Джульетта у окна, Ромео под деревом в лунном свете: Клянусь тебе священною луною,Что серебрит цветущие деревья... Но нет, это была пустая ночь, куда я не могла вызвать даже того, к кому привыкла обращаться за утешением. Не было возлюбленного, который завлек бы птичку в шелковые сети. Если бы мне пришлось сыграть Джульетту, это была бы Джульетта Брука с целой горой прозаических страхов и суетливыми муками нерешительности.Я легла в постель. Но не спалось. Пресловутая гора страхов давила, как тяжелое одеяло. Я лежала, глядя в потолок, и думала о Джеймсе, обо всей путанице случившегося.Даже при всей очевидности я не могла поверить в его вину. Но Роб сказал – и это правда, – что мы сами не знаем, на что способны... А если он виновен, что тогда? Должна ли я отречься от этой неодолимой связи между нами? Должна ли поверить, что это был несчастный – в самом деле несчастный случай в семье, а не естественное – посланное Богом? – указание, что мы – две стороны некоего совершенного человека и должны быть парой? Не слишком ли это самонадеянно – притворяться, что я хоть немного лучше, чем он? Все мы способны на многое, сказал Роб. Но не способны убить моего отца, нет, в это я никогда не поверю.Однако если это был все-таки несчастный случай, а остальное – результат естественной паники... Я решила, что простила бы. А если я могу распространить такое милосердие на других, то насколько проще это сделать по отношению к брату!Я села, обхватив руками ноги и положив на них голову. Я крепко сжала колени, словно это могло прояснить мысли. Побоялась ли я осудить, как многие из моего поколения? Так устрашилась «ханжества», что готова была дать ускользнуть доброму и принять за норму далеко не лучшее, забыть совершенство? Общество хранило и защищало его. Не ханжество ли во мне хочет, чтобы он подчинился законам общества?Я снова приподняла голову. Нет, все гораздо проще. Панику после несчастного случая можно простить; использование его к своей выгоде – нет.Но я ничего не могла сделать, пока не получу ответа от Вальтера Готхарда. Я стояла на своем. И должна стоять на своем, пока тайна, какая бы она ни была, не разрешится.Все это было легче сказать, чем сделать. Я снова легла в своей тихой спальне и стала смотреть на неуловимую игру лунных теней на потолке, но так настойчиво было присутствие моего тайного друга в темной комнате, что я могла поклясться, будто вижу движение его тени более явственно, чем колыхание цветущих веток на груше.На долю секунды я сняла защитную преграду и ощутила его так близко, что...Он рядом. Я села, как кукла. Он был так близко, и зов его был так настойчив, так силен, так полон покровительства и защиты, что я поняла: он здесь, во плоти. И я знала где.
В этот момент мое открытое сознание озарилось новым образом: ветви цветущего грушевого дерева на фоне луны.Он был в саду, под грушей. И что бы он ни совершил, кто бы он ни был, он не может причинить мне зла.Я сбросила одеяло и схватила с крючка на двери пальто. Это было мягкое, легкое шерстяное пальто с высоким воротником. Я застегнула его и, как была босиком, легко сбежала по лестнице в сад.Не успела я сделать и двух шагов, как ко мне бросился колли. Я остановилась как вкопанная. Из-под груши на лунный свет вышел Роб.Я умудрилась заговорить, но получился лишь хриплый шепот:– Что ты тут делаешь? Наверное, уже два часа ночи.Он вроде бы замялся, но его голос звучал как обычно:– Я сказал, что присмотрю за тобой, помнишь? У тебя все в порядке?– Да, спасибо. Но... ты собирался простоять здесь всю ночь? Я уверена, в этом нет нужды. – Сегодня прекрасная ночь. И я думал...– Что? О чем?– Если честно, то о Новой Зеландии.Это было так невероятно, что я обрела голос:– А, помню: эти брошюры на кухне в коттедже.– Да.Роб не двигался. Казалось, он чего-то ждет. Собака прыгала вокруг меня. Я рассеянно отогнала ее и медленно подошла к нему:– И что там, в Новой Зеландии?– Я думал: вот где поселюсь, когда уеду отсюда. На Северном острове. И я думал о Найнти-Майл-Бич, о том девяностомильном пляже.– И я тоже, – потрясенно сказала я.Я еще на шаг приблизилась к нему. Роб стремительно, как его колли, бросился ко мне и обнял, крепко прижав к себе. Когда он стал целовать меня, огромная гора бед растаяла, как снег, а на груше над нами запел соловей.