Следующая встреча - через одну станцию.
И там прогуливаться. Когда ему надо, он найдет, сам ко мне подойдет.
- Значит, очередная встреча у вас послезавтра, в двенадцать, у
Серпуховской?
- Да.
- Все-таки мы с Тимофеем Филипповичем кое-что из тебя выбили. -
Казарян поднялся со стула. - Послезавтра пойдешь на свидание с Цыганом. А
до этого носа никуда не высовывай. И не открывай никому. Даже Стручку.
Запомнил?
- Запомнил, - еле выдавил Геннадий.
- Не слышу!!! - взревел Иванюк-старший.
- Запомнил, - уже громче повторил Геннадий.
- Если что, башку отверну, - пообещал заботливый отец.
- Тимофей Филиппович, вы остаетесь дома? - спросил Казарян.
- Нет. На работу надо обязательно. Дел по горло.
- Вы меня подбросите?
- С удовольствием.
- Будь здоров, Гена, - пожелал Казарян и направился к дверям. Вежливо
пропустив Казаряна вперед, Иванюк-старший повернулся к младшему,
провожавшему их, пригрозил:
- Смотри у меня, Гена!

У открытого бокового оконца "опель-капитана" уже стоял какой-то
веселый молодой гражданин и рассказывал что-то уморительное неотразимой
шоферше.
- Позвольте, товарищ, - Иванюк довольно невежливо отодвинул
гражданина в сторону, открыл дверцу, уселся на переднее сиденье и стал
неотрывно глядеть вперед. Сзади пристроился Казарян. Аккуратненько взяли с
места.
- Будь осторожна, моя любовь! - пропел им вслед веселый гражданин.
- Пристал, нахалюга, - объяснила происшедшее с ней шоферша. Пассажиры
молчали. Только на Садовом Иванюк спохватился:
- Куда вас доставить? - спросил он у Казаряна, полуобернувшись.
- Крючок вам небольшой придется сделать. На Ярославское шоссе.
- О чем речь? Марина, действуй!
Марина действовала. У Колхозной "опель-капитан" сделал поворот и
попер по Первой Мещанской. Попрыгали на трамвайных линиях и выкатили к
Рижскому вокзалу. На Крестовском мосту Иванюк спросил:
- Курс на Ярославском?
- Село Алексеевское.
...А вот и село. Остановились. Казарян сказал:
- Ну что ж, поблагодарим шофера.
- Отличный работник! - неизвестно чему обрадовался Иванюк.
- Ца, - поправил его Казарян.
- То есть? - не понял тот.
- Шофер она действительно шофер. Но не работник - работница. Отличная
работница! - Казарян поймал шофершин взгляд в зеркальце и подмигнул ей.

Он долго блуждал среди стандартных двухэтажных домов, пока не нашел
искомый. Таких домов, да еще бараков в конце двадцатых - начале тридцатых
годов было построено по Москве великое множество. Наспех сколоченные из
досок, без всяких удобств, двухэтажные двухподъездные домики были задуманы
как временные - на три-четыре года - жилища. Вышло по-иному. Они стояли
третье десятилетие.
В подъезде резко пахло мочой и помоями. В коридоре второго этажа, где
тоже не благоухало, Казарян отыскал девятую комнату и постучал.
- Чего надо? - нелюбезно спросил из-за двери прокуренный женский
голос.
- Не чего, а кого, - уточнил Казарян. - Вас, Евдокия Григорьевна.
- Кто такой? - диалог продолжался при закрытой двери.
- Из милиции я буду, - отрекомендовался Казарян и резко толкнул
дверь: надоело препираться.
А дверь распахнулась - не заперта была. Посреди сильно заставленной
комнаты стояла худая женщина лет пятидесяти с папироской в зубах.
- Я из милиции, - повторил Казарян. - А милиционеры любят при
разговоре в глаза глядеть, а не через дверь перебрехиваться. - Казарян
огляделся. - Курите? Значит, и мне закурить можно?
