В: Как так? Снял шляпу перед обыкновенным плотником и старым хрычом?
О: Все было, как я говорю.
В: Что же они, тоже приветствовали его? Ответили как должно на это изъявление учтивости?
О: Я такого не заметила.
В: Не слыхали вы по угашении света, чтобы кто-нибудь пошевелился?
О: Нет.
В: Не различили вы, все ли они стоят на прежнем месте?
О: Нет, ослепление мое еще не прошло.
В: А шум в небесах? Он продолжался?
О: Все было тихо.
В: К чему же вы все это отнесли?
О: Как я и сказывала, мне подумалось, что Его Милость не тот, за кого я его почла. Спустя мало времени он поднялся и помог мне встать наземь. И руки пожал, как бы в знак благодарности. А потом, хоть было темно, поглядел мне в глаза и молвил: «Вот такую, как вы, я и искал». Поворотился к Дику – тот уже тоже поднялся с земли, – и они обнялись. Не как хозяин со слугой – по-братски, словно бы радовались доброму исходу дела.
В: Не делалось ли между ними каких знаков?
О: Нет, просто прижали друг друга к груди.
В: А дальше?
О: Его Милость вывел нас из каменного круга. Тут он остановился и вновь заговорил со мной и велел никому не открывать, что я видела этой ночью.
Что мне от этого никакого вреда не приключилось и не приключится. И что, хоть по виду это чудеса, но страшиться их нет причины. При этих словах он опять пожал мне руки, еще сердечнее, словно бы желая уверить, что его любезное обращение более сродно с его истинной натурой, чем кажется.
В: Что вы ответили?
О: Что буду обо всем молчать. А он сказал: «Хорошо. А теперь ступай с Диком». И мы удалились, а Его Милость остался. Ненадолго: не успели мы доехать до постоялого двора, как он нас нагнал.
В: Вы не обращались к нему за разъяснениями?
О: Весь тот короткий остаток пути до постоялого двора он ехал чуть позади нас. А как въехали во двор, сейчас же пожелал мне доброй ночи и поднялся к себе, оставив Дику расседлать его коня и поставить в конюшню. Я тоже прошла в свой покой.
В: А Дик, управившись с конем, за вами?
О: В ту ночь я его больше не видела.
В: Хорошо. Ответьте мне теперь вот на что. Первое, вы уверили Джонса, будто Его Милость представил-таки вам причину, для которой вы отправились на капище, – а именно, что он, следуя непристойному суеверию, имеет в предмете познать вас телесным образом на этом месте. Далее, вы насказали Джонсу про арапа, соколом слетевшего на каменный столб и чуть было на тебя не прыгнувшего, про смрад падали и не знаю про что еще – словом, изобразили совершеннейшее дьявольское видение. Так ли?
О: Я солгала.
В: Она солгала! Касательно лжи, сударыня, можно сказать неложно: солгавший единожды и в другой раз солжет.
О: Теперь я не лгу. Я показываю под присягой.
В: Что же ты Джонсу наплела таких беспримерных небылиц?
О: Поневоле пришлось: мне нужно было внушить ему, что его вовлекли в очень скверное дело, и тогда из боязни, как бы его не причислили к злоумышленникам, он станет обо всем молчать. Я про это еще расскажу. И отчего солгала, расскажу.
В: Расскажете, всенепременно расскажете. Нашли вы на другой день, что Его Милость переменил свое обхождение?
О: Я эту перемену видела от него лишь один раз – когда он оборотился, подождал нас, придержав коня, посмотрел на меня со вниманием и спросил:
«Все ли с вами ладно?» Я отвечала: «Все», – и хотела продолжить разговор, но он вновь поехал вперед, как бы показывая, что беседовать дальше не имеет охоты.
В: Что вы подумали о зрелище, будто бы виденном вами среди камней?
О: Что на этом месте лежит заклятие, что здесь некая великая тайна. Что мне было явлено знамение, но оно не предвещает дурного. Я же говорю: я уверилась, что оно не дьявольского порождения, и страхи мои пропали.
В: А к чему вы отнесли слова Его Милости, будто бы сказанные вам после – что такую, как вы, он и искал?
О: К тому, что во мне он нашел то, что чаял найти.
В: Что же?
О: Что я грешила и должна отжениться от греха.
В: Как так? Не сам ли он побуждал вас ко греху и любодейству?
О: С тем лишь, чтобы я яснее это увидела.
В: Стало быть, он искал не того, про что мы думаем, – средство от своего бессилия?
О: Он искал того, что и случилось той ночью.
В: Надеялся, что обыкновенная шлюха вызовет чудо, превосходящее всякое вероятие? Вы это разумеете? И чудесные пришельцы удостоили посещением не его, а вас? Не стоял ли и он коленопреклоненный подле вас – у ваших ног?
О: Так только представлялось, что это я их вызвала. Ведь я оказалась там не своей волей, но его произволением. Я была у него в услужении.
В: И кто, по вашему суждению, были эти незнакомцы?
О: Этого я тебе пока не открою.
В: Довольно юлить! Вы, сударыня, перед лицом закона, а не на радениях у своих пророков. Больше я дальних отлагательств не потерплю.
