"Что им взбредет в голову на этот раз?" - с опаской думали жители
города.
Предыдущий опыт не обещал им ничего хорошего. Наиболее чувствительные
и наиболее суеверные люди терзались нехорошими предчувствиями...
Не были спокойны и работники телецентра. С самого утра одна из
операторов начала сеять панику, что, мол, Джокер или Бэтмен опять влезут в
эфир, и может быть, сделают это одновременно.
- Ну, нет! - взбесился режиссер. - Если и с этой передачей случится
что-то неладное, я попросту застрелюсь.
"Жаль в таком случае, если все обойдется гладко", - подумала его
секретарша.
Готовился к выступлению мэра и Джокер.
Когда наконец на экране возникло знакомое всем лицо, изборожденное
многочисленными мелкими морщинками, казалось, город сразу притих.
Мэр обвел взглядом экран, словно проверил, на месте ли рамка
телевизора, а также телезрители, и заговорил.
- Праздник в честь двухсотлетия Готэма отменяется. Мы не можем
гарантировать безопасность его проведения...
Огромное число людей в этот момент вздохнуло с огромным облегчением.
Мэр же считал, что он предпринял самоубийственный шаг. Шутка сказать
- отменить обещанный праздник! Он не сомневался, что после этого ему
перестанут доверять, как человеку не держащему обещаний - и ошибся. Ни
одно его начинание не вызывало еще благодарности столь горячей и
искренней, как эта "позорная" отмена.
Мэр приступил к чтению речи, которая должна была пояснить причины
принятого решения, но вдруг понял, что в телецентре происходит что-то не
то.
Сперва один сотрудник подошел и что-то шепнул оператору, потом они
оба забеспокоились, вокруг телекамеры началась беготня.
Мэр еще больше удивился бы и возмутился, окажись он в просмотровом
зале телецентра.
Сперва пропал звук.
Он оборвался сразу же после слова "безопасность".
Потом на правом экране, как и в прошлый раз, возникла уже знакомая
рожа.
Хотя на этот раз Джокер был без грима и никакие трупообразные его не
окружали, спутать его с кем-либо из-за оскаленного в вечной улыбке рта
было невозможно.
- Говорит Джокер! - объявил динамик.
Тысячи зрителей подались вперед, чтобы получше разглядеть возникшую
на экране рожу.
Некоторое время мэр еще светился где-то слева, беззвучно шевеля
губами, потом Джокер вытеснил его и оттуда.
И вновь тысячи готэмцев затаили дыхание в ожидании нового страшного
известия.
- У нас помехи! - нервно закричал режиссер передачи. - Постарайтесь
что-нибудь сделать!
Ему в ответ прозвучал короткий злобный смешок. Нет, смеялся не
Джокер, но бедняге режиссеру (кстати, так и не выполнившему свое обещание)
так и не удалось докопаться до того, кто смеялся.
Знала об этом только его секретарша.
А Джокер тем временем смотрел в телекамеру, словно заглядывал
зрителям в испуганные глаза.
Какими ничтожными они казались ему в этот момент!
- Здесь некоторые говорили жестокие слова обо мне, - довольно
усмехаясь, начал Джокер. - Кое-что из этого - правда. - Он сделал попытку
улыбнуться еще шире. У нормального человека такую улыбку назвали бы
ослепительной. - Как в отношении Гриссема, например. Он был вором и
террористом, но у него был прекрасный голос.
"Что происходит?" - переглядывались жители Готэма, и не находили
ответа.
- Что происходит? - кричали в трубку наиболее нервные и рьяные, звоня
в полицию, на телестудию, в мэрию, в редакцию и в прочие заведения; и там,
куда добирались такие звонки, тихо стонали от бессилия.
Что происходит не знал никто.
Точнее, знали все: выступал Джокер. И этого было достаточно, чтобы у
некоторых сложилось впечатление, что мир перевернулся.
(Говорят, что в этот день количество пациентов в психиатрических
клиниках резко возросло. Эти слухи правдивы лишь отчасти - настоящий пик
психических заболеваний пришелся на следующий день, и трудно было сказать,
передача ли вызвала его или события, последовавшие за ней.)
А пока Джокер выступал.
- Я склонен к театральным эффектам и иногда грубоват, - после этих
слов он выдержал небольшую паузу. - Но я - не убийца...
"Ты?!" - возмутилась Вики, подпрыгивая на месте.
Бэтмен ограничился тем, что молча сжал кулаки.
Другие зрители встретили это заявление более шумно.
- Я люблю развлечения, - после небольшой паузы продолжил Джокер, -
поэтому предлагаю перемирие. Да здравствует праздник!
"Если он решит развлекать город - это будет ужасно", - покачала
головой Вики.
