.. утробное. Есть гул, который человеческое ухо не может воспринять...
– Ухо-то не может воспринять, а...– не утерпел опять Иван, но старичок вперил в него строгий взор. – Ну что тебя, распушить?
– Не надо,– попросил Иван.– Больше не буду.
– Продолжим. Все три признака великой аналогии – налицо. Резюме? Резюме: пускай извергается.-



Старичок выстрелил пальчиком в секретаршу: – Так и запишите.
Секретарша Милка так и записала. И ушла.
– Устаю, Ваня, дружок,– продолжал старичок свою тему, как если бы он и не прерывался.– Так устаю, что иногда кажется: все, больше не смогу наложить ни одной резолюции. Нет, наступает момент, и опять накладываю. По семьсот, по восемьсот резолюций в сутки. Вот и захочется иной раз...– Старичок тонко, блудливо засмеялся.– Захочется иной раз пощипать... травки пощипать, ягодки... черт те что!.. И, знаешь ли, принимаю решение... восемьсот первое: перекур! Есть тут одна такая... царевна Несмеяна, вот мы счас и нагрянем к ней.
Опять вошла секретарша Милка:
– Сиамский кот Тишка прыгнул с восьмого этажа.
– Разбился?
– Разбился. Старичок подумал...
– Запишите,– велел он.– Кот Тимофей не утерпел.
– Все? – спросила секретарша.
– Все. Какая по счету резолюция на сегодня?
– Семьсот сорок восьмая.
– Перекур.
Секретарша Милка кивнула головой. И вышла.
– К царевне, дружок! – воскликнул освобожденный Мудрец.– Сейчас мы ее рассмешим! Мы ее распотешим, Ваня. Грех, грех, конечно, грех... А?
– Я ничего. До третьих петухов-то успеем? Мне еще идти сколько.
– Успеем! Грех, говоришь? Конечно, конечно, грех. Не положено, да? Грех, да?
– Я не про тот грех... Чертей, мол, в монастырь пустили – вот грех-то. Старичок значительно подумал.
– Чертей-то? Да,– сказал он непонятно.– Все не так просто, дружок, все, милый мой, очень и очень не просто. А кот-то... А? Сиамский-то. С восьмого этажа! Поехали!


***

Несмеяна тихо зверела от скуки.
Сперва она лежала просто так... Лежала, лежала и взвыла.
– Повешусь!-заявила она.
Были тут еще какие-то молодые люди, парни и девушки. Им тоже было скучно. Лежали в купальных костюмах среди фикусов под кварцевыми лампами – загорали. И всем было страшно скучно.
– Повешу-усь! – закричала Несмеяна.– Не могу больше!
Молодые люди выключили транзисторы.
– Ну, пусть,-сказал один.-А что?
– Принеси веревку,– попросила его. Этот, которого попросили, полежал-полежал... сел.
– А потом – стремянку? – сказал он.– А потом – крюк искать? Я лучше пойду ей по морде дам.
– Не надо,– сказали.– Пусть вешается – может, интересно будет.
Одна девица встала и принесла веревку. А парень принес стремянку и поставил ее под крюк, на котором висела люстра.
– Люстру сними пока,– посоветовали.
– Сам снимай! – огрызнулся парень. Тогда тот, который посоветовал снять люстру, встал и полез на стремянку – снимать люстру. Мало-помалу задвигались... Дело появилось.
– Веревку-то надо намылить.
– Да, веревку намыливают... Где мыло?
Пошли искать мыло.
– Есть мыло?
– Хозяйственное... Ничего?
– Какая разница! Держи веревку. Нс оборвется?
– Сколько в тебе, Алка? – Алка это и есть Несмеяна.– Сколько весишь?
– Восемьдесят. – Выдержит. Намыливай.
Намылили веревку, сделали петлю, привязали конец к крюку... Слезли со стремянки.
– Давай, Алка.
Алка-Несмеяна вяло поднялась... зевнула и полезла на стремянку. Влезла...
– Скажи последнее слово,– попросил кто-то.
– Ой, только не надо! – запротестовали все остальные.
– Не надо, Алка, не говори.
– Этого только не хватает!
– Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой.
– Ни петь, ни говорить я не собираюсь,– сказала Алка.
– Умница! Давай.
Алка надела на шею петлю... Постояла.
– Стремянку потом ногой толкни.
Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла:
– Тоже скучно-о!..– не то пропела она, не то заплакала.– Не смешно-о!
С ней согласились.
– Действительно...
– Ничего нового: было-перебыло.
– К тому же патология.
– Натурализм.



