он встал было, но сел снова, опять встал и опять сел — не мог встать от растерянности. Понимал что-то такое один Чернявый. Он помог снять Соне дорогую шубку… И, похоже, не собирался проходить с гостьей к «памятникам», а легонько — интеллигентно — подталкивал ее в комнату Веры Сергеевны.И вошли.Вера Сергеевна тоже растерялась… Встала с дивана и смотрела на женщину Соню.
А там, в комнате Аристарха, по-прежнему все сидели неподвижно. Только Простой человек, пробираясь опять меж «памятников» к столу, сказал:— Сейчас там будет третья империалистическая, — он тихо засмеялся, набулькал из бутылки в рюмочку и качнул головой. — Клочья полетят…А в комнате, где Вера Сергеевна, пришли в движение.— Это — Соня, — представил Чернявый гостью хозяйке. — Моя любовница.— Ну, — засмущалась Соня. — Прямо сразу уж… Зачем так?— Соня, мы договорились: все начистоту. Раз тут недоразумение, мы должны…— У вас же семья, — сказала с удивлением Вера Сергеевна. — Как же вы говорите — любовница…— Да! — гордо сказал Чернявый. — Я — из казаков… — и он энергично показал — не то лихо дернул поводья скакуна, не то… шут его знает, что-то такое показал энергичное руками, — густых, так сказать, кровей! Все даже удивляются. Ну, говорят, Сучков, ты даешь! Вы знаете, сколько я плачу алиментов? — Чернявый навис вопросом над Верой Сергеевной и сам заранее выпучил глаза. — Семьдесят пять процентов! Вы думаете, — горячо продолжал он, — если я связался с этими государственными ворюгами, то это от веселой жизни? Нет! Если я добуду рубль на стороне, то он хоть весь мой. С законного рубля мне положено только пять копеек. А у меня — четверо детей.— Четверо детей!..— Это — со мной, при мне. А так их у меня… по-моему, одиннадцать. Вместе с этими, которые со мной.— Но как же… еще любовница? — все не могла прийти в себя Вера Сергеевна.— А что я, хуже других? Вы думаете, этот Брюхатый, например, любовницу не имеет? Имеет. Я только не знаю, что он с ней делает, но имеет. А Лысый этот?.. С чего это он, скажите, пожалуйста, полысел в сорок три года? Думал много? Над чертежами ночью склонялся? Нет, не над чертежами… Только уж не над чертежами. Да все имеют любовниц! Вы простите, вы замужняя женщина, но откройте глаза-то, откройте: ведь это же позор считается, кто не имеет любовницы. Ведь это только один Аристарх ваш… Ведь над ним весь отдел смеется! Я уж не знаю, что у вас за любовь такая… не знаю. Значит она есть еще на земле? Я не знаю… с этим Аристархом… Он мне все представления о жизни перевернул. Любовь, что ли, у вас такая? — прямо спросил Чернявый Веру Сергеевну. — Даже интересно, честное слово.— Слушайте, — заговорила Вера Сергеевна неуверенно, — а как же записка?.. Ваша записка, я ее нашла в кармане…— Ва-аша запи-иска, в несколько стро-очек, — пропел беспечный Чернявый. — Она вам все расскажет про записку. Соня, только всю правду. Влюбилась, дурочка, в вашего Аристарха и… решила вас поссорить. Я когда сегодня узнал об этом, у меня глаза на лоб полезли. «Поедем, — говорю, — немедленно поедем к Вере Сергеевне, и ты ей все расскажешь». Все, Соня!.. Я выйду, чтоб не мешать вам… — уходя, Чернявый ласково, но строго погрозил Соне. — Все, решительно, все. Про нас подробности можешь тоже не скрывать — я лишен предрассудков, — он чуть подумал. И, по-моему, совести тоже.
