Ну я и приехал поискать, в бумаге вычитал про подземный ход из беседки.— А звонил ты кому? — безжалостно спросила я и, прежде чем он успел ответить, сама догадалась, — Эти два бандита со свёртком, завёрнутым в брезент, были от тебя? Ну, те, что затеяли потасовку с дежурным камеры хранения?По всему чувствовалось, что фотографу очень не хотелось об этом говорить, но стрессы, испытанные за последний час, явно ослабили его силу воли и способность сопротивляться.— Это был мой брат, — признался он. — Я договорился с ним.— Их свёрток был завернут в брезент. Где они его взяли?— Они не брали, брезент был у меня. Я его взял у Миколая, ещё летом.Все понятно. В спешке схватили первое, что подвернулось под руку, Подвернулся брезент Миколая, Если бы не знакомый брезент, наверное, ничего бы и не было. Никакие подозрения не зародились бы в моей душе, не стала бы я отбирать сумку, бить головой в живот. Черт бы побрал все на свете идиотские стечения обстоятельств!— Как же они успели?— С Познанской недалеко. Я на Познанской живу.Вспомнила я, как тыкалась во все углы вокзала в поиске камеры хранения. За это время они десять раз успели бы доехать, ничего удивительного. А если ещё вспомнить, как отдала сумку дежурному, как попросила у него жетончик, как звонила, висела на телефоне! Как полгода потом торчала у камеры хранения, решая, что теперь делать… С Жолибожа успели бы доехать, не то что с Познанской.— Ладно, что было дальше?— Ты сама, похоже, все знаешь. Нашёл я беседку, пробрался в туннель…— …и тебе на голову свалилось перекрытие.— Не сразу. Влез я в туннель, значит, через беседку, добрался до мастерской, взял что надо и хотел вылезти через люк в погребе, в дом. Не смог, люк не смог открыть. Пошёл обратно тем же самым путём, через туннель, и тут как обрушится! Я отскочил назад, поэтому меня не совсем засыпало. А долго я там лежал?— Зависит от того, когда пошёл. Сразу? Как только забрал сумку?— Почти сразу.— Тогда не очень долго. Часа два-три. Получается, я поехала сюда через час после того, как ты заявился.Моему собеседнику с каждой минутой становилось хуже, он едва мог сидеть. Я велела сообщить его домашний адрес. Вообще-то следовало бы отвезти его прямиком в больницу, но уж очень мне нужна была сумка Миколая. А от Познанской до Хожей, где больница, рукой подать.— Спасла я тебе жизнь или нет? — поставила я вопрос ребром.— Спасла, факт. Просто чудо…— Так вот, отдашь мне за это сумку Миколая и считай, мы квиты. У тебя сейчас в квартире этот самый братец?— Да нет, я живу один. Он только ждал у моего телефона.— А сейчас его там нет?— Сейчас там никого нет.— Очень хорошо. Сделаем так. Подъедем к твоему дому, ты дашь мне ключи от квартиры, я поднимусь, возьму сумку, а потом отвезу тебя в больницу. И никому обо мне ни слова. Ну, если будет нужда, скажешь, какая-то незнакомая негритянка, а впрочем, говори что хочешь. Ты сильно замешан в деле с фальшивомонетчиками?— Как тебе сказать? Может, и порядочно. Я им цвета подбирал. Заставили меня, мерзавцы, силой. Я ведь чем раньше занимался? Голых снимал, когда у нас порнография ещё была под запретом, и, как последний дурак, последний кретин, попался! Побоялся их шантажа, они каким-то образом получили мои плёнки, негативы, грозились посадить за решётку, и я, как последний дурак, как…— Об этом ты уже говорил!— А что я теперь буду делать? Все мои негативы остались в туннеле, землёй засыпаны…— Очень хорошо, пусть там и лежат. А что лежит на заднем сиденье моей машины? Эти бумаги я выгребла из шкафа.— Должно быть, улики против других. Ведь тот подонок, который сейчас делом заправляет, держит всех в руках. Значит, ты их забрала? Очень хорошо!— Так это он купил дом?— Не такой он дурак, подговорил другого, если что и обнаружат в доме противозаконного, другой и будет отвечать.— А почему все осталось как раньше? Приходи и снова печатай денежки. Никто не сторожит, вдруг украдут?— Ведь очень хорошо законспирировано, никто и не найдёт. Кому придёт в голову, что под подвалами есть ещё один этаж? А производство приостановили до лучших времён, видала, сколько этого добра наготовили? Надолго хватит. Про ход из беседки вообще мало кто знал, я бы тоже не нашёл, если бы не указания в сумке Миколая. Не только было написано, но и нарисовано.До улицы Познанской осталось совсем немного. Надо успеть расспросить об остальном.— А в этом доме ты никогда не был?— Был как-то раз, но меня везли на машине и позаботились, чтобы я не увидел куда. В доме сразу в погреб загнали, я и не разобрался, где это. И заставили работать. Цвета я им подбирал, да я тебе уже говорил. Не волнуйся, придёт время, опять возьмутся бумажки штамповать.—А ты знаешь этих людей? Их фамилии, адреса?