уходом они дают ему по физиономии разок-другой, чтобы оставить следы, — ты увидишь его фотографии в деле. Потом связывают, заклеивают ему рот и, может быть, отдирают уголок пластыря, чтобы он мог говорить по телефону, когда настанет время.— Или, может, связывают не слишком туго, чтобы он мог высвободить руку, набрать номер и снова засунуть ее под веревку.— Я как раз к этому подхожу. Господи, как мне жаль, что эти патрульные поспешили его развязать!— Во всяком случае, — сказал я, — они сматываются, а он ждет, сколько может, а потом набирает 911.— Правильно. По-моему, все сходится.— По-моему, тоже.— Попробуй как-то иначе объяснить, почему он остался в живых. Они только что ее убили, она лежит там мертвая, зачем же им его связывать, когда намного проще заодно убить и его?— Но они уже связали его и заклеили ему рот перед тем, как ее прикончить.— Ну да, это он так говорит. Но все равно — зачем оставлять его в живых? Он в любой момент может опознать обоих, а за то, что они убили ее, им уже и так грозит виселица…— Только не в этом штате.— Можешь мне не напоминать. Во всяком случае, на них уже висит тяжкое убийство второй степени, а раз так, им хуже не будет, если они прикончат и его. Ломик у них есть, надо только проделать ему дырку в голове.— А может, они так и сделали.— Что сделали?— Стукнули его как следует и решили, что он мертв. Не забудь, они только что убили ее, чего делать, возможно, и не собирались, поэтому…— Если только он говорит правду.— Ладно, я на минуту стану адвокатом дьявола Адвокат дьявола — один из участников официальной процедуры канонизации святых в католической церкви, задача которого — выдвигать аргументы против канонизации данного святого.

. Ее они убили не намеренно…— Ну да, просто по нечаянности перетянули ей горло ее же собственными колготками…— И не то что испугались, но на всякий случай поспешили смотаться и пристукнули его. Он потерял сознание а они решили, что он, скорее всего, мертв. Таким ломиком вполне можно прикончить человека. Теперь им надо поскорее уносить ноги, и нет времени проверять у него пульс и подносить зеркальце ко рту.— Черт возьми!— Понимаешь, что я хочу сказать?Он тяжело вздохнул:— Ну, понимаю. Вот поэтому дело и не закрыто. Доказательств недостаточно, а теми фактами, которыми мы располагаем, можно подтвердить любую версию, какую вздумается. — Он встал. — Я хочу кофе. Тебе принести?— Конечно, — сказал я.— Не знаю, почему у нас такой скверный кофе, — сказал он. — Никак не могу понять. Раньше у нас была другая машина, знаешь, такая, куда надо совать монету, и ни разу из нее не удалось получить чашку мало-мальски приличного кофе. Потом мы скинулись и купили электрическую кофеварку, а кофе покупаем самого лучшего сорта, и все равно получается бурда вроде вот этой. Должно быть, есть какой-то закон природы, по которому в полицейском участке у кофе всегда такой вкус, будто дерьмо завариваешь.Мне, правда, показалось, что кофе не так уж плох.— Если мы когда-нибудь и раскрутим это дело, — продолжал он, — ты знаешь, как это случится.— Через стукача?— Либо стукач что-то разнюхает и сообщит нам, либо кто-то из тех гениев споткнется о собственный член и мы поймаем его на чем-то серьезном, а он, чтобы выкрутиться, заложит сообщника. А заодно и Термена, если только мы правы и это дело его рук.— И даже если нет.— Что ты хочешь сказать?— «Послушайте, да она была живее некуда, когда мы уходили. Ну, потрахали ее, только клянусь, что ей даже понравилось. И никакими колготками мы ее не душили. Не иначе как муж решил не тратить время на развод».— Господи, да ведь в точности так они и скажут.— Знаю. Но то же самое они скажут, даже если Термен на сто процентов невиновен. «Да не мы ее убили, она была жива, когда мы ушли». И это даже может оказаться правдой.— То есть как?— Ну, скажем, он просто воспользовался благоприятным стечением обстоятельств. Термены возвращаются домой и застают грабителей на месте преступления. Те заодно грабят и их, избивают его и насилуют ее, потому что они звери и поступают, как звери. Потом они уходят, Термен высвобождает руку, а его жена без сознания, и он думает, что она мертва…— Но она еще жива, и тогда ему в голову приходит мысль…— …А ее колготки лежат тут же на кровати, еще мгновение — и они у нее на шее, и на этот раз она в самом деле мертва.Он задумался.— Конечно, — сказал он через некоторое время. —Очень может быть. Экспертиза установила, что смерть наступила около часа ночи, и это подтверждает версию Термена, но если он прикончил ее сразу после их ухода, а потом немного выждал — считается, что какое-то время он пролежал без сознания, а потом пытался высвободиться, — что ж, все сходится.— Правильно.— И никто не может ни в чем его обвинить. Могут только сказать, что она была жива, когда они ушли, но это скажут в любом случае.Он допил кофе и швырнул пластиковый стаканчик в корзину для бумаг.— Все это хреновина, — сказал он. — Так можно без конца ходить вокруг да около. Я считаю, что это сделал он. Обдумал все заранее или просто так уж получилось, только это сделал он. Денег-то сколько.— Если верить ее брату, она получила в наследство больше чем полмиллиона.Он кивнул:— Плюс страховка.— Брат ничего не говорил про страховку.— Возможно, ему никто ничего не сказал. Вскоре после женитьбы они застраховались — деньги выплачиваются пережившему супругу. Сто тысяч долларов, а если смерть от несчастного случая — вдвое больше.— Это должно его утешить, — сказал я. — Значит, надо прибавить еще две сотни тысяч.Он мотнул головой.— Я что-то не так посчитал?— Ну да. В сентябре она забеременела. Как только они об этом узнали, он связался со своим страховым агентом и повысил сумму страховки. Появление ребенка, дополнительная ответственность. В этом есть смысл, верно?— И насколько он ее повысил?— Миллион в случае его смерти. В конце концов, на жизнь зарабатывает он, и обойтись без его доходов будет трудно. Впрочем, и она играет не последнюю роль, так что теперь сумма ее страховки — полмиллиона.— Значит, ее смерть…— Означает для него почти миллион только по страховке, потому что оговорка о смерти от несчастного случая осталась в силе. Плюс все ее имущество, которое он получит в наследство. На круг, считай, полтора миллиона.— Господи!— Все верно.— Господи Боже мой!— Вот именно. У него были для этого и возможности, и мотив, и случай представился, и еще он бессердечная скотина, можешь мне поверить, и все равно я не смог найти ни единой улики, чтобы предъявить этому гаду хоть какое-нибудь обвинение. — Он на мгновение прикрыл глаза, потом посмотрел на меня. —Можно я тебя кое о чем спрошу?— Конечно.— Ты когда-нибудь чистишь зубы той ниткой?— Чего?— Ну, ты же сказал, что у тебя в аптечке только аспирин и нитка — зубы чистить. Ты когда-нибудь этой ниткой зубы чистишь?— Ах, вот что, — сказал я. — Когда о ней вспоминаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36