Выведите его из дома – оба убегайте из дому как можно скорее – и приезжайте ко мне.
Джек какое-то время смотрел на Теодору, потом спокойно произнес:
– Если ты считаешь, что не сможешь выдержать, скажи «нет».
Она кусала губу, не поднимая глаз от дорожки на полу, потом встретилась взглядом со мной, с Джеком.
– Как это… будет выглядеть? Какие произойдут изменения?
Никто не ответил, и она опять опустила взгляд, покусывая губу. Свой вопрос она уже не повторяла.
– А Джек проснется? – вновь произнесла она. – Я смогу его сразу разбудить?
– Конечно. Ударите по щеке – мигом подскочит. Слушайте: даже если ничего не произойдет, разбудите его, если почувствуете, что больше не выдерживаете. Тогда можете вместе приехать ко мне на все остальное время, если захотите.
Она кивнула и опять уставилась в пол. Наконец она выговорила:
– Думаю, что смогу. – Она мрачно взглянула на Джека. – Раз уж я знаю, что смогу разбудить его в любой момент, думаю, что выдержу.
– Может, останемся с ней? – спросила Бекки.
Я пожал плечами.
– Не знаю. Наверное, не нужно. По-моему, оставаться должны только те люди, которые здесь живут, я не уверен, что иначе это сработает. Хотя не знаю, почему я так говорю; это только предчувствие, интуиция. Тем не менее я считаю, что здесь должны находиться только Джек с Теодорой.
Джек кивнул и, спросив взглядом согласия Теодоры, сказал:
– Мы попробуем.
Потом мы еще немного посидели и поговорили, поглядывая на огни города в небольшой долине внизу. Но тема была исчерпана, и где-то около двенадцати, когда огни в основном уже погасли, мыс Бекки встали и начали прощаться.
Беличеки оделись и поехали с нами, чтобы подобрать машину Джека. Он оставил ее на Саттер-плейс, за полтора квартала от кинотеатра. Мы остановились там, и, когда Беличеки выходили, я еще раз напомнил Теодоре, чтобы она разбудила Джека, и они оба оставили дом, если с телом в подвале будут происходить какие-нибудь изменения. Я достал из саквояжа несколько таблеток секонала и дал их Джеку, объяснив, что одной достаточно для крепкого сна. Потом они попрощались – Джек с легкой улыбкой, а Теодора даже не пыталась изобразить ее, сели в свою машину и поехали домой.
Когда я вез Бекки пустыми улицами, она тихонько спросила:
– Майлз, тут нет связи? Между этим и… тем, что с Вильмой?
Я удивленно посмотрел на нее, но она уставилась прямо перед собой.
– Ты думаешь? – небрежно поинтересовался я. – Видишь тут связь?
– Да. – Она не смотрела на меня в поисках подтверждения, а просто уверенно кивнула. Потом добавила: – Были еще подобные случаи?
– Несколько. – Следя за асфальтом в свете фар, я краем глаза поглядывал на Бекки.
Она сидела молча, не шевелясь. Потом мы выехали на ее улицу, и когда я остановил машину напротив ворот ее дома, Бекки произнесла, не поднимая глаз:
– Майлз, я хотела тебе рассказать, – начала она неторопливо, спокойным тоном, – у меня такое чувство, что… – вдруг ее прорвало, – что мой отец вовсе не мой отец!
Бросив испуганный взгляд на темную веранду своего дома, Бекки спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.

Глава 5

У меня не очень богатый опыт обращения с рыдающими женщинами, но в книжках я читал, что нужно прижать девушку к себе и дать ей возможность выплакаться. И это всегда оказывается самым разумным и целесообразным.
Итак, я повел себя разумно и целесообразно. Я привлек Бекки к себе и не мешал ей плакать, потому что понятия не имел, что мне делать или говорить.
После того, что мы недавно видели в бильярдной Джона Беличека, я уже не знал, как отвечать Бекки, если она будет утверждать, что ее родной отец самозванец или кто-то чужой, только внешне похожий на отца.
Но как бы там ни было, мне нравится держать Бекки в объятиях. Она вообще такая – не большая и не маленькая, и все у нее в самый раз. Кругом на улице было тихо и спокойно, а в машине Бекки удобно полулежала у меня на руках, прижимаясь щекой к моей груди. Мне было не по себе, страшновато даже, но все равно очень приятно было чувствовать возле себя живое тепло Бекки.
Когда рыдания, затихая, перешли в прерывистые всхлипывания, я спросил:
– Может, ты сегодня останешься у меня? – Меня бросило в жар от одной только мысли об этом. – Я буду спать внизу на диване, а ты займешь любую комнату…
– Нет. – Бекки высвободилась, не поднимая головы, чтобы я не видел ее лица, и стала копаться в сумочке. – Я не боюсь, Майлз, – спокойно объяснила она, – только волнуюсь. – Она достала пудру и, склонившись к освещенной приборной доске, тщательно припудрила потеки от слез. – Это как если бы папа был болен, – добавила она. – Немного не в себе, но… – она примолкла, подводя губы, потом посмотрела на себя в зеркальце. – Нет, мне сейчас не время уходить из дому, – закончила она, щелкнув пудреницей, но затем посмотрела на меня и улыбнулась. Вдруг Бекки наклонилась и поцеловала меня в губы – тепло и крепко. Потом открыла дверцу и выскользнула из машины. – Пока, Майлз! Позвони утром. – Быстрой походкой она зашагала по мощеной дорожке к темному дому.