Если бы ветви груши вдруг выпрямились и выбросили фонтаны воды до самой луны, я бы не так удивилась. Я испытала небывалое облегчение и прилив радости. И он тоже. Я чувствовала легкость и счастье, льющиеся из его сознания в мое и обратно, – так приливное течение, встречаясь с устьем реки, плещется и удваивает волны, бросая вверх свою радость. Наверное, мы оба слегка потеряли голову. Мы обнимались и целовались, и снова обнимались, ничего не говоря друг другу. Вряд ли мы могли что-то сказать. Все уже было сказано между нами, все чувства разделены. Это был конец ухаживаний, а не начало. Казалось, даже мое тело знало это. Все было именно так, как я представляла, – это самопроизвольное расплавление и слияние. Так вот почему, когда меня обнимал Джеймс, я сжалась от недоумения и испуга, не веря больше в связь со своим тайным другом.Теперь же я крепко обнимала этого друга и шептала:– Как долго это тянулось, как долго! Нет, не отпускай меня.– Никогда не отпущу. Никогда, и уж, конечно, не сейчас.Он говорил приглушенно и хрипло, и его деревенский говор был заметнее, чем обычно. И снова меня захлестнула волна любви, такая огромная, что казалось, я сейчас взорвусь.– Роб, о Роб!Я провела пальцами по его волосам, отклонив его голову назад, чтобы свет луны, чуть заслоненный цветущими ветвями, упал ему на лицо.– Как же я не догадалась, что это ты!.. Все время, все время я думала, что это Джеймс или Френсис, и все же мне всегда казалось, что это не они. И все время это был ты; это к тебе я бежала за помощью и утешением; это твой домик был моим домом. И в последние дни это все время был ты...– Бриони! – Мое имя вырвалось на долгом выдохе, страстно, и с облегчением, и со сдерживаемым годами страданием. – Ах, Бриони...Отстранившись – но не из-за вернувшейся рассудительности, а от холодка мокрой травы под босыми ногами, – я сказала:– Роб, давай войдем.– Войдем? – Он проговорил это, словно не расслышал, и замотал головой, будто вынырнув на поверхность воды. Потом, поняв, переспросил снова: – Войдем?– Да. Трава мокрая, и у меня ноги как лед.– Глупо было с твоей стороны не обуться.Его страстные объятия чуть ослабли. Он снова заговорил своим обычным голосом и улыбнулся:– Да, тебе лучше войти. Я бы сказал, самое время. Пошли вместе.Он поднял меня легко, как мешок муки, и понес по траве к дому.– Вообще-то я имела в виду нас обоих, – сказала я. – Разве ты не останешься?На несколько секунд воцарилась пауза, потом Роб покачал головой:– Нет. Я ждал тебя всю жизнь и думаю, могу подождать еще чуть-чуть. Мы оставим это на потом, когда все будет как надо.– Когда же?– Когда мы поженимся. – Он вздохнул. – Завтра ночью.– Ох, Роб, будь взрослым. Тебе нужно разрешение церкви, нужно заплатить двадцать пять фунтов – и откуда ты думаешь их взять? Не хватает только, чтобы еще и ты начал меня уговаривать расторгнуть траст, чтобы добыть хоть немного живых денег...Роб отпустил грубое слово в адрес траста и остановился, чтобы поцеловать меня. Я оторвалась от его губ.– Мы не можем ждать завтрашней ночи. Нельзя ждать всю жизнь.– Почему?– Ну, даже если ты получишь разрешение церкви, викарий, наверное, не одобрит такой брак – с бухты-барахты.– Ерунда. Я ведь уже сказал, что ждал тебя всю жизнь, а ты меня. И к тому же я уже поговорил с викарием. Он считает, что это хорошее дело.– Да? Но он не знал, что это я...– Знал. Он всегда знал о моих чувствах к тебе, и когда ты поговорила с ним вчера, я полагаю, он все понял. Он не говорил мне, что ты сказала ему, но твой отец считал, что из всех, кого он знал, ты скорее выйдешь за меня, чем за кого-то другого. Твой отец говорил это викарию.– Папа это говорил?!– Мне так сказал викарий. Лучше спроси его сама. Не думаю, что ему не понравится, если мы попросим сразу поженить нас.– Д-да. Возможно. Я рассказала ему... ну, о нашей близости. И если папа в самом деле так говорил, а викарий все время знал, что это ты...– Похоже, знал, – сказал Роб. – Ну, завтра первым делом я иду к нему, да? Самое большое, что он может, – это отказать, но я думаю, он обрадуется.– Но разрешение!– Оно горит у меня в кармане уже две недели. И стоило мне всего шесть фунтов, – сказал мой возлюбленный. – Предусмотрителен и бережлив, как все крестьяне. Думала, я потрачу на женщину двадцать пять фунтов, когда могу получить ее за шесть?– Можешь получить ее бесплатно и прямо сейчас.– Женитьба или ничего! – упрямо произнес Роб и, смеясь, поставил меня на крыльцо коттеджа.