"Только этого еще не хватало... Что он еще затеял?" - нахмурился
Вейн.
Заявление о том, что праздник будет, вызвало у зрителей смешанные
чувства. Необходимость выходить на улицы в опасное время смущала многих, а
о бессилии полиции было хорошо известно.
Но, с другой стороны, если предводитель преступного мира лично
обещает безопасность - как знать, не окажется ли его слово более надежным?
Ночные бандиты неподвластны полиции, но зато подчиняются этому страшному
человеку. Вот только можно ли ему верить?
Почти сразу же в кафе и квартирах разгорелись споры.
Джокер учел и это: главный козырь еще лежал у него в рукаве.
- И у меня будет сюрприз для жителей города Готэма, - заговорил он. -
Что движет поступками людей в большинстве случаев, если отбросить любовь,
и даже если ее не отбрасывать? Конечно же, жажда денег. О власти, славе и
прочих нематериальных вещах мечтают гораздо реже, разве что когда
усматривают в них возможность утолить первое желание. - В полночь я
разбросаю над городом двадцать миллионов долларов наличными, - произнес
Джокер.
Это было ударом в спину, неспортивным приемом, который мог заставить
сдаться почти любого.
Исключение составляли лишь скептики, уверявшие, что все деньги
окажутся фальшивыми.
- Я сделаю это в центре города над толпой, - смаковал Джокер. - Не
беспокойтесь обо мне, у меня хватит денег. И я не собираюсь обсуждать
никакие сделки.
Почему-то и Вейну, и Вики, и, даже Альфреду одновременно пришла в
голову одна и та же пословица:
"Если миллионер бросает кильку, то лишь для того, чтобы поймать на
нее кита".
Впрочем, дальше они не были единодушны: каждый подразумевал под китом
нечто свое.
"После этого Джокер выдвинется в мэры", - подумала Вики.
"Он хочет завоевать популярность среди обывателей и рассчитывает на
их моральную поддержку", - решил идеалист Бэтмен.
"Бедный хозяин! - подумал старик. - Чует мое сердце, что все это
затевается именно против него..."
- И еще, - радостно объявил Джокер. - Будет представление. - Голос
его становился все более вызывающим и жестким. - Бой! В одном углу - я, а
в другом - человек, который принес настоящий ужас в город Готэм...
Глаза жуткого клоуна прищурились. Больше он не рассматривал
гипотетическую толпу - этот полный ненависти взгляд предназначался только
одному человеку.
- Бэтмен! - прошипел он. - Вы слышите? Только двое - один на один. Я
снял свой грим. Посмотрим, сможешь ли ты снять свой!

Бэтмен нажал кнопку дистанционного управления, и изображение Джокера,
продублированное несколько раз, замерло.
Вызов брошен...
Он не знал, как к этому отнестись. Схватка с Джокером и так была
неизбежна, но он вовсе не хотел устраивать из нее цирк на потеху публике,
тем более что очень сомневался в честности Джокера.
Он хотел одного - справедливости, но о какой справедливости могла
идти речь при том, что состязание происходило бы на глазах у предвзятой и
подкупленной толпы? При таком раскладе Бэтмен изначально был обречен на
непонимание.
Вызов брошен, не принять его значило признать свое бессилие и
уступить без боя.
Итак, выигрышный момент он упустил. Теперь Джокер наверняка будет
начеку, и разобраться с ним до праздника не удастся. Значит, бой
состоится. Пусть так, в неравных условиях, когда придется ожидать
провокаций и любых неожиданностей и подвохов.
На многих соревнованиях неявка противника засчитывается как
поражение...
"С другой стороны - для кого я все это делаю? - спросил себя
Человек-Летучая Мышь. - Для себя? Но что мне за выгода от всего этого?
Значит, я должен думать не о том, какое впечатление я произведу на других
- я должен выполнить свой долг. Я борюсь не за себя, а против зла. И раз
так, я не должен оглядываться на чужое мнение. Рано или поздно они все
равно меня поймут. А если нет... что ж... тогда хоть я сам буду жить,
зная, что благодаря моим усилиям в мире стало немного меньше зла".
Да, как не верти, у него не было выбора. Точнее, выбор был сделан
давно, когда впервые Брюс отдал заказ на изготовление доспехов.
Тем более, что Джокер был главным его врагом.
Личным.
Старый Альфред только вздохнул, заметив, что Вейн снова взял старые
газеты с описанием гибели своих родителей...

Тогда мир был другим. Или другим был сам Брюс - маленький спокойный
мальчик, выросший в доме, где жила любовь, и царили покой и порядок.
Особенно отличались этим вечера. Сейчас таких вечеров уже не бывает.