И тут-то вошли Мудрец с Иваном.
Вот, изволь,– бодренько заговорил старичок, хихикая и потирая руки,– дуреют от скуки. Ну-с, молодые, Разумеется, все средства испробованы, а как избавиться от скуки – такого средства нет. Так ведь? Несмеянушка?
– Ты прошлый раз обещал что-нибудь придумать,– зло сказала Несмеяна со стремянки.
– А я и придумал! – воскликнул старичок весело.– Я обещал, я и придумал. Вы, господа хорошие, в поисках так называемого веселья совсем забыли о народе. А ведь не скучал! Народ смеялся!.. Умел смеяться. Бывали в истории моменты, когда народ прогонял со своей земли целые полчища – и только смехом. Полчища окружали со всех сторон крепостные стены, а за стенами вдруг раздавался могучий смех... Враги терялись и отходили. Надо знать историю, милые люди... А то мы... слишком уж остроумные, интеллектуальные... а родной истории не знаем. А, Несмеянушка?
– Что ты придумал? – спросила Несмеяна.
– Что я придумал? Я взял и обратился к народу! – не без пафоса сказал старичок.– К народу, к народу, голубушка. Что мы споем, Ваня?
– Да мне как-то неловко: они нагишом все...– сказал Иван.– Пусть хоть оденутся, что ли.
Молодые безразлично промолчали, а старичок похихикал снисходительно – показал, что он тоже не в восторгe от этих средневековых представлений Ивана стыдливости.
– Ваня, это... Ну, скажем так: не нашего ума дело. Наше дело – петь и плясать. Верно? Балалайку!
Принесли балалайку.
Иван взял ее. Потренькал, потинькал – подстроил... Вышел за дверь... И вдруг влетел в комнату – чуть не со свистом и с гиканьем – с частушкой:

Эх, милка моя,
Шевелилка моя,
Сама ходит шевелит...