О: Придется потерпеть, мистер Аскью. Если я расскажу теперь же и открою намерение Его Милости, ты лишь посмеешься и не дашь мне веры.
В: Нынешнее твое упрямство еще несноснее прежнего блудодейства. Что ухмыляешься?
О: Право же, я не над тобой.
В: Все равно тебе, сударыня, от моих вопросов не увернуться.
О: Как и тебе от Божией десницы.
В: Что же Дик? Он тоже на другой день переменился?
О: Только не со стороны своей похотливости.
В: Как она проявилась?
О: В дороге.
В: Что в дороге?
О: Его Милость уехал вперед, а Браун и Джонс отстали.
В: И что же?
О: Этого я не скажу. Его обуяла похоть, которая уподобила его скоту или нераскаянному Адаму.
В: И вы ее удовольствовали?
О: О прочем – ни слова.
В: Где-нибудь в кустах при дороге?
О: О прочем – ни слова.
В: Что приключилось в Уинкантоне?
О: Его Милость меня к себе не призывал. Один только раз, вскоре по прибытии. И потом еще велел мне передать Джонсу, что сей же час желает с ним говорить.
В: Вам известно, о чем?
О: Нет.
В: И больше Его Милость вас в тот вечер не тревожил?
О: Нет.
В: Дик опять с вами уединился?
О: Да.
В: И вы с ним легли?
О: Да.
В: Не утомили вас его домогательства?
О: Я им уступала, как и прежде, но уже не как блудница.
В: Иными словами, из сострадания?
О: Да.
В: А не распалил ли он твое женское сластолюбие?
О: Это не твоя забота.
В: Стало быть, распалил, так? (Non respondet.) Долго ли он пробыл у вас в почивальне?
О: Как обыкновенно. Когда я пробудилась, его уже не было.
В: Назавтра вы добрались до Тонтона. Его Милость в тот день был разговорчивее?
О: Только раз заговорил. Вышло так, что в пути он с нами поравнялся, но ехал в некотором удалении. И тогда он спросил, как мне путешествуется, не измучила ли меня езда. Я отвечала, что измучила, потому что я верхом ездить непривычна. А он сказал, что конец нашего путешествия уже недалек и скоро я смогу отдохнуть.
В: Он держался обходительнее?
О: Да. Почти как поначалу.
В: Не полюбопытствовали вы, что же произошло тогда в языческом капище?
О: Нет.
В: Отчего же вы упустили такой удобный случай?
О: Я рассудила, что он, когда захочет, тогда и расскажет. А не захочет – не расскажет. Я совсем уверилась, что пребываю под его защитой, и только былая его суровость и показное безразличие до сих пор препятствовали мне понять, как я ему дорога. Я лишь не могла взять в толк почему.
В: В тот день в пути вы вновь утоляли похоть Дика?
О: Нет.
В: Не делал ли он к тому покушений?
О: Я не захотела.
В: Он не раздражился? Не пробовал употребить силу?
О: Нет.
В: Положил дождаться ночлега?
О: Тогда тоже ничего не было. В Тонтоне не нашлось ни единой гостиницы, где мы могли бы устроиться по своему вкусу, пришлось расположиться на постоялом дворе поплоше, из тех что ближе к окраине. Меня положили с другими горничными, Его Милости и мистеру Брауну определили на двоих один тесный покойчик, а Джонс и Дик спали на сеновале. Ни с Его Милостью, ни с Диком я уединиться не могла, даже если бы они того пожелали. И во всю ночь меня никто не тревожил, только вши да блохи.
В: Положим, что так. А на другой день?
О: Весь тот день мы были в дороге и проехали, пожалуй, самый длинный против прежних дней путь. А как миновали Бамптон, так с большой дороги свернули и пустились тропинками. Проезжих там редко-редко встретишь.
В: Не вы ли уверяли, будто положили на мысль к Клейборн не возвращаться, а податься в Бристоль и разыскать родных?
О: Верно.
В: Для чего же было заезжать так далеко на запад? Будто из тех мест, через которые вы ехали, добираться до Бристоля не удобнее?
О: Все так. Только я не находила в себе довольно решимости и не видела к тому способов. В душе я, прости Господи, была еще шлюха. Поживешь в борделе – лишь в разврате заматереешь, во всем же прочем изнежишься. У нас и прислуга была своя, и все-то было там поставлено на такую ногу, чтобы мы ни в чем нужды не имели: редкая леди видит такую о себе заботу. А от всего этого мало что заражаешься своенравием, но и перестаешь думать о завтрашнем дне. Не было под ногами крепкого основания, не было и веры, чтобы помогла вооружиться против завтрашних невзгод. Я и правда помышляла бежать в Бристоль и переменить свою жизнь, но в ту пору мне и без того было не худо: Лондон, что ни день, то дальше, а Его Милость пусть себе блажит. Припала охота куражиться – вольному воля, до Тонтона, так и быть, потерплю. А там выжду еще денек – и конец. Посмей тогда меня выбранить – не обрадуешься.
В: Будет. Довольно об этом.
