– Тем не менее, я хочу вернуться. Я хочу, чтобы вы знали: вы увезли меня против моей воли.
– Мы сожалеем об этом. С вами будут хорошо обращаться.
Патриция решила, что спорить с призраком бесполезно, будь он личный или какой-то еще. Она обхватила плечи руками и стала смотреть на обожженный, почерневший ландшафт далеко внизу. Сейчас невозможно было думать о прошлом, о том, что произошло до того, как она оказалась на этом корабле. Действительно ли она хотела вернуться? В самом ли деле там было нечто, чрезвычайно важное для нее?
Да. Лэньер. Он ждал от нее помощи. Она была частью его команды. И Пол, и ее семья. Мертвые. Она нащупала письма в кармане, а затем потянулась к сумке, в которой лежали мультиметр, электронный блокнот и процессор. Их никто не трогал.

Сосницкий умирал. Из пяти врачей, сопровождавших батальон, двоим удалось прорваться во вторую камеру, и они не собирались скрывать от генерала правду. Один из них, лысый худой, со шрамом, пересекающим пол-лица, отвел Мирского в сторону, когда тот подошел к опушке.
– У генерала внутренние повреждения, и разрыв селезенки – самое легкое из них. У нас нет ни крови, ни плазмы и нет никаких условий для операции. Он умрет через час, может быть, через два… Он сильный человек, но он не супермен.
Сосницкий лежал на боку на ложе, сделанном из рюкзаков и веток. Каждые две-три секунды он моргал; лицо его было бледным и потным. Мирский опустился рядом с ним на колени, и Сосницкий взял его за руку. Рукопожатие генерала было все еще удивительно сильным.
– Мои кости превратились в кашу, товарищ командир, – сказал он. – Как я понимаю, ни Лев, ни Нев не добрались сюда живыми. – Генерал скривил губы в гримасе или улыбке – трудно было точно сказать, – потом закашлялся. – Я собираюсь оказать вам сомнительную честь, товарищ полковник. Нам нужен командир дивизии. Другой полковник, оставшийся в живых – Велигорский, а я не хочу, чтобы командовал политработник. Вы получаете очень большое повышение, полковник, которое, возможно, не одобрила бы Земля. Но если то, о чем мы слышали, правда, то на Земле это уже никого не волнует. У меня есть свидетели – один из них Белозерский, – и я намерен подтвердить ваше повышение по радио другим командирам батальонов, прежде чем умру. Поэтому я должен действовать быстро. С этого момента вы – генерал-лейтенант. Я передаю вам свои знаки отличия. – Он сделал это с гримасой боли на лице. – Могут возникнуть проблемы со… следующими по порядку, но таково мое желание. Я доверяю вам, генерал Мирский. Если то, что говорит командир дивизиона, верно – а это вполне возможно, – вы должны идти на переговоры. Мы, может быть, последние русские… Все остальные сгорели. В огне. – Он снова закашлялся. – Не теряйте самообладания. Впрочем, кто я такой, чтобы советовать вам, что делать? Теперь вы – генерал. Попросите Белозерского принести рацию.
Белозерский прошел мимо, бросив на него сердитый взгляд, в котором было что-то еще – что-то умоляющее. «Он еще не решил, как теперь вести себя со мной», – подумал Мирский. Генерал обратился к оставшимся в живых солдатам. Белозерский вежливо сообщил, что ретрансляторы в скважинах не действуют, но генерал, тем не менее, настоял, чтобы сообщение было передано.
– Теперь американцы знают, что у нас есть командир, – сказал он.
Через несколько минут Сосницкий впал в кому.
Мирскому потребовалось некоторое время, чтобы осознать происшедшее. Он решил, что лучше всего продолжать вести себя так же, как и прежде, так что вернулся к своим и посовещался с Гарабедяном.
Несмотря на ультиматум, Мирский ничего не предпринял к концу срока. Он знал, что это будет самоубийством. До сих пор еще была слабая надежда, что внезапно появится транспортник корабль и начнет сбрасывать подкрепление, но теперь надежда ушла, и вместе с ней исчезли все возможные цели.
Генерал-майор Сосницкий, конечно, был прав.
С самого начала это было крайне рискованное предприятие. Если сообщение противника было правдой (командир дивизиона Плетнев наверняка не стал бы лгать своим ради спасения собственной шкуры) – если все это было правдой, любая победа была просто невозможна.
Подошел Гарабедян с тюбиком еды. Мирский отмахнулся.
– Надо поесть, товарищ генерал.
Мирский хмуро посмотрел на майора.
– Зачем? Какой смысл? Они будут держать нас здесь, пока мы не подохнем с голоду или не превратимся в лис, совершающих набеги на курятники. Мы обречены.
Гарабедян пожал плечами.
– Ладно.
Мирский отвернулся от своего бывшего заместителя, но внезапно резко выбросил руку.
– Дай сюда, ублюдок. Нечего тебе жевать.
Гарабедян усмехнулся и отдал ему тюбик.
– Дрянь, – заявил Мирский, выдавливая в рот рыбный паштет. – Вкус дерьма.
– Вспомни огромные очереди за колбасой, вкус у которой был немногим лучше, – сказал Гарабедян. – Из-за чего, собственно, ты так подавлен?
– Я любил Сосницкого. А теперь он умер, сделав меня генералом.