«Пассажиры» никак не могли понять, что такое творит Чернявый. И когда он вошел, все вопросительно на него смотрели и ждали.Чернявый в изнеможении опустился в кресло, прикрыл глаза, долго сидел так, вольно раскинув руки и ноги.— Дядя Вася, налей мне граненый стакан коньяку — сказал он устало и капризно.— Зачем же стакан? — с уважением сказал Простой человек. — Тут есть всякое хрустальное дерьмо.— Нет, я хочу только из граненого стакана. Я сегодня спас… — Чернявый открыл глаза, огляделся, — от тюрьмы… много-много людей. Поэтому я хочу пить только из граненого — по-казачьи. Я вас всех вывел из окружения! — возгласил он, принимая стакан из рук Простого человека. Отпил, передохнул и сказал всем строго: — Соньке — книжный шкаф «Россарио», мне — золотой перстень с энблемой: казак скачет на коне.
А в комнате Веры Сергеевны в это время две женщины беседовали. Соня что-то рассказывала Вере Сергеевне, что-то показывал а руками… Вера Сергеевна то изумлялась, то удивлялась, то ужасалась, то жалостливо смотрела на Соню. По всему видно, что они поняли друг друга, помирились и даже, кажется, готовы дружить, как иногда дружат порядочная женщина и величайшая распутница. Об этом много писали.
А в комнате, где «пассажиры», хотели понять, что вообще происходит? То есть, о чем-то уже догадывались, но — подробности, подробности.— Как ты ее уговорил? — пытал Брюхатый Чернявого.— Книжный шкаф «Россарио»…— Для чего он ей?— Не знаю… Сошлись на книжном шкафу.— Как «сошлись»? — не понял Простой человек. — Неудобно же…— Нет, все в порядке, что ли?! — закричал в нетерпении Лысый.— Да, — сказал Чернявый.— Ур-ра-а! — закричали Курносый и Простой человек.— Едем седня до Владивостока! — заявил Простой человек.Аристархушка в волнении ходил по комнате.— А что она ей говорит? — спросил он.— Они говорят на иностранном языке, — сказал Курносый в сильнейшем раздражении на Аристарха. — Импортанто де ла кругом и околе, — он подошел к Чернявому и крепко пожал ему руку. — Как мужчина мужчине, — сказал он уважительно и скупо.Чернявый махнул рукой…— Я тоже… перехватил там: наговорил на себя, что я чуть не Тарас Бульба. Еще немного — и Тарас Бульба. По-моему она меня теперь бояться будет.— Кто, Сонька?— Кстати, если Сонька счас войдет в роль и начнет приставать ко мне, ты…Но тут вошли Соня и Вера Сергеевна.— На колени! — скомандовала Соня Аристарху. — На колени перед Верой Сергеевной.— Зачем? — спросил Аристарх.— На колени!! — потребовали все, еще не разобравшись, зачем надо на колени.— Оказывается, ты оскорблял ее! — продолжала с возмущением Соня. — Ты ей тут, оказывается, наговорил гадостей и грубостей! На колени!— На колени!!! — опять закричали все. А Курносый даже двинулся к Аристарху.— Импортанто!.. — с угрозой сказал он. — Ты знаешь, что такое нокдаун? Я не говорю уже о нокауте, я говорю о небольшом нокдауне… На колени!Аристархушка стал на колени…— Проси прощения у Веры Сергеевны, — велела Соня.— Проси прощения у Веры Сергеевны! — закричали все в один голос.Аристарх замешкался было… Но тут ему разумно посоветовал Простой человек:— Давай, Аристархушка… да, благословясь, поедем во Владивосток.— Вера, — дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, — прости. Клянусь: ни одной больше покрышки, ни одного колеса…— Не об этом речь! — прервал его Брюхатый. — Говори по существу дела! Что значит ни одного колеса! Что ты, на лыжах собрался ездить?— Но о чем тогда говорить-то?! — взбунтовался Аристарх на коленях.Но тут уж возмутились все.— Ах, он не знает, о чем говори-ить! Ах ты, бедняжечка… Первоклашка.