Ты, конечно, уверен, что сразу станешь богат, что я не имею права, даже если бы хотел, лишить жену и дочь наследства…
Он откинулся на спинку стула, как гость, который под конец обеда собирается рассказать кое-что интересное.
— Так вот, заявляю вам, вы не получите ни одного су.
Дочь смотрела на отца ледяными глазами, стараясь вникнуть в его слова, а муж ее как ни в чем не бывало старательно продолжал есть.
У Мегрэ, сидевшего теперь спиной к окнам, мелькнула мысль, что мокнущему под дождем Гассену эта светлая столовая должна казаться тихой семейной гаванью.
А Дюкро продолжал, переводя взгляд с одного лица на другое:
— Ни одного су; ради этого я подписал контракт — он вступит в силу после моей смерти, — по которому я передаю все свое дело Генеральной компании. Сорок миллионов круглым счетом. И эти сорок миллионов не подлежат выплате в течение двадцати лет.
Дюкро засмеялся, но было видно, что смеяться ему совсем не хочется. Потом повернулся к жене:
— А ты, старуха, к тому времени наверняка уже помрешь.
— Умоляю тебя, Эмиль…
Она сидела прямо, с каменным лицом, но силы ее были на исходе, в любую минуту она могла лишиться чувств и упасть со стула.
На мгновение Мегрэ показалось, что Дюкро вдруг занервничал и заколебался, но тот, напротив, лишь еще больше ожесточился: надо думать, потому, что твердо решил не отступать.
— Значит, мне, по-твоему, лучше незаметно скрыться? — снова набросился он на зятя.
У Дешарма задрожала челюсть.
— Клянусь…
— Нечего клясться! Ты сам знаешь, что ты — подонок, подлый благовоспитанный подонок, что во сто крат гаже. Я дорого бы дал, чтоб узнать, кто из вас подлее, ты или моя дочь. Хочешь пари? Вы уже несколько недель разыгрываете эту комедию с ребенком, который будто бы должен родиться. Так вот, раз это вас забавляет, я позову врача, и, если он скажет, что твоя жена на самом деле беременна, дам вам с Бертой сто тысяч франков.
Г-жа Дюкро широко раскрыла глаза, а дочь продолжала с тихой ненавистью сверлить отца взглядом.
— Так-то, — заключил он и встал, зажав в зубах трубку. — Один, два, три! Старая добрая жена, дочь и зять!
Семьей и то не назовешь. И это все, что у меня есть…
Нет, это все, что у меня должно было быть…
Мегрэ отодвинул стул и, с невозмутимым видом набивая трубку, слушал.
— Теперь я вот еще что вам скажу. Прямо при комиссаре. Ничего, он все равно один, а родственники не могут быть свидетелями: так уж повелось! Я — убийца. Вот этими самыми руками я совершил убийство…
Берта подскочила на стуле. Зять встал, лепеча:
— Прошу вас…
А жена не шелохнулась. Может быть, просто ничего больше не слышала? Она даже не заплакала, только застыла, уронив голову на сложенные руки.
Дюкро тяжело ходил от стены к стене, попыхивая толстой трубкой.
— Хотите знать, почему и как я прикончил того гада?
Никто его об этом не просил. Просто ему необходимо было говорить, чтобы не утратить свой угрожающий вид. Он вдруг остановился, сел против Мегрэ и протянул ему через стол руку.
— Я ведь покрепче вас буду, а? Что б там ни говорили те, кто видел нас вместе. За двадцать лет я не встретил никого, кто уложил бы мою руку. Давайте вашу.
Дюкро с таким неистовством сжал руку Мегрэ, что комиссар почувствовал, как терзавшее судовладельца возбуждение охватывает и его самого. Зато это прикосновение дало выход чувствам Дюкро, и голос его потеплел:
— В чем тут вся штука, знаете? Надо пригнуть кулак другого к столу. Локоть сдвигать с места нельзя.
Вены на висках у него вздулись, щеки побагровели.