– О-о!..– застонали молодые и Несмеяна.– Не надо! Ну, пожалуйста...
– Не надо, Ваня.
– Так,– сказал старичок.– На языке офеней это называется – не прохонже. Двинем резерв. Перепляс! Ваня, пли!
– Пошел к чертовой матери! – рассердился Иван.– Что я тебе. Петрушка? Ты же видишь, им не смешно! И мне тоже не смешно.
– А справка? – зловеще спросил старичок.– А? Справка-то... Ее ведь надо заработать.
– Ну вот, сразу – в кусты. Как же так, батя?
– А как же! Мы же договорились.
– Но им же не смешно! Было бы хоть смешно, ей-богу, но так-то... Ну стыдно же, ну...
– Не мучай человека,– сказала Несмеяна старичку.
– Давай справку,– стал нервничать Иван.– И так проваландались сколько. Я же не успею. Первые петухи-то когда ишо пропели!.. Вот-вот вторые грянут, а до третьих надо успеть. А мне ишо идти да идти.
Но старичок решил все же развеселить молодежь. И пустился он на очень и очень постыдный выверт – решил сделать Ивана посмешищем: так охота ему стало угодить своей "царевне", так невтерпеж сделалось старому греховоднику. К тому же и досада его взяла, что никак не может рассмешить этих скучающих баранов.
– Справку?– спросил он с дурашливым недоумением.– Какую справку?
– Здрассте? – воскликнул Иван.– Я же говорил...
– Я забыл, повтори.
– Что я умный.
– А! – "вспомнил" старичок, все стараясь вовлечь в нехорошую игру молодежь тоже.– Тебе нужна справка, что ты умный. Я вспомнил. Но как же я могу дать такую справку? А?
– У тебя же есть печать...
– Да печать-то есть... Но я же не знаю: умный ты или нет. Я, допустим, дам тебе справку, что ты умный, а ты – дурак дураком. Что это будет? Это будет подлог. Я не могу пойти на это. Ответь мне прежде на три вопроса. Ответишь – дам тебе справку, не ответишь – не обессудь.
– Давай,– с неохотой сказал Иван.– Во всех предисловиях писано, что я вовсе не дурак.
– Предисловия пишут... Знаешь, кто предисловия пишет?
– Это что, первый вопрос?
– Нет, нет. Это еще не вопрос. Это так... Вопрос вот какой; что сказал Адам, когда Бог вынул у него ребро и сотворил Еву? Что сказал при этом Адам? – Старичок искоса и лукаво поглядел на свою "царевну" и на других молодых: поинтересовался, как приняли эту его затею с экзаменом. Сам он был доволен.– Ну? Что же сказал Адам?
– Не смешно,– сказала Несмеяна.– Тупо. Плоско.
– Самодеятельность какая-то,– сказали и другие. – Идиотизм. Что он сказал? "Сам сотворил, сами живи с ней"?
Старичок угодливо засмеялся и выстрелил пальчиком в молодого человека, который так сострил. – Очень близко!.. Очень!
– Мог бы и поостроумнее сказать.
– Минуточку... Минуточку...– суетился старичок.– Самое же интересное – как ответит Иван! Ваня, что сказал Адам?
– А можно, я тоже задам вопрос? – в свою очередь спросил Иван.– Потом...
– Нет, сначала ответь: что сказал...
– Нет, пусть он спросит,– закапризничала Несмеяна.– Спроси, Ваня.
– Да что он может спросить? Почем куль овса на базаре?
– Спроси, Ваня. Спроси, Ваня. Ваня, спроси. Спроси, Ваня!
– Ну-у, это уже ребячество,– огорчился старичок.– Хорошо, спроси, Ваня.
– Ответь мне, почему у тебя одно лишнее ребро? – Иван, подражая старичку, нацелился в него пальцем.
– То есть? – опешил тот.
– Нет, нет, не "то есть", а почему? – заинтересовалась Несмеяна.– И почему ты это скрывал?



– Это уже любопытно,– заинтересовались и другие.– Лишнее ребро? Это же из ряда вон!..
– Так вот вся мудрость-то откуда!
– Ой, как интересно-о!
– Покажите, пожалуйста. Ну, пожалуйста! Молодые люди стали окружать старичка.
– Ну, ну, ну,– испугался старичок,– зачем же так? Ну что за шутки? Что, так понравилась мысль дурака, что ли?
Старичка окружали все теснее. Кто-то уже тянулся к его пиджаку, кто-то дергал за штаны -Мудреца вознамерились раздеть без всяких шуток.
– И скрывать действительно такое преимущество... Зачем же?
– Подержите-ка пиджак, пиджак подержите!.. О, тут не очень-то их прощупаешь!
– Прекратите! – закричал старичок и начал сопротивляться изо всех сил, но только больше раззадоривал этим.– Немедленно прекратите это безобразие! Это не смешно, понимаете? Это не юмор, это же не юмор! Дурак пошутил, а они... Иван, скажи, что ты пошутил!
– По-моему, я уже нащупал!.. Рубашка мешает,– вовсю шуровал один здоровенный парень.– У него тут еще майка... Нет, теплое белье! Синтетическое. Лечебное. Подержите-ка рубашку...
С Мудреца сняли пиджак, брюки. Сняли рубашку. Старичок предстал в нижнем теплом белье.
– Это безобразие! – кричал он.– Здесь же нет основания для юмора! Когда смешно? Смешно, когда намерения. цель и средства – все искажено! Когда налицо отклонение от нормы!
Здоровенный парень деликатно похлопал его по круглому животу. – А это... разве не отклонение?