О: Нет, еще слово. Иначе не поймешь, каким путем влеклась моя душа. И душа Его Милости. Не прогневайся: говоря лишь об одном, все истину до конца не представишь. Подлинно, что я спозналась с Диком сперва по принуждению, но продолжала его удовольствовать из жалости. Скоро я нашла, что он умеет доставить немалое наслаждение. Ни один мужчина – ни даже тот первый, которого я узнала еще девчонкой, безрассудно пренебрегши родительскими наставлениями, – никто не в силах был усладить меня так, как Дик. В греховном искусстве любви он не смыслил аза в глаза, но я бы не променяла его ни на какого искушенного знатока. Так он меня любил – крепко любил, всем своим непонятным сердцем, только что не умел высказать эту любовь словами. А мне это его немотствование говорило больше, чем все въявь произнесенные речи. Не через телесную связь, не в совокуплении, от нашего скотского начала происходящего, – нет, в другие минуты. Когда я в дороге дремала у него на груди, когда наши взгляды встречались – да разве все упомнишь? Тогда я слышала, что он хочет сказать, даже яснее, чем если бы он изъяснялся вслух. В тот последний вечер он пришел ко мне в почивальню и овладел мной, а потом лежал у меня в объятиях и плакал. И я плакала вместе с ним, потому что постигала причину его слез. Точно мы с ним заточены по разным казематам: видим друг друга, за руки беремся, а больше ничего не можем. Называй это как тебе заблагорассудится, но я от роду ничего непонятнее и слаще этих слез не знавала. С ними выходил из меня мой блуд, грех, зачерствелость моя – все, что поселилось во мне с тех пор, как я утратила невинность. Все эти годы я жила во мраке и была словно каменная; не знаю, сделалась ли я доброй христианкой, сподобилась ли спасения, одно могу сказать: раскаменела. Хочешь верь, хочешь не верь – это чистая правда.
В: Вы любили этого человека?
О: Любила бы, сумей он совлечь с себя Адама.
В: И что вам слышалось в его безмолвных речах?
О: Что он, как и я, разнесчастнейший из смертных, только от другой причины. И что он так обо мне и понимает. И за то еще меня любит, что я не извожу его насмешками и презрением.
В: Хорошо. Не случилось ли вам в тот последний день путешествия поудалиться вместе с Его Милостью от остальных?
О: Мы взъехали на гору при дороге. С вершины было видно на много миль вперед.
В: Верно ли, что Дик при этом указал в неком направлении? Что то было указание на некую местность?
О: Мне подумалось, это он для пущей важности: хочет показать, что хорошо знает окрестности.
В: Просил ли Его Милость о таковом указании? Не предварялось ли оно какими-либо знаками?
О: Нет.
В: Не указал ли Дик в направлении пещеры, к которой вы приехали на другой день?
О: Этого я не разобрала.
В: Пещера имела свое положение как раз в той стороне, не так ли?
О: Может быть, и в той. Он указывал на запад – вот и все, что я поняла.
В: Далеко ли вам оставалось до места вашего ночлега?
О: Часа два езды или чуть больше.
В: Не случилось ли в дороге еще что-либо достойное примечания?
О: Его Милость рассерчал из-за фиалок. Они так славно пахли, и я сунула пучок себе за шарф под самым носом. А Его Милость, не знаю почему, посчитал это за дерзость. Но все это он мне высказал после.
В: Осерчать без причины? А других поводов, выключая букетец цветов, вы ему не подавали?
О: Точно не подавала.
В: Что же он вам потом высказал?
О: После ужина он прислал за мной Дика. Я было решила – опять для той же надобности, но едва я к нему вошла, как он Дика отпустил. Его Милость велел мне раздеться донага. Я сделала по его слову и ожидала, что он наконец испытает на мне свои силы. Но он вместо того приказал мне сесть подле себя на скамью, точно как для покаяния, и припомнил мне эти самые фиалки. Отчитал за дерзость, обругал шлюхой – как только не честил. Сам себя в лютости превзошел, словно с цепи сорвался. Даже заставил опуститься на колени и клятвенно подтвердить, что все его слова про меня правда. А потом нежданно-негаданно заговорил на иной лад, уверил меня, что, напротив, он мною весьма доволен. Вслед за тем он завел речь о тех, кого называл хранителями вод, – нам предстояло увидеться с ними назавтра. И я, оказывается, была привезена сюда с тем, чтобы их ублажать, а за это Его Милость обещал мне награду. Только я должна отбросить лондонское жеманство и держаться с ними попросту, без затей и виду не показывать, что взята из борделя.
В: Разумелись те воды, о коих он рассказывал в Лондоне?
О: Те самые.
В: Что еще было сказано об этих хранителях?
О: Что они чужеземцы и на английском языке не говорят, ни также на прочих языках, употребляемых в Европе. Что о публичных женщинах не имеют понятия. Что мне надлежит во всем явить себя невинной девицей, не познавшей греха, и в вольности не пускаться, но хранить смирение.
В: Не приводил ли он еще каких побочностей? Не называл страну или земли, откуда прибыли эти особы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59