Из-за такого лечения-кормления
Василий вообще света белого не видел. У него сразу поплыло перед глазами и
показалось, что температура тела подскочила минимум до ста градусов. Затем
все залило вдруг ярким светом, и больной почувствовал, что испаряется.
Однако моральных мучений никаких: полностью выложился на дистанции,
показал себя настоящим спортсменом и джентльменом.
К утру температура исчезла, почти полностью: и лишняя, и
необходимая. Василий не только охладел, но вдобавок высох; само собой, от
соплей и следа не осталось, также как от слюней и других внутренних
жидкостей. Больной, в целом, тоже как будто съежился. Даже кожа потемнела
и заморщинилась.
-- Это поправимо. Много -- не мало,-- изрек дядя Егор и притащил ведро
кваса, который был тут же выпит. Из-за этого бывший больной раздулся и
покрылся отеками.
-- Понятно, что оказался ты здесь не от хорошей жизни, поэтому
привередничать не будешь,-- приговорил дядя Егор.-- И меня сюда кривая да
нелегкая вывела. Батяня мой срок тянул под Красноярском. Освободился в 56
без права проживания в крупных городах, вот и осел
по дороге к Уралу.
Камышинское тогда побольше чем сейчас раз в пять было: и
ссыльные, и местные тут ютились. Но затем, кто смылся, кто
помер. И зря, кстати. Здесь тоже хорошая жизнь обнаруживается
безо всякого телескопа. Выпить -- всегда пожалуйста. Выйти с
голым задом в огород -- выходи, и никто выговора не сделает.
Бабы -- вот тебе нате, от пятидесяти до девяноста лет, любых
размеров, и даже жаниться не обязательно. Так что тебе не
придется здесь кручиниться.
Первые два дня кручиниться в натуре не пришлось. Рыбалка, грибочки,
охота на призрак зайца, деревенские жирные харчи. Вечером яблочные вино и
самогон на сон грядущий. Была, правда, странность одна, причем
малоприятная.
Во сне постоянно ощущалась теснота. Будто нет у него ни ручек, ни
ножек, только два хвостика... и большой голодный рот, и адская пустота в
животе, и скудный умишко. А вокруг еще сотни таких голодных ртов и
хвостиков с ядовитыми иголочками на концах. И надо постоянно сновать,
ползать, дергаться, увиливать от ядовитых иголок и сосущих-грызущих
ротовых отверстий. И самому разить-колоть и кусать, впиваться, грызть,
сосать, размачивать едкой слюной, потому что голодно, голодно и тоскливо. А
потом еще стало холодно и страшно -- он словно прорвал какую-то преграду и
из теплой, теперь уже уютной полости вылетел в огромный и страшный мир.
Он был крохотной тварью, маленькой пиявочкой-козявочкой, которую носят
бурные потоки и разят мощные заряды, которую всасывают огромные
водовороты и сбрасывают высоченные водопады.
И при том Василию все
тяжелее было просыпаться. И даже когда просыпался он, то впечатление
большой уязвимости и уносимости сохранялось. Так что он порадовался тому,
что не развеял целиком пакетик с экстраморфином. Доза, как всегда
помогла. Конечно это снадобье может снова
повернуть мозги, но они и так повернуты, так что получится
полный кругооборот.
На третий день Василий проснулся с ранья. В рассветных сумерках
комната колыхалась перед ним, словно морская волна, готовящаяся схлынуть.
Даже цвет у нее был какой-то необычайный, ультрамариновый.
Когда он потер ладони, те показались какими-то влажными даже
намыленными. Василий встал с кровати, зажег керосиновую лампу.
Посмотрелся в зеркало, висящее над тазом для умывания. И его передернуло от
отвращения -- на шее, груди и спине появились какие-то удлиненные
красноватые вздутия. Глазные же радужки же с чего-то порыжели.
-- Что за говно,-- горло перехватило, и слова получились какими-то
сдавленными, шипящими. Не "говно", а "гуанооо". Так могла бы говорить
рептилия.
Василий судорожно сжал пальцы в кулак и почувствовал мокроту на
коже. Так и есть -- из-под ногтей сочилась слизь.
Нехорошо сделалось, гадко. Взгляд как будто мутью заволокло.
Из-за этого все вокруг стало немного ненастоящее, словно бы
нарисованное. Просто ширма какая-то. Ширма к тому же еще
потрескалась. И в трещины просачивалось некое сияние -- как
будто где-то там, за ней, светил яркий день.
Но дальше -- больше. Совершенно неожиданно Василий осознал, что
комната -- это всего лишь крохотная норка в том месте, где слиплись четыре
протяженные поверхности. А пара дырок, затянутых фанерой и мутными
стекляшками, что называются окном и дверью, собственно никуда не ведут. И
совершенно удивительно, что такая примитивная замкнутая клетушка, где и
дышать невозможно, сумела стать жилищем.