- Кури, - равнодушно разрешила дама с папироской.
- Тогда я сяду. - Казарян сел, а Евдокия Григорьевна не садилась:
стояла и смотрела, как он закуривает.
- Играешься, милиционер. - И догадалась - почему: - Молодой еще, не
надоело.
Тут нахрап не пройдет. Казарян затянулся "Примой" и спросил очень
просто:
- Я так думаю, вы по мокрому делу проходить не хотите?
- Давишь? Не так, так этак. Что нужно-то?
- Нужно-то? Нужно местонахождение Николая Самсонова, у которого вы -
почтовый ящик.
- Доказать это можешь?
- Шутя-играя.
- Мальчонку, значит, прихватил, - без труда сообразила Евдокия
Григорьевна. - Если Колька на убийство пошел, сдам я тебе его, милиционер.
- Зовите меня проще. К примеру - Роман Суренович. Когда Самсонов вас
навещает?
- Через два дня на третий. Был вчера, но вчера почты ему не было.
- Это я знаю. Бывает днем, вечером?
- Днем я работаю. Вечером. Часов в восемь-девять. Как же этот дурак в
такое дело влез?
- Как дураки влезают - по глупости. Маловероятно, но, может быть,
знаете: где его хата сейчас?
- Не знаю. Господи, какой идиот! - Она села наконец, от окурка
прикурила целую папиросу.
- Я понимаю, всякое бывает. С уголовниками - ладно, но связаться с
уголовником-дегенератом!.. Как вы могли, умная женщина?
- Племянник. Сын сестры моей несчастной.
- Вы не будете возражать, если послезавтра придут сюда два молодых
человека и вместе с вами подождут вашего племянника?
- Не буду.
- Тогда я пойду. Извините за беспокойство, Евдокия Григорьевна. -
Казарян встал. Встала и Евдокия Григорьевна. - Нескромный вопрос: судя по
ясности мышления и жесткости решений, вы - медицинский работник?
- Хирургическая сестра, - ответила Евдокия Григорьевна, и они
улыбнулись друг другу.

Сергей Ларионов пил пиво в пивном зале номер три. Во втором его
отсеке, который отделяли от первого три ступеньки вниз, он пил уже третью
кружку, потому что шел уже второй час его пребывания здесь. Ждал. А ждать
в пивном зале необременительно: тяни потихоньку пиво, хрусти раками и
разглядывай публику.
Он пришел. Он пришел и остановился на первой ступеньке, оглядывая зал
и выбирая место. За ним остановился услужливый официант с тремя полными
кружками пива в правой руке и тарелкой раков в левой. Куда же ему сесть?..
Сиреневые брючки, светло-серый буклевый пиджак, ярко-красные башмаки на
толстом, причудливо изрезанном каучуке. К стилягам? Падающая походка на
расслабленных ногах, окурок, неизвестно как державшийся на губе, локти,
прижатые к торсу, руки, готовые на все... К уголовникам?.. Мечтательный
взгляд поверх голов, в суть мироздания, в никуда. К поэтам?
Ларионов усмехнулся, встал, оставив на мраморе червонец и, не заметив
карточного каталу Вадика Гладышева по кличке Клок, направился к выходу.

В кинотеатре "Новости дня", на непрерывке, целыми днями хоронили
Иосифа Виссарионовича. Человек десять-пятнадцать из зала наблюдали, как
это делали миллионы.
Ларионов сел с краешка второго ряда и стал смотреть на с трудом
сдерживающего слезы, слегка заикающегося Вячеслава Михайловича Молотова,
произносившего речь.
Клок явился, когда Сталина хоронили в третий раз. Он комфортно уселся
в первом ряду, посмотрел-посмотрел кино и вышел боковым выходом. Вышел и
Ларионов.
Походили переулочками, выбирая место. Клок впереди, Ларионов сзади.