Глава 31

Лэньер стоял в широком ярко освещенном зале библиотеки, щурясь от света. Он не сидел перед хромированной каплей уже много месяцев, однако по-прежнему не хотел этого. По своему опыту он знал, ничего страшного его не ждет, но ему казалось, что все его нынешние проблемы возникли в одном из этих кресел – том, которое было сейчас окружено отключенной аппаратурой.
Позади стояли три морских пехотинца, вооруженных «эпплами» и «узи», из-за чего он испытывал неловкость; Герхардт настоял на том, чтобы они сопровождали Лэньера – на случай, если русский спецназ уже проник сюда.
Гарри прошел между рядами, избегая, как и Патриция, кресла, загроможденного аппаратурой. Он остановился, оглядел площадку, потом сел, опустив пальцы на пульт. Перед ним поплыли вопросы. Библиотека все еще обращалась к Лэньеру на английском двадцать первого века. Возможно, она помнила его; возможно, она знала, кто они и даже почему они здесь.
– Мне нужно выучить русский язык двадцать первого века, – сказал он. – Начала двадцать первого, до Гибели. Сколько времени это займет?
– Вы желаете научиться читать, писать, разговаривать, или все вместе? – спросил библиотечный автомат.
– Мне необходимо научиться разговорному языку на бытовом уровне и как можно быстрее. Полагаю, что чтение и письмо тоже понадобятся, если это не займет слишком много времени.
– Вы можете научиться разговорному бытовому и техническому русскому языку за два часа. Дополнительный час потребуется для того, чтобы научить вас читать и переводить.
– Тогда включите всю программу.
– Очень хорошо. Пожалуйста, расслабьтесь – вы несколько напряжены. Начнем с русского алфавита…
«Я расслабляюсь», – осознал Лэньер с некоторым удивлением. По мере того, как продолжался урок, он все глубже погружался в океан знаний. «Я наслаждаюсь этим».
Никогда не имея способностей к языкам, он, тем не менее, три часа спустя говорил по-русски, как коренной москвич.

Мускулистый, лысеющий и краснолицый командир дивизиона подполковник Сергей Алексеевич Плетнев и четыре члена экипажа покинули транспортный корабль через кормовой люк и были препровождены в шлюз первого дока. По соглашению, достигнутому в результате переговоров несколько часов назад, остальные транспорты оставались на своих позициях вне скважины.
Русские сняли скафандры и в сопровождении семи вооруженных «эпплами» морских пехотинцев направились через посадочную площадку в центр связи. Киршнер приветствовал их – его слова переводил лейтенант Егер – и объяснил процедуру.
– Офицер, командующий вашими людьми внутри Камня, находится во второй камере. Согласно сообщению вашего генерал-майора Сос… Сос…
– Сосницкого, – закончил Егер.
– Сосницкий присвоил офицеру по фамилии Мирский звание генерал-лейтенанта. Мы должны договориться о проходе через первую камеру; ваши товарищи заблокировали нас здесь. Альтернатива – доставить вас по воздуху через ось, но я думаю, вряд ли кому-то понравится подобная идея.
Плетнев выслушал перевод и энергично кивнул.
– Я еще раз поговорю с ними, – заявил он. – Прямо сейчас.
– Вы не являетесь командиром. Они могут счесть вас предателем.
– Я могу лишь попытаться, – сказал Плетнев. – Может быть, я спущусь к ним один или с моей командой и попытаюсь убедить…
– Не похоже, что их можно убедить. Ваше обращение передавалось по радио, но они продолжали сражаться.
– Вот как? – возмутился Плетнев; лицо его покраснело еще больше. – Попробуем еще раз.
– Попробуем, – согласился Киршнер. – Во-первых, мы дадим вам связь с первой камерой. Скажите им все: в каком мы все положении, что вы планируете делать, что случилось на Земле.
– Конечно, я не идиот. – Он посмотрел на Киршнера и протянул ему руку. – Ну и бойню вы нам устроили.
Киршнер поколебался, потом крепко пожал руку Плетнева.
– Ваши люди храбро сражались.
– Покажите, куда идти.
Пикни пригласила его в пункт связи. Она пристегнула микрофон к лацкану его куртки и настроила аппаратуру на частоту русских.
Плетнев переговорил с подполковником Погодиным из первой камеры. Егер перевел большую часть из быстрого обмена репликами.
– …Вы не могли забыть меня, Погодин. Я был инструктором вашего класса в Новосибирске.
– Да, действительно, ваш голос похож на голос Плетнева…
– Бросьте ваши страхи! Война окончена. Мне нужно пересечь вашу территорию, чтобы поговорить с полковником Мирским – теперь генерал-лейтенантом Мирским. Можете вы разрешить… – Он бросил взгляд на Киршнера.
– Вы, один член экипажа и сопровождение из четырех морских пехотинцев, – сказал Киршнер.
– Двум нашим и четырем из них пройти?
Какое-то мгновение ответа не было.
– У меня нет связи со второй камерой или с какой-либо другой. Наш полковник Раксаков погиб. И я не командую здесь. Старший по-званию – полковник Велигорский.
– Тогда свяжитесь с Велигорским и примите решение.
Последовала минутная пауза, затем отозвался Велигорский:
– Вы можете пересечь нашу территорию без оружия. Я бы хотел поговорить с вами лично.
Плетнев вопросительно взглянул на Киршнера.
– Без оружия? Это возможно?
Киршнер кивнул.
– Тогда мы спустимся…
– На нулевом лифте в научный комплекс, – инструктировал его Киршнер, с помощью Егера. – Потребуется машина, чтобы пересечь камеру.
Плетнев передал требования. Велигорский добавил, что один из его людей будет сопровождать их во вторую камеру. После недолгого размышления Киршнер снова согласился. Затем он поговорил с Герхардтом и подтвердил решение.
– Лэньер и двое наших будут ждать на противоположной стороне моста, как только мы достигнем соглашения со старшим во второй камере, – сказал Герхардт. – Лэньер выучил русский. Мы думаем, что кто-то из русской научной группы должен пойти вместе с ним, если нет возражений.
Плетнев поджал губы и пробормотал что-то, чего немец не понял. Затем на сносном английском он спросил:
– Простите, где здесь туалет? Я неделю не снимал скафандра.