Следя за борьбой, г-жа Дюкро, видимо, ждала, что мужа, того и гляди, хватит удар.
— Вы не все силы выкладываете.
Так оно и было. Когда Мегрэ напряг руку в полную силу, то с удивлением почувствовал, что Дюкро вдруг перестал сопротивляться, его мышцы уступали теперь ничтожному нажиму. Наконец рука судовладельца коснулась стола, и Дюкро на мгновение расслабился.
— Вот тут-то и зарыта собака…
Он отошел от стола, открыл окно, и комнату наполнило влажное дыхание реки.
— Гассен! Эй, Гассен!
У фонаря что-то зашевелилось, но гравий двора не заскрипел под ногами.
— Интересно, чего он ждет? Знаете, по большому счету, он — единственный, кто меня любил.
И Дюкро посмотрел на комиссара, как бы говоря:
«Вы-то не захотели».
На столе оставалось только красное вино. Дюкро налил себе два полных бокала подряд.
— А теперь послушайте, что еще я вам скажу, и пусть вас не волнуют все эти подробности: завтра я, если захочу, от всего отопрусь. Значит, так, однажды вечером я пришел на баржу Гассена…
— К своей любовнице, — перебила дочь.
Дюкро пожал плечами и с непередаваемой интонацией бросил:
— Надо же быть такой дурой!.. Да, Мегрэ, значит, я сказал, что пришел на его баржу. Мне все осточертело, потому что два эти гаденыша еще раз пытались меня обобрать. Иду и вижу, в иллюминаторе нет света. Поднялся на борт, постучал, даже позвал. Никто не открыл. Странно, думаю, куда же она могла уйти. Пошел, побродил по набережной, возвращаюсь и вижу, что какая-то сволочь разлеглась на палубе «Золотого руна» и подглядывает в иллюминатор, как моя дочка раздевается…
На слове «дочка» он с вызовом бросил взгляд на молодую пару, но те промолчали.
— Я подкрался, схватил его за руку, стиснул и вывернул. Он у меня ужом завился. Я доволок его до борта и почти что столкнул…
Дюкро снова встал перед окном и теперь говорил в ночную сырость; голос его стал едва слышен, и сидевшим за столом приходилось напрягать слух.
— До того я с самыми здоровыми справлялся. А тут вышла осечка. Я вдруг ослаб. А этот гад перестал выворачиваться, вытащил что-то из кармана, и я почувствовал удар в спину. Он тут же вскочил на ноги, двинул меня плечом и столкнул в воду.
Сцена была странная, но особенно впечатляло, пожалуй, то, что г-жа Дюкро сидела, как каменная, и никак не реагировала на слова мужа. В комнате посвежело. Холод вливался из открытого окна, нес с собой тьму и страх, будоражил нервы, таил в себе что-то угрожающее.
— Гассен! Эй, Гассен!
Мегрэ обернулся. Старик стоял, прислонясь к незапертой калитке.
— Ну и тип! — пробурчал Дюкро, возвращаясь к столу и наливая себе еще вина. — Он же сто раз мог выстрелить. Мог и совсем близко подойти…
Капли пота у него на лбу доказывали, что ему так и не удалось преодолеть страх. Может быть, как раз страх и заставил его открыть окно и встать перед ним?
— Мели!.. Мели, черт бы вас побрал!..
Наконец появилась служанка без фартука, но в шляпке.
— Что это ты?
— Я ухожу.
— А пока еще не ушла, приведи сюда старика — вон он стоит у калитки. Поняла? Скажи ему, мне надо с ним поговорить.
Служанка не двинулась с места.
— Ступай!
— Не пойду, месье.
— Что? Ты не сделаешь, как я велел?
— Я не пойду, месье.
Лицо у этой тощенькой безгрудой девушки, в которой не было ни женственности, ни обаяния, побледнело до синевы, но она все же нашла в себе силы пойти против воли Дюкро.
— Ты что, не слушаешься? — Судовладелец двинулся к ней с поднятой рукой. — Не пойдешь?