— Тебя мама еще за ручку водит, да?— Нет, он все же хочет получить небольшой нокдаун.— Да не нокдаун, а нормально — по сусалам! — громко возмутился и Простой человек. — Поедем во Владивосток! Поезд же отходит, вы что?— Вера, — опять дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, — клянусь, после этого случая буду каждый день проверять карманы…— Опять!.. Ему говорят стриженый, он — бритый, — вконец вышел из терпения Брюхатый. Но тут же взял себя в руки и уже продолжал говорить с Аристархом, как с полным, но безвредным дураком, не злостным дураком: — Зачем ты будешь проверять карманы?— Не разговаривай со мной как с идиотиком…— Нет, зачем ты будешь проверять каждый день карманы?— Чтобы там записок не было…— А жить так, чтобы в твоей жизни вообще никаких записок не было — так будешь жить?— Что я, просил ее, чтобы она мне писала?! — опять было загорячился Аристарх и показал на Соню. И хотел даже встать с колен, и уж было встал, но тут встрепенулась Соня.— На колени! — закричала она. — А что это, женщину надо обязательно просить, чтобы она писала? — спросила она надменно. — А сама женщина не имеет права написать записку? Может у нас женщина пошутить?Вот это понравилось всем. С этим «может ли у нас женщина пошутить» она попала в самую точку. На Аристарха опять все навалились.— Домостроевщину развел! — воскликнул Лысый.— Нет, этот человек просит нокаута! — тоже воскликнул Курносый. — Не хочет он нокдауна, никак не хочет! Ему больше нравится нокаут! Ведь достану в печень — до утра будут считать.— Нет, ты ответь… Ти-ха! — рявкнул Брюхатый на всех. — Ты ответь на вопрос, который тебе, подлецу, поставили: может у нас женщина пошутить?— Может, — Аристарху надоело стоять на коленях, и он стал со всем соглашаться.— Значит, что надо теперь сказать?— Что? — искренне не понял Аристарх.Брюхатый изумился; за ним некоторые тоже изумились, но так, для вида: никто, кроме Брюхатого, не понял, что надо теперь сказать Аристарху.— Ты должон сказать, — вылез с поучением Простой человек, — ребята, мол, забудем все — и поедем во Владивосток.— Прекрати со своим Владивостоком! — прикрикнул на него Лысый. — По-моему, ты и так уж где-то… под Хабаровском. Тут серьезное дело.— Что ты должен сказать? — пытал Брюхатый Аристарха.— Что?! Что?! Что?! — с Аристархом, кажется, начиналась истерика. — Не понимаю!.. — он стукнул двумя кулаками себя в грудь, и в голосе его послышались слезы. — Не понимаю: что я должен сказать?!Брюхатый пожалел его.— Ты должен сказать: Верунчик, я тебя люблю. И не формально сказать, а с чувством, как ты говорил… сколько лет назад? — повернулся Брюхатый к Вере Сергеевне.— Что говорил? — не поняла Вера Сергеевна.— Когда он вам первый раз сказал: Верунчик, я тебя люблю? Сколько лет назад это было?— Это было… девять лет назад, — сказала Вера Сергеевна. — Но он не так говорил… — Вера Сергеевна, вообще-то, была довольна — и этим состоянием Аристарха на коленях, и тем, что все его очень ругают. — Он сказал: «Хочешь, я сделаю тебя самой богатой женщиной микрорайона?»— Трепло! — возмутились все.— Про экономическую базу он ничего не говорил?— Хвастунишка.— Я не так говорил! — заспорил Аристарх на коленях.— А как?— Я сказал: «Хочешь, я могу сделать тебя самой богатой женщиной микрорайона?» Еще я сказал: «Только не носи синтетическое белье».— Почему это? — спросила Соня.— Искры летят, — пояснил Аристарх.— Да? — удивилась Соня. — Не замечала.— Ну, так, — поднялся Брюхатый. — Я думаю, что он все осознал… Осознал, Аристарх?— Осознал.— Поднимайся, — велел Брюхатый. — Вера Сергеевна, идите сюда… Идите, идите. Я предлагаю такую детскую игру. Кто видел, как мирятся детишки?