Отец, довольно молодой еще человек (при просмотре старых фотографий это
всегда удивляло Брюса: в его-то представлении отец выглядел намного
старше), не считал для себя зазорным заниматься детскими делами -
например, вместе с ним клеить бумажного змея. Или делать небольшой
дельтаплан, лодку, которую можно было поднять одному человеку. Да мало или
что еще!
Отец приходил с работы, и они с Брюсом шли в мастерскую. Куда только
подевались создаваемые в ней чудеса?..
И больше всего Брюс ценил в этом то, что они работали вместе, рука об
руку, то, что отец доверял ему, хваля порой даже за неудачно сделанную
работу.
"Ты вырастешь у меня победителем, сын, - говорил он бывало. - Верь в
свои силы - и ты сможешь все. Вера и старание - вот две вещи, которые
могут сделать человека всем".
Потом в мастерскую приходила мать. Она не разбиралась в технике, но
зато Брюс хорошо помнил ее добрый и довольный взгляд - она умела
радоваться их радостью и гордиться их гордостью.
Когда они были втроем, прислугу обычно отсылали из дома, и лишь один
Альфред возился иногда где-то невдалеке и изредка включался в общую
работу. Им не нужны были посторонние: общие занятия, казалось бы
пустячные, были изо дня в день повторяющимся доказательством их единства и
особой молчаливой любви.
Брюс помнил и другое, когда однажды поймал свою мать на том, что она
смахивала слезинку, сидя вот так, в уголке.
- Отчего ты плачешь? - спросил он тогда.
- От счастья... Как это все прекрасно, - ответила она...
Иногда (это бывало намного реже) они втроем шли в театр или в кино, и
совсем уже редко - в ресторан.
И все же теперь Вейна поражало еще и другое: как мало он,
оказывается, их знал... Несмотря на всю родственную близость, он просто
даже не догадывался о работе отца, о его врагах и друзьях вне дома. Да,
порой он улавливал, что отца что-то беспокоит, особенно в их последние
дни. Но так и не спросил, считая, что тот поделится сам, если сочтет
нужным.
Может уже тогда собирались тучи над их немногословным счастьем...
Даже теперь он так и не узнал, что погубило весь его прежний мир. Да и
слишком больно было ворошить прошлое.
В этот день они ходили в театр. Брюс долго потом старался вспомнить,
что за пьесу они тогда смотрели - и не мог. Он помнил другое: как
собирался туда идти, как мама долго искала свои жемчужные бусы - почему-то
она предпочитала их вещам более дорогим и, по мнению многих, более
изысканным. "То все камни, а жемчуг - живой", - объясняла она свою
причуду.
Мать была красавицей. Фотографии подтверждали, что это не было
детской выдумкой, наделяющей лучшими качествами людей любимых и близких.
Высокий лоб, длинные волосы, которые она неизменно собирала в пучок, хотя
и отцу и Брюсу они нравились распущенными... Теперь ее лицо виделось
словно через слой тумана: черты расплывались, оставляя только доброту,
лучащуюся из каждой черточки, прическу и жемчужные бусы на гордой
аристократической шее.
Такой она была и в тот вечер.
Было прохладно: по дороге домой Брюс начал было замерзать, но все
равно по папиной просьбе они пошли пешком. В вечерних совместных прогулках
тоже была своя особая и неповторимая прелесть.
И мысли шли в голову особые... очень взрослые для мальчика.
А вот дождя или настоящего тумана в тот вечер не было - только призма
памяти заставляла предметы терять четкость.
Когда рядом - точнее, сразу за углом - затормозил автомобиль, Брюс не
придал этому никакого значения. Мало ли кому захотелось прогуляться в
вечернее время. Тогда это еще можно было делать без опаски...
Теперь он вспоминал и новые подробности. Например, что в тот вечер у
него в руках был кулек с конфетами. С какими? Разве это теперь важно?..
Первое, что его испугало тогда, были тени. Они возникли на стене и
замерли, пугая какой-то своей неправильностью - тогда он не мог еще этого
объяснить. Просто при виде их внутри что-то замерло, и Брюс сильнее сжал
руку отца.
Интересно, а что бы было, скажи он тогда о своем страхе?
Скорее всего ничего бы не изменилось - отец всегда негативно
относился в беспочвенным страхам, а объяснить, что же именно пугало, Брюс
наверняка не смог бы. Но то, что страх пришел за несколько секунд до
трагедии, он помнил точно. Первый серьезный страх - чувство для него
довольно новое, трудно было его забыть.
Убийцы появились из-за угла: отец не сразу понял, кто перед ним, и
сам сделал несколько шагов им навстречу.
Навстречу своей смерти...
Брюс не помнил теперь, было ли сказано между ними хоть несколько
слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27