- Здесь Козаченко и "поучил" сестру цыганским кнутом, - закончил
прокурор.
- Чего сам-то он испугался? - спросил Антон. - Зачем весь табор на ноги
поднял?
- Пока Козаченко искал угнанную лошадь, табор стихийно снялся. Ромка
панику раздул. После выстрела мальчуган примчался к пасечной избушке.
Увидел окровавленного пасечника и убегающую Розу, перепугался. И с криком -
в табор: "Розка Гриню насмерть запорола!" Цыгане все подтверждают показания
Козаченко. Вину отрицают полностью.
- Чего ж Левка с Розой надумали улизнуть, если не чувствуют вины?
В разговор вмешался Лимакин:
- Козачевко говорит, они не первый раз пытаются порвать с табором.
Любовь, дескать, у них.
- Каких-либо примет того мужчины, который подбегал к пасеке, Роза не
указала? - опять спросил Антон.
- Она подумала, что это Левка, потому и перепугалась сверх меры. А из
примет только - зеленый плащ вроде солдатского. Мы пробовали за эту примету
ухватиться, но такими плащами в районе с самой весны торгуют. - Лимакин
усмехнулся: - Даже у нас с Семеном Трофимовичем по такому плащу для осенней
охоты на уток имеется.
- Да, да, - подтвердил прокурор и обратился к Антону: - Хотя бы общую
картину преступления представляешь?
- Предположительно...
- Как, по-твоему, дело било?
- По-моему, дело было так... - Бирюков положил на стол схему дорог возле
пасеки и протоколы допросов, - Вот здесь все нарисовано и записано.
Серебровцы обычно добираются в райцентр электричкой от разъезда. Из
Серебровки до Таежного, как правило, Идут пешком - там близко. Мужчина в
зеленом плаще считал, что Барабанов, отправляясь покупать машину, поступит
так же, и с обрезом под полой ждал его на проселочной дороге возле
березничка на взгорке, откуда просматривается вся панорама вплоть до
Таежного. Однако Барабанов проехал мимо в кабине тропынинского самосвала.
Глядя вслед, мужчина отлично видел, как Барабанов вылез из машины у пасеки
и оттуда, уже с банкой меда, зашагал по старому тракту к Таежному. Догнать
его можно было только на лошади, которую так кстати запряг Ромка...
- Зачем же он пасечника убил? - спросил прокурор.
- Может быть, чтобы избавиться от свидетеля, может, нож Левкин
приглянулся... Короче, на цыганской лошади мужчина догнал Барабанова,
предложил подвезти его и довез до ближайшего колка.
- Если он забрал у пасечника нож, почему обрез до самой Крутихи под полой
тащил?
- По всей вероятности, опасался навести розыск на след Степана Екашева.
Хоть Степан Осипович и говорит, что обрез принадлежал Репьеву, не верю я
этому.
- Предполагаешь, Екашев - соучастник?
- Как показывает экспертиза, горло Репьева перерезано сапожным ножом,
который мы изъяли у Екашева, У него же оказались и репьевские сапоги с
портянками... Не могу лишь понять: зачем старик уже мертвому пасечнику
перерезал горло, разул его и в березовый колок спрятал тяжелую флягу с
медом?..
- Для нас с Семеном Трофимовичем это тоже загадка, - читая показания
шофера Тропынина, проговорил Лимакин. Он закончил чтение и поднял глаза на
Бирюкова: - Любопытные сведения выдал твой земляк...
- Петя, что Козаченко о Екашеве говорит? - спросил Антон.
- Ровным счетом ничего. Он даже его не знает.
- Странно... А пасечник не предлагал цыганам золотой крест?
- Предлагал. Сначала заломил две тысячи, потом до одной сбавил, но
Козаченко все равно отказался.
Бирюков задумчиво побарабанил по столу пальцами:
- Не этот ли крест привел Екашева на пасеку?..
Прокурор вздохнул:
- Умрет не сегодня-завтра старик и придется нам на кресте крест
поставить..