Я проводил взглядом ее хорошенькую округлую фигурку, прислушиваясь к легкому стуку ее туфелек по дорожке, услышал, как она легко взбежала по лестнице, увидел, как ее фигура исчезла во мраке веранды. Через минуту хлопнула дверь, и наступила тишина. Я долго сидел, покачивая головой и припоминая, что думал о Бекки в начале этого вечера. В конце концов, вряд ли из нее выйдет этакий добрый приятель, волей случая расхаживающий в юбке. Стоит только привлечь к себе хорошенькую девушку, которая тебе нравится, подумал я, дать ей немного поплакать, и тут же чувствуешь себя рыцарем, нежным и сильным. Дальше к этому начнет примешиваться секс, и если ты не слишком осторожен, даже не заметишь, как уже влюблен. Я усмехнулся про себя и включил мотор. Значит, я буду осторожен, вот и все.
Мне никак не хотелось жениться вновь, когда повсюду еще были обломки первого брака. На повороте я оглянулся на дом Бекки, большой и белый в слабом свете звезд, и убедил себя, что, хотя она мне и очень нравится, хотя она и весьма привлекательна, я смогу выбросить ее из головы без большого труда, что я и сделал.
Я ехал по безмолвному городу, размышляя о Беличеках, оставшихся в доме на холме. Я был уверен, что Джек сейчас спит, а Теодора, возможно, смотрит на город сквозь окно гостиной. Вполне вероятно, что она сейчас следит за фарами моего автомобиля, не догадываясь, что это я. Я представил себе, как она пьет кофе, возможно, курит сигарету, пытаясь перебороть страх перед тем, что лежит у нее под ногами, в бильярдной, – и набирается решимости спуститься туда, нащупать выключатель, а затем поднять взгляд на это белое, как воск, тело, лежащее на зеленом сукне стола.
Часа через два, когда зазвонил телефон, лампа у моей кровати еще горела: я взялся было читать в уверенности, что не засну, но заснул немедленно. Было три часа – это я отметил механически, протягивая руку к трубке.
– Алло, – произнес я и одновременно услышал, как на том конце трубка упала на рычажок. Я знал, что ответил на первый же звонок, как бы я ни уставал, я всегда слышу телефон и отвечаю мгновенно. – Алло, – повторил я чуть громче, дунул в микрофон, но ответа не было, и я положил трубку. Год тому назад девушка с коммутатора, которую я знал даже по имени, сообщила бы мне, кто звонил. Конечно, в такое время у нее на доске горела бы одна-единственная лампочка, и она бы помнила, чей это телефон, потому что вызывали врача. Но теперь у нас современные телефоны, с дисками, замечательно удобные тем, что экономят вам чуть ли не целую секунду, а то и больше, всякий раз, когда нужно звонить; чрезвычайно совершенные и чрезвычайно бестолковые: ни один из них не способен запомнить, где в данный момент находится врач, когда он позарез нужен для заболевшего ребенка. Иногда мне кажется, что мы сознательно изгоняем из нашего быта все человеческое.
Присев на край кровати, я устало выругался. С меня уже было вполне достаточно – звонков, событий, тайн, прерванного сна, женщин, которые привязываются именно тогда, когда хочешь, чтобы тебя оставили в покое, собственных мыслей – всего на свете. Я закурил сигарету, заранее зная, какой мерзкий вкус у нее будет – так и оказалось, и мне захотелось выбросить сигарету, но я дососал ее до конца. А когда я отшвырнул окурок, выключил свет и почти заснул, послышались неровные шаги на лестнице, переливы звонка, всегда неожиданно шумные ночью, и сразу же быстрый растерянный стук в стекло входной двери.
Это были Беличеки – Теодора с широко раскрытыми глазами, с белым, как мука, лицом, совершенно неспособная говорить, и Джек с каким-то сумасшедшим взглядом, в котором застыло мертвое спокойствие. Ничего не говоря, мы помогли Теодоре подняться по лестнице, уложили ее в постель, укрыли одеялом, и я сделал ей инъекцию успокаивающего.
Джек присел на край кровати и долго следил за женой, держа ее за руку и всматриваясь в лицо. Я сидел в пижаме в противоположном углу, пока Джек наконец не поднял взгляд на меня. Я заговорил, умышленно не понижая тона:
– Она будет спать несколько часов, не меньше, Джек, может быть, даже до восьми или девяти утра. Потом она проснется голодная, и с ней все будет в порядке.
Джек утвердительно кивнул, еще несколько секунд смотрел на жену, направляясь к двери, а я вышел вслед за ним.