Василий выскочил из дома. Но ощущение замкнутости и тесноты
осталось. Весь утренний пейзаж был похож на разрисованную ширму, которая
заслоняла от взглядов БОЛЬШОЙ НАСТОЯЩИЙ МИР.
Приехали. Надо было мчаться из Питера за тысячи километров, с
великой прытью удирать от всяких мелких хлопот и неудач, чтобы,
в итоге, поиметь одну большущую просто афигенную хлопоту.
Что произошло? Наверное, его поразила какая-то гнусная
болезнь, объединяющая чуму и шизофрению. Конечно же,
смертельная. Достойный конец неудачника. Поучительный финал
грешника. Теперь Василий мог оценить все этапы своей бесславной
биографии как ступени лестницы, неотвратимо ведущей вниз. За всю
жизнь ни одного подвига, достойного восхищения и аплодисментов,
ни одной подлости, заслуживающей народного возмущения --
сплошная серятина.
В шестнадцать лет, когда он впервые улегся в раскладушку с девушкой
сорока годов, он постеснялся снять штаны. Ему показалось, что семейные
трусы придадут ему антисексуальный вид.
После этого близкое знакомство с противоположным пОлом было
отложено на несколько лет -- что положило начало комплексу неудачника.
Там случилась и другая история. Как-то с будуна, уже без штанов,
пошел он кипятку налить, и неловкая рука смахнула кипящий
чайник. Из-за этого кое-что, находящееся ниже пояса, почти что
сварилось. Комплекс неудачника получил дальнейшее развитие.
Пока ошпаренный член тела довольствовался малым, Василий искал
применение своим интеллектуальным силам. Учеба в замшелом ВУЗе и работа
в унылом ВНИИ не слишком захватывали его, поэтому он начал лепить, ваять,
играть, петь, предаваться экзотическим религиям, даже писать (с ударением на
последнем слоге). Последнее, как казалось ему, получается лучше всего,
поэтому он сочинил пять романов, которые немного погодя отыскали и
издателя, и кое-какого читателя.
Когда ошпаренный хрен наконец восстановился в правах, то писатель
В.Рютин мигом стал добычей агрессивной искательницы сексуальных забав, у
которой были друзья-рэкетиры, каковые потом попросили заплатить за
использование женщины по прямому назначению. За ней была череда ночных
пташек, они охотно сближались с молодым автором, но от них не было
никакого прибытка кроме убытка. В итоге чресла поразила болячка по имени
prostatitis chlamidiae, губящая и изводящая живчиков.
Последним усилием воли Василий заставил себя жениться и произвести
ребеночка -- сына Сашу.
С тех пор прошло двенадцать лет -- лет, в течение которых почти
каждый из зеленого, пухлого, подающего надежды юноши-здоровяка
превращается в серого никому не интересного желчного субъекта с учащенным
мочеиспусканием и сердцебиением. В персональном случае Василия Рютина
он вдобавок еще обратился в отвратительного Змея Горыныча.
Давно растаяли вдалеке аплодисменты читающей публики, давно
здоровый стул сменился бесконечной драмой, состоящей из запоров и поносов,
давно все интересное стало скучным, давно деньги перестали капать с неба,
давно жена стала грымзой, давно ребенок сделался аллергиком и двоечником.
Единственным плюсом, которым Василий пока еще обладал, была вера
в свое предназначение. Он верил, что с ним рано или поздно
произойдет что-то необычайное, придающее немеркнущий смысл всему
дурацкому жизненному пути, что его незавидная биография окажется
лишь хитроумной прелюдией к героическому будущему, что
когда-нибудь на его могиле вместо покосившейся таблички с нелепо
процарапанной рожей встанет бронзовый красавец с земным шаром в
руках. И на граните будет высечено: "Василию Рютину --
благодарные потомки." Или. "Прадеду -- правнук."
Собственно, на это намекали все пять его романов. "Фас, керогаз"
повествовал о том, как зловредный разум из одной доброй старушки-
кибернетика перешел в ее усовершенствованный нагревательный прибор и
спалил целый город. "Ночные бабочки" рассказывал о том, как стая насекомых,
сплоченная коллективным разумом, занималась проституцией и сексом по
телефону. "А вместо члена пламенный мотор" -- здесь шла речь о том, как
одна часть тела, отторгнутая хирургом от остального организма, смутировала в
злобную тварь и стала заниматься насилиями в парадных и лифтах. "Прощайте,
вы теперь в архиве" -- отсюда читатель узнавал, что все мы -- лишь игровые
программы в каком-то мощном компьютере, причем нелецензионные, и за
нами охотится теперь программа-истребитель. "Лекарство от вшей" -- тут уж
автор изобразил нас как простых паразитов на теле единственного разумного
организма, то бишь планеты Земля.