Белозерский сидел на корточках рядом с Мирским, пока по громкоговорителю из лагеря противника передавались инструкции о прекращении огня.
– Все как-то очень ненадежно, – сомневался Белозерский, качая головой. – А если это дезинформация?
Мирский не реагировал. Он внимательно слушал, затем через Гарабедяна передал приказ своему батальону выполнять инструкции.
– Плетнев будет здесь через час, – сообщил он, беря сигарету, предложенную Гарабедяном. – Мы сможем допросить его со всем пристрастием. Если то, что он говорит, действительно правда – тогда начнем переговоры.
– Не может быть и речи о каком-либо отступлении от принципов, – угрюмо подчеркнул Белозерский.
– Кто предлагает отступать? – возразил Мирский. Ему не нравился этот маленький педант с плотно сжатыми губами и нервной жестикуляцией.
– Если Плетнев говорит правду, – продолжал Белозерский, – мы должны основать здесь, на Картошке, цитадель революционной законности.
– Они называют ее Камнем, – пробормотал Гарабедян.
– Картошка, – повторил Белозерский, яростно глядя на майора.
– Никто с вами не спорит, – сказал Мирский как-то уж слишком терпеливо.
– Мы должны быть здесь равными партнерами.
– У них, в основном, женщины, – заметил Мирский. Белозерский испытующе посмотрел на него, словно тот неудачно пошутил.
– Да? Товарищ генерал, я не вижу в этом…
– Мы не можем вернуться домой, если Плетнев прав. – Чтобы претворять в жизнь революционные идеи, нужны… женщины. По-моему, это очевидно.
Белозерский не нашелся что ответить.
– Возможно, в нашей научной группе… – начал Гарабедян.
– Там почти одни мужчины, – заметил Мирский. – Помните брифинги? Очень престижное назначение – на Картошку. Только выдающиеся ученые и их ассистенты. Ну может быть, пятнадцать женщин. На семьсот солдат.
Он рассмеялся и раздавил окурок о стену.
Белозерский сидел, прислонившись к каменю, и рассматривал свои руки, лежавшие на коленях.
– Не все же уничтожено в России, – пробормотал он. – Есть укрепления, бункеры. Вы наверняка о них слышали, товарищ генерал.
– Тем, кому не положено знать, ничего не скажут, – сказал Мирский. – Слухи нельзя считать реальностью.
– Но в Подлипках – секретные ангары, вертолеты, самолеты… Наверняка Генеральный секретарь, Совет обороны…
– Может быть. – Мирский ответил скорее, для того, чтобы заставить его замолчать.
– Тогда с нами свяжутся. – Белозерский горящими глазами смотрел вверх. – У нас должен быть собственный внешний канал связи. На переговорах мы должны потребовать…
– Я об этом уже думал, – прервал его Мирский. – Теперь, пожалуйста, помолчите. Мне нужно многое продумать, прежде чем прибудет Плетнев.

Машина ехала через ряды окопов и заграждений из колючей проволоки, позаимствованной в научном комплексе. Русские в нелепом арктическом камуфляже смотрели на группу; некоторые все еще не сняли шлемов. Сами скафандры были давно выброшены – они усеивали зоны высадки в первой камере, вперемежку с парашютами и телами погибших солдат.
– Никогда не участвовал в подобной операции, – вяло сказал Плетнев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67