17. ЖАДНОСТЬ
Районная больница, где находился Екашев, была на окраине райцентра, в
густом сосновом бору. Бирюков прежде всего встретился с Борисом Медниковым.
Тот сидел в беседке прибольничного скверика и сосредоточенно затягивался
сигаретой. Рядом, на столике, лежала распечатанная пачка "Золотого пляжа".
Антон, здороваясь, протянул руку;
- Как жизнь, Боря?
- Цветет и пахнет!
- Хорошее настроение?
- Угу... Бывший пациент только что заходил. В прошлом году язву ему
оперировал. Доходяга был - смотреть страшно. А теперь раздобрел, курить
начал... Пришлось конфисковать сигареты, чтобы не забывался...
- Людей отучаешь от курева, а сам...
- Мне что! Я каждый квартал бросаю.
- И каждый раз начинаешь сызнова?
- Картинки привлекают, - Борис взял сигаретную пачку. - Научились у нас
такие штучки оформлять, просто и весело, да?.. Видишь? "Золотой пляж"
называется. Ну, как не подышать в Сибири запахом Черноморского побережья?..
Антон улыбнулся, но сраэу посерьезнел:
- Боря, Екашев хоть ненадолго поправится?
- Нет.
- Что-то, не задумываясь, отвечаешь.
- Если бы ты спросил: "Можно ли в Спортлото трижды подряд угадать все
шесть номеров?" - я, возможно, и задумался бы: чем черт не шутит, когда бог
спит... С Екашевым думать нечего - все ясно, как ясный день. Самолечением
человек угробился. У него рак легкие доедает, а он, видите ли, собачьим
салом от туберкулеза себя потчевал,
- Знает о том, что не выживет?
- Догадывается. Утром сегодня на обходе тихонько шепчет: "Доктор, загнусь
на днях. Скажи, судить меня будут, как живого, или помилуют за смертью?"
"За что вас судить?" - спрашиваю. "Дак вот... с пасечником набедокурил"...
- Надо было посоветовать: со следователем, мол, лучше по этому поводу
поговорить.
- Представь, это я сделал и без твоей подсказки.
- Ну и что он?
- На полном серьезе жалуется: "Следователю подмазать надо, чтобы замял
дело, а у меня денег - ни гроша". Потом о тебе вспомнил: "При обыске,
кажись, сын нашего председателя, Игната Бирюкова, присутствовал. Бирюковы -
мужики справедливые, подачек не берут. Может, Бирюков-младший бесплатно за
меня заступится перед судом, чтобы принародно мои кости не полоскали?
Земляки мы ведь с ним".
- Ты это серьезно?
- В подобной ситуации грешно шутки шутить,
- Как бы мне поговорить с ним?
Медников глянул на часы:
- Сейчас процедуры идут. Минут через двадцать организую встречу, если не
заснет старик. Спит он так, будто всю жизнь не спал. Поразительно умудрился
изнурить себя работой. Мне доводилось обследовать механизаторов после
уборочной страды, когда людям, считай, полный месяц приходится спать
урывками, и то у них даже намека на такую, как у Екашева, изнуренность не
было. У старика нечто феноменальное в этом отношении.
- На сыновей не жалуется?
- Даже не вспоминает.
Помолчали. Антон опросил:
- Какие вообще новости в райцентре? Я ведь два с лишним года здесь не
был.
- Новости... Директора ресторана "Сосновый бор" скоро судить будут.
- За что?
- В котлетах мясо обнаружили.
Бирюков улыбнулся:
- Старо, Боря.
Медников затушил окурок, вздохнул и с самым серьезным видом опять
заговорил:
- Слушай новее... Это в Эрмитаже было. Перед рембрандтовской "Данаей"
стоит импозантная пара. Профессорского вида мужчина, в пенсне, со знанием
дела рассказывает даме о голландской живописи семнадцатого века.