Во всех произведениях за образом главного героя, конечно же, легко
узнавалась личность автора. Герой-автор, само собой, одолевал свирепых
ненавистников рода людского или примирял человечество с возможными
галактическими союзниками. Года три назад Василий начал было свой шестой
роман, в котором собирался вывести некую инопланетную антицивилизацию,
которая соперничает с землянами за право представлять разумную белковую
жизнь на всегалактической ассамблее.
Эта антицивилизация-соперница гораздо более гармоничная,
симпатичная и сознательная, и неджентльменские приемы использует только в
борьбе с гадами-землянами. В частности, она подсаживает в людей симбиотов,
которые могут выполнить любые человеческие желания, управляя
пространством и временем. За такие добрые дела симбиот растет
внутри человека и соответственно ест его на завтрак, обед и
ужин. И, как правило, с последним своим желанием гражданин
хороший окончательно превращается в кучу фекалий, оставленных
инопланетной гадиной.
И вот сейчас к Василию пришло что-то необычайное, только вместо
интересного и захватывающего оказалось оно мерзким и отталкивающим. Тут
уж страдалец осознал, что любые тайны природы, к коим безусловно относится
и грипп, и рак, нам вовсе не нужны, если они вредят нашему самочувствию.
Спазмы распространялись по всему телу, тошнота то и дело подкатывала
под горло. Багровые вздутия горели и давили. По идее, сейчас надо было
срочно ложиться в больницу. Однако его личный канал спутниковой связи был
по-прежнему перекрыт из-за коммерческих причин, проводная связь в
Камышинском отсутствовала, как и сто лет назад, а единственный
радиотелефон не работал, потому что его вместе с деревенской телефонисткой
поразила то ли молния, то ли случайно залетевшая тактическая ракета. На
следующей неделе деревня ожидала прилета геологов на вертолете. Но ученые
бородачи могли пролететь и на сто километров левее или правее.
Кто-то осваивал Марс, где-то скрещивали арбуз с тараканом, кому-то
приспичило выращивать на грядке мозги вместо капусты, кое-кто
обучал машину реагировать на шутки бодрым смехом без всякой
подсказки, а в Камышинском все было глухо, как встарь.
Из всех нововведений могли случиться только исламские террористы с
автоматическими гранатометами и ракетными кассетами. В последнее время
моджахеды любили захватывать забубенные глухие деревни, чтобы, в ходе
последующего боя за освобождение, те были бы дотла уничтожены
федеральными войсками.
До полудня Василий просидел в нужнике, скрываясь от всяческих взоров
и "наслаждаясь" ароматической симфонией выгребной ямы. При нем было
зеркальце от бритвенных принадлежностей, которое показывало все более
страшные картинки его внешности. Затем сердобольный дядя Егор просунул
под дверь сортира ключи от медпункта и посоветовал сходить за таблетками от
поноса. Сам фельдшер затерялся на бессрочной рыбалке в среднем течении
Оби.
Василий быстро прошмыгнул вдоль кустов в покосившийся сарай с
намалеванным на двери красным, вернее бурым крестом -- вроде тех
что когда-то украшали борта фашистских "Тигров". Здесь в самом
деле удалось найти пригоршни таблеток без каких-либо
опознавательных знаков, опустошенные бутыли из-под спирта, а
также вполне современный сканер с микрокомпьютером и следами
жирных пальцев на никелированных поверхностях. Но Василий и не
хотел видеть на них свое отражение, он знал, что успел покрыться
сеткой подкожных каналов ярко-красного цвета. Особенно богато
было с ними на спине, где они сходились в точке, находящейся в
поясничной области.
Василий сунул вилку в розетку, ввел код
доступа в заработавшую систему (паролем оказалось слово "Петя",
процарапанное на входной двери), повернул экран микрокомпьютера
к себе и стал водить сканером вдоль больного тела.
Через пять минут его просто выворачивало от отвращения. Увидя такое,
как не впасть в отчаяние и не завыть волчьим голосом! Компьютер, изучив
данные сканирования, выдал на экран отталкивающий рисунок, достойный
кисти позднего Босха.
Внутри тела у Василия Самуиловича находилась некая структура с
температурой в тридцать градусов -- и это несмотря на ярко-красную окраску
вздутий. Структура имела вид паука, а если точнее --
перевернутой ящерицы. Эта форма явно претила представлениям
человека о прекрасном.
Василий какое-то время приходил в себя, а затем, вспомнив, что он
мужчина, а также боец ныне не существующей армии, стал мужественно
изучать тошнотворное изображение. В структуре явно выделялась головка --
приходящаяся на область крестца, и брюшко -- находящееся в области нижних
спинных позвонков. Хвост этой ящерицы проходил по позвоночнику до
головы, УХОДЯ ВГЛУБЬ ЧЕРЕПНОЙ КОРОБКИ, а конечности ее огибали все
тело Василия, достигая пупка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56