Никто не видел. То есть, наверно, видели, но не знали, куда клонит Брюхатый.— Они берутся вот так… — Брюхатый взял руку Аристарха и руку Веры Сергеевны, сцепил их мизинцы. — Теперь повторяйте за мной… Вот так вот махайте и повторяйте. Повторяйте: мирись, мирись — больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.Все засмеялись остроумной выдумке Брюхатого, даже зааплодировали. Все были рады.— Давайте, давайте!.. — требовали от Аристарха и Веры Сергеевны.— Мирись, мирись, — стали вместе говорить Аристарх и Вера Сергеевна, — больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.Опять зааплодировали… Вера Сергеевна была счастлива; Аристарх был смущен, но тоже доволен. Их окружили, поздравляли с примирением… Сделали вокруг них хоровод, пошли, взявшись за руки, и запели: Как на Верины мениныИспекли мы каравай:Вот тако-ой вышины!Вот тако-ой ширины!.. Опять засмеялись, опять зааплодировали себе. Все были счастливы.— Черт его знает!.. — воскликнул растроганный Брюхатый. — Жить да радоваться!.. Нет, мы начинаем себе сложности находить.— Именно: можно же красиво жить! — подхватил Курносый.— Да… со вкусом! Ведь один раз живем-то! — тоже с чувством сказал Лысый. — Вы вдумайтесь: один раз! И все, и больше нас ни-ког-да не будет.— Поехали во Владивосток! — опять призвал Простой человек. Но на всех слетела какая-то тихая, задумчивая минута, всем как-то было не до Владивостока.— Иной раз думаешь: люди, в чем дело? — продолжал глубоко и даже с грустинкой Брюхатый. — В чем дело, люди?— Дело в том, что — уважения побольше друг к другу, — подхватил его мысль Лысый. — Уважения!— Я бы сказал — и любви, — сказал Чернявый. Он даже встал. — Любовь — это… Все можно достать! — воскликнул он. — Все! А любовь не достанешь, если ее вот тут вот нету.— Это ты, брат, верно, — похвалил Брюхатый. — Это ты — в десятку.— Суетимся, суетимся много, — вздохнул Лысый. — Сказано же: «Не суетитесь». Нет, мы суетимся…— Не потопаешь — не полопаешь, — вставил и свое раздумчивое слово Простой человек. — Попробуй не посуетись.— Заговорила матушка-деревня! — горестно и насмешливо сказал Брюхатый. — А ведь на полатях-то не суетились! — вдруг решил поймать он Простого человека на слове.— Почему это на полатях не суетились? — не понял Простой человек. — И на полатях суетились, и на печке, и в банях… А чего ты ко мне с полатями-то привязался? Если хочешь, то я на покосе родился. Но полати я любил, потому что там можно сверху наблюдать.— И чего ты оттуда наблюдал, интересно?— Все… Жизнь. Мы там сказки рассказывали друг дружке… Нас одиннадцать человек росло.— А нас — двое, — вспомнила и Соня, — но я была младшая. Это хуже всего — младшей сестрой быть: все платья, все туфли, все юбки я за Зинкой донашивала. А счас — все наоборот! — она сама рассмеялась такому нелепому обороту в жизни. — Я ей говорю: а помнишь, Зин, как я за тобой все донашивала? Она говорит: не говори. А вот нечего, говорю!.. Заладила тогда: учиться, учиться! Дырки всем на боку провертела со своей учебой! Выучилась?.. Ну, давай теперь, гордись передо мной: ты же ученая! А я вот — неученая. Я — продавщица, нормальная продавщица!.. А давай, говорю, пройдем с тобой — для кспиримента — по улице: я надену все свое на себя, а ты свое на себя… Давай, говорю, пройдем? Не хочет.Все засмеялись.— Нет, мы едем во Владивосток или не едем?! — на исходе всякого терпения закричал Простой человек. — Во-от споминать пустились… Чего мы сидим-то?— Это мы — перед дальней дорогой, — молвил Курносый, улыбаясь.
1 2 3 4 5 6