— Теперь уже знаю, через Миколая. Слушай, а мне в больнице ноги не отрежут? — вдруг забеспокоился он.— Пошевели пальцами. Можешь?— Вроде могу.— Значит, только придавило или кость какая треснула.— Боль жуткая…—Считай, Господня кара за дурость. Этот дом, что ли?— Этот.—Давай ключи.Он сунул руку в карман, скривился от боли, извлёк ключи и вдруг отдёрнул руку.— Ты чего?— Знаешь, а ведь я те бумаги сжёг.— Что? Какие бумаги?— Ну те, что были в сумке Миколая. Все, что могло гореть, взял выгреб из сумки и сжёг над унитазом. Пепел туда спустил. Доллары там были, фальшивые наверное, фотографии, что я сам делал. Разные записки, фотографии, да я не разбирал, все подряд сжигал. Одну только бумагу и прочёл, ту самую, в которой Миколай описал дом в Поеднане, как найти, как из беседки пройти. Я несколько раз прочитал, выучил наизусть и тоже сжёг. Остались только матрицы.В жутком волнении слушала я этот хаотичный рассказ, не зная, радоваться или огорчаться. Конечно, записи Миколая были бы бесценны для полиции, ну да что уж теперь. А при чем здесь матрицы? Ведь матрицы же у меня с собой.— О каких матрицах ты говоришь?— Медные матрицы, чтобы с них печатать. И нумераторы. Не знаю, как Миколаю удалось это у них свистнуть, похоже, старые. Одна из них алюминиевая, на сто долларов…Я вздрогнула.— И это осталось в сумке? У тебя дома?— В сумке. Времени было в обрез, ими я не стал заниматься, сунул в шкафчик в прихожей, за обувью спрятал…Врал он или говорил правду, я все равно проверить не могла. Хотя многое я так себе и представляла. Нельзя терять времени. Оставив фотографа в машине, я поднялась в его квартиру, нашла в шкафчике за обувью сумку Миколая, и камень свалился с души. Не соврал! В сумке и в самом деле что-то осталось, и она по-прежнему была очень тяжёлая. Бумаги, которые сжёг фотограф, облегчили её лишь немного. Потом я подошла к телефону.— Примите к сведению, я говорю серьёзно, — начала я своё сообщение в полицию. — В одном из домов посёлка Поеднане, в четырех километрах за Тарчином, в доме, где ремонт, лежит человек с разбитой головой. Двигаться он не может. Если ему не оказать медицинской помощи — помрёт. А у нас никто не может так оперативно оказывать помощь, как полиция. Привет!И я выключилась. Поскольку моё сообщение явно записывали на магнитофон, говорила я почти шёпотом. По шёпоту голос трудно опознать.Не назвала я полиции своей фамилии, хотя там успели рявкнуть: «Фамилия!», не сказала ни словечка о подземных апартаментах и их интересном содержании. Не стоит пока. А вдруг я чего-то не учла и мне придётся опять нанести туда визит. С сумкой в руках поспешила я к машине, отвезла жертву собственной глупости на Хожую, остановилась у приёмного покоя больницы. Отдав ему ключи, я подошла к дежурному приёмного покоя и заявила, что привезла жертву несчастного случая. На заданный мне вопрос поспешила ответить отрицательно. Нет, это не я наехала на несчастного, ноги ему повредили без моего участия, я же благородно лишь доставила его в больницу. Санитары с носилками спустились к машине, пострадавший подтвердил, что не я виновница его несчастья, я дождалась, чтобы его переложили на носилки, и поспешила убраться восвояси.Полночи заняло у меня изучение трофея. Начала я с рисунков. Сто долларовых купюр было две, несомненно, лучшая из них была делом рук Павла, да беда в том, что я не в состоянии была определить, которая из них лучшая. На всякий случай я уничтожила обе. Уничтожать я могла с удобствами, не то что глупый фотограф. В квартире тётки был камин. Наверно, его давно не топили, тяга была та ещё, в комнатах изрядно надымило, но шедевры фальшивомонетного искусства уничтожить удалось. К сожалению, матрицы не сгорали. Пришлось их сначала выстирать в ванне с горячей водой, с щёткой и мылом, тёрла я их изо всех сил, а потом кулинарными ножницами разрезала на мелкие кусочки. Не все, только самые старшие, времён Павла, остальными пока не занималась.Покончив с этим и отдыхая после трудов неправедных, я призадумалась. Что я сделала? Уничтожила следы преступления, вещественные доказательства, которым нет цены. Полиция очень не любит таких вещей. И если я даже выброшу и развею по ветру пепел из камина, в случае чего не так уж трудно будет установить связь между алюминиевыми обрезками и моими кулинарными ножницами. Значит, мелкие кусочки алюминия надо выбросить куда подальше, нет, ближайший бак для мусора не годится. И ножницы лучше всего бросить в Вислу…И теперь уже никого я так не жаждала увидеть, как мою обожаемую свекровь и её полицейского хахаля.Весть о нечистой силе, которая появилась под Тарчином и бесчинствует там, совершенно случайно с быстротой молнии домчалась до капитана Фрельковича.