Не доходя Патриарших, Клок нашел подходящий дворик.
Серело - начинался вечер. В оконцах загорались электрические
лампочки. Уселись на низенькой старушечьей скамеечке, запахнули
пальтуганы, подняли воротники - сыро, знобко. Не здравствуй, не прощай,
словно в продолжение долгого разговора, Клок начал:
- Когда его хоронили, я с Гришкой Копеечником в "Советский" заскочил
погреться. Вошли в зал - аж страшно стало, мы - единственные. У стен, как
вороны, официанты неподвижные, у эстрады - лабухи кружком. И все молчат.
Заказали мы парочку "Двина", икры, стерлядки заливной - будто в пост.
Понтель нас быстренько обслужил - и опять к стенке, горевать. Выпили по
первой, по второй, побеседовать захотелось. Позвали ударника из оркестра,
поднесли. Выпил он, закусывать не стал. И к своим удалился, для дальнейших
переживаний.
- К чему это ты мне, Вадик, рассказываешь? - поинтересовался
Ларионов.
- Сажать теперь будут по-старому или по-новому?
- По УПК, Вадик, опять же по УПК.
- По-старому, значит. - И без перехода. - Зачем понадобился?
- О правиле в последнее время не слыхал? - очень просто спросил
Ларионов.
- Ну Алексеевич, ты даешь! - восхитился Вадик.
- Я не даю, я спрашиваю.
- А я не отвечаю.
- Зря.
- Алексеевич, не дави, - попросил Вадик.
- Выхода нет.
Помолчали. Вадик рассматривал свои восхитительные башмаки. Наконец
оторвал взор от ярко-красного чуда.
- Я тебе, Алексеевич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в ключе
несу. А сегодня - один сказ. Я хевру сдавать не буду.
- Ты ее уже сдал, Вадик.
- Вам виднее, - перешел на официальное "вы" Вадик.
- Хевра-то, по меховому делу?
- По меховому или еще по какому, мне что за дело. Знаю, собиралось
правило, и все.
- Правило это убийство определило, Вадик.
- Поэтому я и кончик тебе дал.
- Кончик ты мне дал не потому, - грубо возразил Ларионов. - Кончик ты
мне дал, потому что ты у меня на крючке. И не забывай об этом.
- У тебя забудешь! - в злобном восхищении отметил Вадик.
А Смирнов решил навестить Костю Крюкова, благо жили в одном доме.
Прямо с работы, не заходя к себе, Александр ткнулся в шестую дверь налево.
Константин был занят серьезным делом: из рук кормил огромного
голубя-почтаря. Почтарь клевал из Костиной ладони с необыкновенной
быстротой и жадностью.
- Ты что птицу портишь? - от порога удивился Смирнов.
- Да он уже порченый, - с досадой пояснил Константин. - Я его в
Серпухове в воскресенье кинул, а он на Масловке сел. Посадил его Данилыч,
деляга старый. Почтарь называется! Правда, вчера он сам от Данилыча ушел,
но какой он теперь почтарь - с посадкой!
- За это ты его теперь из рук кормишь?
- Умные люди посоветовали напоить его, заразу, вусмерть, чтобы память
отшибло, чтобы забыл, как садился. Зерно на водке настоял и кормлю. Ну,
алкаш! Ну, пропойца! Видишь, как засаживает? А мы людей корим за то, что
выпивают.
Почтарь гулял вовсю. Кидал в себя зерно за зерном, рюмку, так
сказать, за рюмкой. Пропойца-одиночка.
- Пожалуй, хватит ему, Костя. Видишь, он уже и глаз закатил.
- Пусть нажрется как следует.

Когда почтарь нажрался как следует, они отправились в голубятню.
Стоявшая в углу двора голубятня была гордостью Малокоптевского. Обитая
оцинкованным железом, весело раскрашенная двухэтажная башня с затянутым
сеткой верхом - голубиным солярием - была вторым домом Константина.