– Руки прочь! – завопил старичок.– Идиоты! Придурки!.. Никакого представления, что такое смешно!.. Кретины! Лежебоки...
В это время его аккуратненько пощекотали, он громко захохотал и хотел вырваться из окружения, но молодые бычки и телки стояли весьма плотно.
– Почему вы скрывали о наличии лишнего ребра?
– Да какое ребро? Ой, ха-ха-ха!.. Да где? Ха-ха-ха!.. Ой, не могу!.. Это же... Ха-ха-ха!.. Это же... Ха-ха-ха!..
– Дайте ему сказать.
– Это примитив! Это юмор каменного века! Все глупо, начиная с ребра и кончая вашим стремлением... Ха-ха-ха!.. О-о-о!..– И тут старичок пукнул, так это – по-старчески, негромко дал, и сам очень испугался, весь встрепенулся и съежился. А с молодыми началась истерика. Теперь хохотали они, но как! – взахлеб, легли. Несмеяна опасно качалась на стремянке, хотела слезть, но не могла двинуться от смеха. Иван полез и снял ее. И положил рядом с другими – хохотать. Сам же нашел брюки старика, порылся в кармане... И нашел. Печать. И взял ее.
– Вы пока тут занимайтесь,– сказал он,– а мне пора отправляться.
– Зачем же ты всю-то... печать-то? – жалко спросил Мудрец.– Давай, я тебе справку выдам.
– Я сам теперь буду выдавать справки. Всем подряд.– Иван пошел к двери.– Прощайте.
– Это вероломство, Иван,– сказал Мудрец.– Насилие.
– Ничего подобного.– Иван тоже стал в позу.– Насилие – это когда по зубам бьют.
– Я ведь наложу резолюцию! – заявил Мудрец с угрозой.– Наложу ведь – запляшете!
– Слабо, батя! – крикнули из компании молодых.– Клади!
– Возлюбленный мой! – заломила руки в мольбе Несмеяна.– Наложи! Колыхни атмосферу!
– Решение! – торжественно объявил Мудрец.– Данный юмор данного коллектива дураков объявляется тупым! А также несвоевременным и животным, в связи с чем он лишается права выражать собой качество, именуемое в дальнейшем – смех. Точка. Мой так называемый нежданчик считать недействительным.


***

И грянула вдруг дивная, стремительная музыка... И хор. Хор, похоже, поет и движется – приплясывают.
Песенка чертей.

Аллилуйя – вот,
Три-четыре – вот.
Шуры-муры.
Шуры-муры.
Аллилуйя-а!
Аллилуйя-а!

Мы возьмем с собой в поход
На покладистый народ -
Политуру.
Политуру.
Аллилуйя-а!
Аллилуйя-а!

Наше – вам
С кистенем;
Под забором,
Под плетнем -
Покультурим.
Покультурим.
Аллилуйя-а!
Аллилуйя-а!

Это где же так дивно поют и пляшут? Где так умеют радоваться? Э-э!.. То в монастыре. Черти. Монахов они оттуда всех выгнали, а сами веселятся.
Когда наш Иван пришел к монастырю, была глубокая ночь. над лесом, близко, висела луна. На воротах стоял теперь стражник-черт. Монахи же облепили забор и смотрели, что делается в монастыре. И там-то как раз шел развеселый бесовский ход: черти шли процессией и пели с приплясом. А песня их далеко разносилась вокруг.
1 2 3 4 5 6 7