Дело в том, что, опять же совершенно случайно, в тарчинском отделении полиции оказался один из ближайших сотрудников капитана, сержант Рудальский. По личному делу. Ведь даже в полиции случается, что кто-то из её состава получает вдруг свободный день и тогда занимается своими сугубо личными делами. Вот тот сотрудник и занимался. В городе Радоме. Оттуда он возвращался на служебном мотоцикле, а в тарчинскую комендатуру полиции заехал к корешу за яблоками. Тесть Кореща выращивал их в собственном саду. Отличные яблоки! Приехав с полной сумкой этих отличных яблок к себе, в родную комендатуру, полицейский принялся угощать сотрудников, а заодно и рассказал о том, какой странный звонок поступил к тар-чинцам, когда он у них сидел, беседуя о том о сём, пока ему насыпали яблоки. А поскольку он был на мотоцикле, он и подвёз дежурного оперативника в Поеднане, к ремонтируемому дому, хотя полицейские не очень-то поверили анонимному сообщению.Рудальский вместе с тарчинским полицейским зашёл в названный дом, действительно обнаружил пострадавшего и даже выслушал его первые сбивчивые показания. И вот теперь утром рассказывал обступившим его коллегам, бодро хрустящим яблоками:— В общем-то он с виду вроде нормальный, только умом тронулся. Всю дорогу твердил, что в том доме нечисто. Сначала, ещё во дворе, нечистая сила явилась ему в образе огромного ужасного козла, не допускала к двери… Что касается козла, очень может быть, читал я, что дьявол в виде огромного козла участвовал в шабашах на Лысой горе, когда туда колдуньи на мётлах слетались, так он их… того, обслуживал в эротическом, значит, плане… Особенно ночью.— Вы что, ещё не протрезвели после вчерашнего отгула? — сурово поинтересовался капитан.— Да нет, пан капитан, я только повторяю то, что этот пострадавший наплёл, ассоциации у него правильные. А потом та же нечистая сила явилась ему и в доме, уже форменный дьявол, фигура человеческая, не козёл, чёрный и с рогами. Вот только пола неопределённого, он больше склоняется к женскому.— Кто склоняется? — не поняли коллеги.— Ну, этот, с разбитой головой.— Значит, дьяволица ему явилась, — поучающе констатировал подпоручик Вербель.— Может, и дьяволица, да тот всю дорогу называл его дьяволом. Бедняга до того перепугался, снова увидев дьявола, что бросился наутёк, споткнулся на ступеньках лестницы и раскроил себе череп. Не берётся утверждать, что это дело рук дьявола, может, тот к нему и не прикоснулся, а, может, воздействовал своей дьявольской силой. А потом связал бедолагу, лицо тряпьём обмотал и при этом ещё, скотина, дьявольски хихикал.И опять подпоручик Вербель вставил своё замечание:— Все правильно, как же ему ещё хихикать?— Может, хватит мне морочить голову? — рассердился капитан Фрелькович. — Какого дьявола… тьфу! Какого черта вы мне всю эту чушь рассказываете, время отнимаете?— Да потому, пан капитан, что когда этот пострадавший в нервах рассказывал нам о нечистой силе, вырвалось у него одно такое словечко… Вот я и решил обо всем в подробностях рассказать, кто знает.— Какое словечко?— Плетёт, значит, он чушь о нечистой силе, — продолжал ободрённый Рудальский, — о Лысой горе, о проделках дьявола, о том, как нечистая сила только и ждёт, чтобы заполучить душу христианскую, а уж сколько от неё вреда людям… Найдёт человек, скажем, клад, протянет руку к золоту, а оно в пыль обращается. Или какие драгоценности, вмиг подделает, одни фальшивки в руках останутся. Вот меня, пан капитан, эти фальшивки и насторожили. Может, так сболтнул, говорил точно в бреду, но ведь сказал? Где, бормотал, фальшивки, там и дьявол с рогами! А когда в сознание пришёл, я пробовал его насчёт фальшивок порасспросить, так он ото всего отперся. В бреду, говорит, чего не наплетёшь, за это, — говорит, я не отвечаю, знать не знаю ни о каких фальшивках, ничего такого, говорит, я не говорил. Только на дьяволе настаивает. В двух обличьях. Один, значит, в виде козла во дворе, другой — чёрной дьяволицы в доме. Ну и тут приехала вызванная нами «скорая помощь», надо было его скорее в больницу доставить.— А что за человек, ты узнал?— А как же! — обиделся Рудальский. — Рощи-ковский, владелец дома. Купил старую развалюху и принялся ремонтировать дом.— А зачем он туда ночью явился?— Не совсем ночь, теперь рано темнеет. Явился посмотреть, что ему там наремонтировали, засветло, говорит, не мог. Но ничего не посмотрел, дьявол помешал. Этот Рощиковский ещё сказал, что слышал, будто и в самом деле там нечисто, да купил дом, решил, пустяки все это. Когда его санитары забирали, опять впал в забытьё и грозиться стал:«Я ему ещё покажу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37