Константин зажег свет (и электричество сюда было проведено), поднялся по
лесенке наверх и осторожно поместил почтаря к сородичам. Сонные сородичи
лениво и сердито заворковали. Почтарь малость постоял на ногах и рухнул
набок.
- Все, отрубился, - сообщил Константин и спустился вниз, к
Александру.
Они уселись за маленький столик и посмотрели друг другу в глаза.
- Нам бы с тобой, как почтарю, малость хватить, да старое время
вспомнить, поговорить по душам, - вздохнул Константин.
- А что мешает? - поинтересовался Александр.
- Мешает то, что ты ко мне только с деловым разговором заходишь.
- Это ничему не мешает, Костя.
- Мешает, мешает. Когда ты вот так меня навещаешь, я сразу щипачом
себя чувствую. И виноватым. И тюрьмы опасаюсь.
Высочайшей квалификации трамвайный щипач-писака, карманник-техник,
Константин Крюков давно уже стал классным фрезеровщиком на авиационном
заводе, а все помнил, все опасался и все не считал себя полноправным.
- Я к тебе с открытой душой, Костя. А ты во мне только мента и
видишь.
- Но пришел-то из-за Леньки Жбана?
- Из-за него.
- Жалко мне его, Саня, коллеги, как говорится, были. И черт его
дернул, в это меховое дело влезть!
- Считаешь, подельщики его порешили?
- Больше некому. Кодла больно противная у них была, всякой твари по
паре.
- Про правило ничего не слыхал?
- Откуда?! Меня ж, завязанного, опасаются. Но одно могу сказать -
наверняка оно было. Не могли они из-за остатка не перекусаться.
- Про остаток откуда знаешь?
- Я на суд тогда ходил, Саня. За Леньку болел. Эх, Ленька, Ленька! И
шлепнул его наверняка самый глупый. Дурачок подставленный.
- Кем? Столбом?
- Вряд ли. Столб на дне. И показываться не будет.
- Тогда Цыган. Больше некому.
- Ты что, Ромку не знаешь? Без умыслов он.
- Тогда кто же?
- Хрен его знает.
- Да, дела, - подвел черту Александр. Помолчали.
- Не помог? - жалостно спросил Константин.
- Почему не помог? Помог. Помог понять, что шуровал здесь умный. А
среди пятерки законников шибко умных-то и нет. Где мне умных найти?
- Ты сначала глупого найди. Того, что Леньку застрелил.
- Найти-то найду. Доказывать тяжело придется.
- А ты постарайся, - сказал Константин и снова полез к голубям.
Посмотрел, доложил: - Спит, гадюка. Раскинулся, как чистый бухарик.
- Пойдем, Костя, домой, - предложил Александр.
Константин сверху посмотрел на него:
- Скучный ты стал, Саня. А какой с войны пришел! Веселый, озорной,
молодой! Шибко постарел.
- С вами постареешь.
- Пойдем ко мне, я у сеструх пошурую, что-нибудь найду. Выпьем
по-человечески.
- Я еще и дома не был, Костя.
Мать вернулась из рейса. Они со смаком ели картошку с малосольным
омулем, пили чай. Мать вымыла посуду и сказала, разглядев сына, Костиным
словом:
- Постарел ты шибко, сынок.
Матери не скажешь: "С вами постареешь", - сказал, абы сказал:
- Тридцатку в июне разменяю.
- Какие это годы! - возразила мать и неожиданно для себя быстро
зевнула и удивилась: - Устала я за рейс-то!
- Немудрено. Ложись-ка, мать, спать.
И тут из коридора донесся стук шагов. Четко звучали твердые каблуки.
Каблуки решительно приближались. Мать прислушалась.
- Не наш кто-то.
Тотчас в дверь постучали.
- Войдите, - разрешил Александр.
Дверь открылась и в проеме показался аккуратный молодой человек в
коротком сером пальто, который вежливо поздоровался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28