Подкатывается к ним старичок екашевского покроя. Повертелся с разных сторон
- любопытно насторожил уши. Только мужчина умолк, он быстренько показывает
на обнаженную Данаю и говорит: "Представляете, граждане, недавно в нашей
деревне аналогичная картина произошла. Сосед мой, основательно запарившись,
вышел нагишом в предбанник и сослепу сел на натурального живого ежа". У
мужчины чуть пенсне не выпало: "Простите, к чему вы это сказали?" - "Разве
не понятно? - удивился старик. - К тому, чтобы увлекательный разговор
поддержать".
Антон засмеялся:
- По-моему, Боря, ты сам сочиняешь?
- Зачем сочинять - жизнь подкидывает сюжеты... Вчера, например, Екашева
спрашиваю: "Что ж вы, Степан Осипович, так сильно запустили болезнь? Почему
раньше к врачу не обратились?" Знаешь, что он на это ответил?.. Колхозный
шофер, видите ли, ему сказал, что пенсионеров в больницах не лечат.
Дескать, чего на них попусту государственные средства тратить. Вот кадр!
Серый, как штаны пожарника после просушки. Такое впечатление, что человек
ни разу в жизни ни газету не читал, ни радио не слышал, ни телевизор не
смотрел.
- Какой там телевизор!
- Что какой?
- У Екашева в доме простейшего радиодинамика нет.
- Оно и видно. Такой дремучестью от старика веет, словно
законсервировался человек в доисторическом периоде и ни о чем окружающем
представления не имеет. - Медников посмотрел на часы, сунул в карман
сигареты и поднялся. - Пошли, сыщик, процедурное время заканчивается.
Екашев лежал в одноместной палате. Под белой простыней до подбородка он,
с закрытыми глазами, походил на мертвеца. И только по тяжелому, с прихрипом
дыханию можно было догадаться, что старик еще жив. У кровати стояли
больничная табуретка и невысокая тумбочка. На тумбочке - графин с водой и
чуть надкусанное румяное яблоко. Бирюков сел на табуретку, тихо окликнул:
- Степан Осипович...
Екашев медленно поднял веки. Почти полминуты глаза его абсолютно ничего
не выражали. Затем внезапно взгляд стал осмысленным, и старик еле слышно
проговорил:
- Кажись, Игната Бирюкова сын?..
- Его. Антоном меня зовут.
- Стало быть, Антон Игнатьевич... - Екашев моргнул. - Доктор тебя
прислал?
- Почему доктор?..
- Вчера я говорил ему... Бирюковы - мужики справедливые.
- Как здоровье, Степан Осипович?
- Нету, Бирюков, здоровья... Загибаюсь основательно...
- Врачи сделают все возможное, чтобы вылечить.
- Поздно хватился.
- Давно надо было в больницу обратиться.
- Дак... где ж было время взять... Хозяйство, будь оно неладно, в доску
замотало. Да и Торопуня меня с панталыку сбил... Ишшо весной просил его:
"Свези, Серега, в больницу - задыхаться чего-то стал". А он в ответ:
"Теперь, дядька Степан, такой указ издан, чтобы не лечить престарелых
граждан. Как узнают, что ты пенсионер, сразу укол в задницу и - на
удобрение"...
- Тропынин глупо посмеялся над вами.
- Теперь понимаю - доктор мне правду обсказал... А тогда поверил
торопуниноким словам. Пользы государству от пенсионеров на самом деле
никакой нет... Зачем на них казенные деньги тратить...
Антон намеренно не начинал интересующий его разговор. Ждал, когда Екашев
заговорит сам, но тот словно и не собирался исповедоваться. Пришлось
осторожно намекнуть:
- Что вы, Степан Осипович, вчера Бирюковых вспоминали?