Э ШЛИ , 1835 ГОД Было холодно. Поежившись, он натянул одежду и сверху накинул отороченный мехом халат. Руки тряслись, кураж отступил. Он попытался вернуть прежний настрой, но холодный час перед рассветом – не лучшее время для геройства. Это час, когда казнят людей; час, когда труднее всего сопротивляться, когда все равно. Наверное, в этом заключено своего рода милосердие, подумал он, но для приговоренных, как и для любовников, рассвет приходит слишком рано. ГЛАВА 17 Поверь мне, милый, то был соловей. У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт III, сцена 5 На следующее утро я встала рано, так рано, что цветы на деревьях еще густо покрывала роса и трава в саду сияла и блестела, как свежевымытый рассвет.Готовя себе завтрак, я пела. Открыв заднюю дверь, я нашла у порога бутылку молока, а рядом прислоненный к ней сверток в коричневой бумаге и узнала аккуратный, чуть слишком старательный почерк. Я догадалась, что там: рекламные проспекты о Новой Зеландии. Я взяла их с собой на кухню, прислонила к молочнику и прочитала за завтраком.Мне казалось, что желание уехать в Новую Зеландию уже давным-давно у меня на уме. Может быть, сама того не зная, я делилась мыслями о ней с Робом? Листая страницы, я определенно тут и там находила картины, казавшиеся знакомыми, и названия, вызывавшие отголоски в памяти. Я уже свыклась с мыслью об отъезде, о разлуке с Эшли – возможно, не совсем без сожаления, но и без того душераздирающего чувства невосполнимой утраты, которое еще вчера казалось неизбежным. Вероятно, я в такой степени была частью и произведением этого старого места, что не представляла себе жизни вне его; но теперь казалось, что я просто воздерживалась от решения его покинуть. И я чувствовала скорее облегчение, чем утрату. Если мой возлюбленный задумал бегство от старых уз, то ясно, что это был и мой замысел... Общность мыслей означает и общность желаний – как хорошо я это понимала!Теперь, узнав своего возлюбленного, я ясно видела причины его сомнений и колебаний, его отказ открыть себя столь долгое время. Возможно, он и теперь не решился бы открыться мне, если бы не смерть моего отца. Она оставила меня бездомной и одинокой – возможно, не беднее, чем была раньше, но уже без поместья Эшли. И это поставило меня на одну доску с Робом.Теперь все стало ясно, и все действия моего возлюбленного тоже. В день, когда я пришла в церковь, это он ждал и высматривал меня, это его мысли и чувства я ощутила, и смесь облегчения и волнения, которое я приняла за чувство вины, теперь была понятна. А грубоватость, которую я приписала пораненной руке, могла объясняться тем, что он был беспомощным свидетелем моего свидания с Джеймсом. Роб не сомневался в нашей «общности», но мог сомневаться в исходе. И больше всего он боялся – и я понимала почему – моей первой реакции на открытие, что мой возлюбленный тайный друг – это всего лишь он, Роб, мальчик с фермы.Но дело сделано, и вот мы здесь, и это ясное утро с его росой и утренним пением птиц не может разорвать паутину чар прошедшей ночи. «Завтра», – сказал он, а теперь это «завтра» превратилось в «сегодня», и уже не казалось, что впереди еще день.– Роб, где ты?Сигналы были ощутимо слабее, как от подсевших батареек. Я неуверенно шагнула к саду и получила ответ. Роб был в теплицах.Приблизившись, я увидела его через стекло. Он стоял на высокой стремянке и чинил вентиляционную форточку. Увидев меня, Роб повернул голову и улыбнулся, но тут же опять неторопливо продолжил свою работу. Он казался таким же, как всегда, – как всегда, неторопливо и непринужденно он вставил отвертку в шлицу винта и стал закручивать его. Если бы я не почувствовала исходящий от моего возлюбленного поток возбуждения сродни разряду в тысячу вольт или около того, Роб показался бы мне безразличным. И мне не было нужды спрашивать, что сказал викарий: с самого завтрака я знала, что сегодня день моей свадьбы.Я села на табуретку у чана и стала в тишине смотреть на Роба. В тишине? Воздух шипел и искрился, как шампанское. Солнечные лучи, просеянные через заросли белого жасмина, обжигали кожу. Роб даже не смотрел на меня. Отложив отвертку, он полез в карман за новым винтом. Потом тем же ровным, неторопливым движением приладил другую петлю. Точно так же он вел бы себя, будь здесь один.Я подумала, что разряжу обстановку, если что-нибудь скажу.– Спасибо за буклеты.– Не стоит. Понравилось?– Очень.– И когда поедем?– В любое время, когда захочешь. На медовый месяц?Он затянул винт.– Похоже, наш медовый месяц устроится сам по себе.– Похоже, что так. Роб, и давно у тебя эта мечта о Новой Зеландии?– Уже много лет. Давным-давно показывали те места по телевизору. Я увидел это в «Быке». И меня захватило, сам не знаю почему. Показалось – это именно то, что мне нужно. И с тех пор я читал все, что попадалось про Новую Зеландию. Может быть, ты не знаешь, но некоторые мои знакомые уехали туда и прекрасно там устроились, завели фермы на Северном острове. Мама поддерживала с ними связь – знаешь, писала открытки на Рождество и прочее. А когда она умерла, я написал в новозеландское посольство в Лондоне и поинтересовался насчет эмиграции. Для сельских работников, фермеров, вроде бы нет никаких проблем. И мне не нужен спонсор. Мейкписы – мои друзья – ждут меня.– И все же ты не уехал.– Как я мог уехать? Я ждал тебя. – Он сказал это так просто, пробуя скрипучую петлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35