У меня большая гостиная, стены оклеены простыми серыми обоями, мебель родители купили еще в двадцатые годы. Это большая приятная комната, которая, по-моему, еще сохраняет простоту и уют, характерные для быта предыдущего поколения. Мы с Джеком сели в разных концах гостиной со стаканами в руках; после нескольких глотков, уставившись в пол, Джек начал рассказывать:
– Теодора разбудила меня, дергая за воротник рубашки, я спал одетый, причем так хлестала по щекам, что у меня зубы щелкали. Я услышал, как она, – Джек поднял на меня мрачный взгляд (он всегда тщательно подбирает слова), – не то чтобы зовет меня, а только выговаривает мое имя каким-то приглушенным отчаянным стоном: «Джек… Джек… Джек».
Он мотнул головой, будто прогоняя увиденное, прикусил нижнюю губу, потом отпил немалый глоток.
– Я проснулся, и с ней случилась истерика. Она ничего не говорила, только посмотрела на меня каким-то безумным взглядом, а потом бросилась к телефону, набрала твой номер, чуть подождала, не выдержала, бросила трубку и стала кричать мне – приглушенно, будто кто-то мог услышать, – чтобы я ее забрал оттуда.
Джек скривился, крайне недовольный собой.
– Не сообразив, я взял ее за руку и повел в гараж по подвальной лестнице. Она стала упираться, пытаясь высвободить руку и толкая меня в плечо с обезумевшим видом. Майлз, наверное, она выцарапала бы мне глаза, если бы я не отпустил ее. Мы вышли через парадную дверь. Но она так и не приблизилась ни к подвалу, ни к гаражу – стояла на дорожке, в отдалении, пока я вывел машину.
Джек отхлебнул из стакана и задумчиво всмотрелся в блестящую черную тьму за окном.
– Не знаю точно, что она там увидела, – он взглянул на меня, – но могу догадываться, как и ты. У меня не было времени пойти посмотреть самому, я понял, что надо забирать оттуда Теодору. Она ничего не рассказала мне по дороге, только сидела нахохлившись, вздрагивая, тесно прижимаясь ко мне и повторяя «Джек, о Джек!» – Некоторое время он мрачно смотрел на меня. Что-то мы доказали, Майлз, наверняка, – вымолвил он наконец со спокойной горечью. – Эксперимент, по-моему, сработал.
Я не знал, что ответить, да и не делал вид, будто знаю, а только покачал головой.
– Хотел бы я взглянуть на это, – наконец пробормотал я.
– Я тоже. Но сейчас я не оставлю Теодору одну. Если она проснется и позовет, а я не отвечу, и в доме никого не будет, она сойдет с ума.
Я промолчал. Бывает так, что за одно мгновение в голове проносится целый рой мыслей – вот такое сейчас происходило со мной. Я представил, как еду к дому Джека, останавливаю машину возле пустого жилья, выхожу в темноту, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков в тишине. Потом вообразил, как шагаю к раскрытой двери гаража, шаркая по темному подвалу, ощупывая руками стену в поисках выключателя. Почти воочию я увидел, как захожу в непроглядную тьму бильярдной, на ощупь пробираюсь к столу, зная, что там лежит, подхожу ближе и ближе к стене с вытянутыми вперед руками, надеясь, что они прикоснутся к столу, а не к этому неживому телу во тьме.
Представил, как натыкаюсь на стол, нащупываю, наконец, лампу, включаю ее, опуская глаза, чтобы посмотреть на то, что довело Теодору до истерики, и мне сделалось жутко. У меня не было ни малейшего желания делать то, что я заставил сделать Теодору. Не хотел я ехать в этот дом ночью, да еще один.
Внезапно я разозлился на себя. Я искал оправданий, уверял себя, что сейчас не время ехать туда, и одновременно знал, что мы должны действовать, должны что-то делать. Свой гнев и смущение я направил на Джека.
– Слушай, – я вскочил на ноги, злобно поглядывая на него, – что бы мы ни собирались с этим делать, мы должны начинать! У тебя есть что сказать? Придумал что-нибудь? Что нам, черт побери, делать? – Я чувствовал, что у меня начинается нечто вроде истерики.
– Не знаю, – медленно выговорил Джек. – Но мы должны действовать осторожно, проверять каждый шаг…
– Ты это говорил! Ты это уже говорил вечером, и я согласен, согласен! Ну и что? Мы не можем сидеть сложа руки, пока нам не откроется единственный верный шаг! – В конце концов я овладел собой. Мне кое-что пришло в голову, и я кинулся через комнату, на ходу бросив Джеку, что со мной, мол, все в порядке. Затем я поднял телефонную трубку и набрал номер.
В трубке послышались гудки, и я невольно усмехнулся. Я ощущал какое-то злорадное удовлетворение. Когда врач-терапевт берется за частную практику, он заранее знает, что его будут поднимать с постели, скорее всего, до конца его дней. Он и привыкает к этому, и не привыкает. Потому что в большинстве случаев ночной звонок означает что-то серьезное – перепуганные люди, с которыми нужно иметь дело, и все оказывается гораздо хуже;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23