— Нет, нет, нет!
Но Дюкро не ударил. Весь обмякнув, он прошел мимо, словно не видя ее, открыл дверь, и со двора донеслись его шаги. Дочь его не шелохнулась. Зять подался вперед, чтобы лучше видеть. Жена медленно встала и бесшумно подошла к раскрытому окну. Ну а У комиссара стал такой вид, словно он, воспользовавшись тем, что на него не обращают внимания, решил налить себе лишний стаканчик вина. В окно он выглянул, только когда услышал скрип калитки.
Дюкро и Гассен, две такие несоразмерные фигуры, стояли в метре друг от друга и что-то говорили, но слов их не было слышно. Вдруг до слуха Мегрэ донесся жалобный, тоненький, как у ребенка, голосок:
— Умоляю вас!
Это была г-жа Дюкро; не отводя глаз от калитки, она, задыхаясь, обращалась к комиссару. А те двое мужчин и не думали драться. Они просто разговаривали. Потом вошли во двор. Дюкро положил руку старику на плечо и вроде бы подталкивал его вперед. Пока они подходили к дому, Дешарм улучил момент и спросил Мегрэ:
— Так что же от нас требуется?
И комиссару пришлось ответить ему на манер Дюкро:
— Дерьмо!

Свет в столовой ослепил старика, он сощурился. Намокшие плечи тужурки слабо блестели; фуражку он держал в руке, вероятно безотчетно сняв ее при входе в комнату.
— Садись!
Стараясь не смотреть по сторонам, Гассен присел на краешек стула и пристроил фуражку на коленях.
— Пропустим по стаканчику красного? Помолчи, помолчи! Ты же помнишь, что я говорил: потом можешь делать, что тебе угодно. Так, комиссар? А я всегда держу слово!
Он легонько чокнулся с Гассеном и, сморщившись, залпом выпил.
— Жаль, что ты уже начал.
Теперь Дюкро обращался только к речнику, лишь искоса поглядывая на Мегрэ.
— Ну-ка скажи, верно ведь, что раньше я одним ударом любого с ног валил?
— Верно.
Тем, кто слышал удивительно мягкий, кроткий голос старика, могло показаться, что все происходящее видится им во сне.
— Помнишь драку с бельгийцами в Шалоне? А вот на днях один тип уделал меня, правда, предательски — у него был нож. Ты не в курсе, но это не важно. Я зашел к тебе на баржу и вижу: этот тип разлегся на брюхе и подглядывает в иллюминатор, как девочка раздевается…
Ему нравилось это повторять — воспоминания подогревали в нем ярость.
— Теперь до тебя дошло?
Гассен пожал плечами, как бы говоря, что до него давно все дошло.
— Послушай, старина. Нет, сперва выпей. И вы тоже, комиссар. Могут и остальные, раз уж они здесь…
Г-жа Дюкро все не садилась на свое место и стояла, прижавшись к стене, так что ее чуть ли не наполовину закрывала штора. Дешарм облокотился на камин, и только его жена продолжала в одиночестве сидеть за столом. В доме послышались шаги, кто-то ходил туда-сюда. Дюкро опять вышел из себя, распахнул дверь и увидел служанку, которая возилась в коридоре со своим чемоданом.
— Ну, нет, старушка. Давай-ка живо проваливай, раз тебе взбрело в голову. Катись на все четыре стороны, только уж будь добра, нам не мешай!
— Я хотела сказать, месье…
— Что еще за месье! Тебе не заплатили? Держи! Сколько там, не знаю. Всего! И чтоб тебя трамваем переехало…
Ему стало смешно. Настроение поднялось. Он подождал, пока девушка, с грохотом протащив чемодан через порог, исчезнет в темноте, сам закрыл дверь на задвижку и вернулся в столовую. За все это время Гассен так и не шелохнулся.
— Слава Богу, одной меньше! Так о чем мы говорили? Ах да, о малышке. Неужто ты не сделал бы того же, если б там был?