Екашев ответил не сразу. Он как будто не мог набраться решимости. Наконец
все-таки решился:
- Суровые в вашем роду мужики, но справедливые... Твой дед Матвей моего
папашу от раскулачивания спас. И отца твоего, Игната, я уважаю. За всю
колхозную жизнь ни разу Игнат меня не обидел, ни единой копейкой не
обсчитал... - Глаза Екашева затуманились, вроде он пытался что-то
вспомнить. - Мы ж с Игнатом вместе росли. Только по-разному наши жизни
сложились... Папаша мне после маломальской грамоты запретил дальше учиться,
с малолетства, как щенка, натаскивал в хозяйстве спину гнуть... С той поры
присох я к земле... Теперь вот загибаюсь..
В палату вошла молоденькая медсестра. Извинившись перед Бирюковым,
отсыпала из коричневого флакончика три таблетки и, подождав, пока Екашев
запьет их, удалилась. Проводив взглядом медсестру, старик озабоченно
спросил:
- Не знаешь, Бирюков, сколько те лекарства стоят, какими меня потчуют?
- В больнице лечение бесплатное, Степан Осипович.
- Это я понимаю... Только лекарства не за бесплатно делаются. Десятку,
наверняка, стоят, а?..
- Есть и дороже.
- Сурьезно?!. - Екашев от удивления даже сделал попытку приподняться. -
Ой-ёй-ёй, в какую копеечку это пустое дело обходится... Не по-хозяйски так
разбазаривать деньги... Ну, какая польза будет от того, что меня вылечат?..
Один убыток. Вот и получается: на меня - десятку, на другого, на
третьего... А есть же пенсионеры, которые годами по больницам сшиваются.
Это и в добрую сотнягу на их затраты не уложишься...
Наблюдая за Екашевым, Антон заметил, что, заведя разговор о деньгах,
старик преобразился. Глаза его стали тревожно-колючими, крепкие мозолистые
пальцы нервно заперебирали по простыне. Даже первоначальная одышка,
мешавшая говорить, уменьшилась, Только в груди по-прежнему что-то сипело,
булькало и хрипело.
- Говорят еще, будто бы в сумасшедших домах дураков всю жизнь лечат за
счет казны, содержат их там, - продолжал Екашев. - К чему такие неразумные
траты? Если человек дураком уродился, никакая больница ему ум не вправит.
Это ж до гробовой доски калека... - На глазах старика навернулись слезы. -
Ты, Бирюков, наверно щас рассуждаешь: "Вот до чего жадный дядька Степан!"
Неправильно такое рассуждение. Я, сколько себя помню, в труде спину гнул.
Потому знаю стоимость копейки, какая с потом и кровью достается. Потому и
рассуждаю по-хозяйски...
- Вы, Степан Осипович, лучше расскажите о пасечнике. Что там произошло? -
перебил Антон.
Екашев разом сник. Сунул было под простыню натруженные руки, но тут же
вытащил их и сосредоточенно стал разглядывать мозолистые пальцы. Затем
тревожно посмотрел на Антона:
- Поможешь ли, Бирюков, мне оправдаться перед судом, если всю правду тебе
выложу?
Антон пожал плечами:
- Сначала послушаю, что расскажете. После станет видно, чем помочь...
- Плохое расскажу...
- Плохое плохому - рознь.
Екашев натянуто скривил губы, вроде бы хотел усмехнуться. Помолчав,
заговорил:
- Другой, на твоем месте, золотые горы мне за признание на-
обещал бы, а ты - ничего. Все вы, Бирюковы, такие. Потому и
уважаю вас... Хочешь, расскажу, как сапоги пасечника в мой ам-
бар перекочевали?
Старик закашлялся. Тяжело, с хрипом. Лицо его посинело, на худой
кадыкастой шее до предела натянулись жилы Выждав. когда приступ утих, Антон
сказал:
- Кое-что, Степан Осипович, я знаю.
Екашев моргнул. С натугой спросил:
- Чего, например?..
- Сапоги вы уже с мертвого Репьева сняли и флягу с медом в колок
унесли...
- И свой золотой крест на пасеке забрал, - словно опасаясь, что не успеет
сказать, натужно добавил Екашев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17