В глазах у старика стояли слезы, трубка погасла. Мегрэ внимательно следил за ним и как раз в эту секунду думал: «Если я сейчас же не найду решения, произойдет что-то ужасное и в ответе буду только я».
Все, что тут говорили и делали, не имело никакого отношения к тому, что происходило на самом деле. За всем этим стояло нечто совсем иное, совсем другая трагедия. Один говорил, просто чтобы говорить, второй даже не слушал. Мегрэ наблюдал за этим вторым, но тот и ухом не повел.
Может ли быть, чтобы в такую минуту Гассен был настолько пассивен? Он ведь даже не пьян! Дюкро это твердо знал, потому и обливался потом.
— Ну а насчет того, что он пырнул меня ножом — я и так его бы не задушил. А теперь из-за него умер мой сын, значит…
Он остановился перед Бертой.
— Ты чего на меня вытаращилась? Все думаешь о деньжонках, которые уплыли? Послушай, Гассен, какую я шутку с ними сыграл: после моей смерти они ни гроша не получат!
Вдруг Мегрэ встал и медленно, как бы бесцельно, зашагал по комнате.
— Вот что я тебе скажу: твоя там жена или моя — все это не важно! Важно одно: мы с тобой…
В левой руке Гассен держал рюмку. Правую он ни разу не вынул из кармана тужурки. Револьвера у него наверняка не было: Люкас в таких делах не ошибается.
По одну сторону от старика, метрах в двух, находилась г-жа Дюкро, по другую — Берта.
Заметив, что комиссар остановился за спиной речника, Дюкро замолчал. Все последующее произошло так быстро, что никто ничего не понял. Неожиданно комиссар наклонился вперед и своими могучими ручищами обхватил старого Гассена. Схватка длилась недолго. Бедняга напрасно пытался высвободиться. Берта закричала от страха, Дешарм шагнул было вперед, но за эти секунды рука Мегрэ обшарила карман противника и что-то оттуда извлекла.
Все кончилось! Гассен, вновь обретя свободу, перевел дух. Дюкро ждал, когда Мегрэ покажет, что у него в руке, а комиссар, на лбу у которого выступил холодный пот, минуту постоял, приходя в себя.
— Вам больше нечего бояться, — выдавил он наконец.
Он все еще стоял позади Гассена, и тот его не видел. Когда Дюкро подошел, Мегрэ просто разжал кулак: на ладони лежал динамитный патрон, какими в карьерах рвут породу.
— Продолжайте!.. — сказал комиссар.
Дюкро заложил руки за проймы жилета и твердым, хоть и осипшим голосом обратился к Гассену:
— Так вот, старина… — начал он и вдруг усмехнулся. Потом засмеялся. Ему пришлось сесть. — Тьфу ты, до чего глупо!..
И верно, до чего глупо ощущать, что и у такого человека, как ты, могут подкашиваться ноги. Правда, Мегрэ, облокотившемуся на камин рядом с Дешармом, тоже пришлось подождать, пока перестанет противно кружиться голова.
Глава 11
Шелест дождя за распахнутым окном вызывал в памяти образ садовника, безмятежно поливающего свои посадки, и каждый порыв ветра приносил в столовую дыхание влажной плодородной земли.
Стороннего наблюдателя, каким был бригадир Люкас, эта сцена в рамке окна — неподвижные фигуры, залитые ярким светом, — могла довести до умопомешательства — настолько она казалась безжизненной, всего лишь картиной художника.
Первым пришел в себя Дюкро; он расправил плечи и вздохнул:
— Вот так-то, ребятки.
Это были ничего не значащие слова, но все же разрядка. Оцепенение прошло. Дюкро шевельнулся и с удивлением огляделся, как человек, неожиданно увидевший совсем не то, чего ожидал.
Однако на самом деле в столовой ничто не изменилось. Все по-прежнему неподвижно сидели на своих местах. Было так тихо, что шаги Дюкро, направившегося к двери, прямо-таки оглушили всех.
— Эта дуреха Мели ушла… — буркнул он, возвратясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14