Он прищелкнул языком и вздохнул.
— Ну вот и все. Было около десяти. Я пошел по тротуару. Пропустил стаканчик с Катрин — у нее вон там, видите? — танцулька. Потом дошел до угла внизу, там еще висит фонарь. Я предпочитаю пить пиво с девками, чем с зятем.
— Выходя из дому, вы не заметили, за вами никто не шел?
— Ничего я не заметил.
— В какую сторону вы направились потом?
— Понятия не имею.
Это была правда. В голосе Дюкро снова зазвучала запальчивость. Он взял стакан, но сделал слишком большой глоток, поперхнулся, закашлялся и сплюнул на выцветший ковер.
В заключении врача говорилось, что рана на спине была поверхностная и что судовладелец провел в воде не больше трех-четырех минут, при этом раза два всплывал на поверхность.
— Вы, понятно, никого не подозреваете?
— Я подозреваю всех на свете!
У Дюкро была необыкновенно крупная голова и мясистое грубое лицо. Он цепким взглядом старого крестьянина, делающего покупки на ярмарке, следил за реакцией Мегрэ. Но уже мгновение спустя в его голубых глазах светилась одна лишь детская наивность, которая могла сбить с толку кого угодно. Поэтому когда он кричал, грозился, задирался, поневоле возникало ощущение, что он просто-напросто забавляется.
— И хорошенько зарубите себе на носу: у меня есть основания подозревать кого угодно — жену, сына, дочь, зятя, эту самую Розу, служанку, Гассена…
— Его дочь…
— Ну, если вам так хочется, то и Алину!
Последняя фраза была произнесена с неким особым значением.
— И вот еще что. Это о моих людях: я разрешаю вам сколько влезет приставать к ним с вашими расспросами. Уж я-то знаю полицию — не отвяжется, пока не обнюхает все помойки. А начать можно незамедлительно… Жанна! Жанна!
В дверях показалась г-жа Дюкро, удивленная и немного испуганная.
— Да входи же, черт возьми! Неужто так страшно показаться на людях по-домашнему? Бери-ка бокал. Ну да, да! Давай чокнись с комиссаром. Да попробуй угадай, что он хочет вынюхать.
Г-жа Дюкро была бледна и взвинчена; неряшливая прическа и безвкусная одежда производили такое же впечатление, как и обстановка гостиной. Она стояла, моргая, ослепленная бившим ей прямо в глаза солнцем, и даже теперь, после двадцати пяти лет супружества, вздрагивая при каждом раскате мужнего голоса.
— Он хотел бы знать, о чем мы говорили во время обеда с Бертой и ее муженьком.
Г-жа Дюкро попробовала улыбнуться. Бокал с шампанским подрагивал у нее в руке, и Мегрэ видел ее натруженные, морщинистые пальцы: супруга Дюкро коротала свою жизнь на кухне.
— Давай, давай отвечай. Только сначала выпей.
— Говорили обо всем.
— Неправда.
— Извините меня, господин комиссар. Я не очень понимаю, что хочет сказать мой муж.
— Ну, конечно! Еще бы! Давай я тебе помогу.
Она стояла около красного кресла, в которое Дюкро словно врос, составив с ним одно целое.
— Вспомни-ка: начала все Берта. Она сказала…
— Эмиль!
— Вот заладила — Эмиль, Эмиль! Берта, значит, сказала, что боится, как бы у нее не было ребенка: тогда Дешарму придется уволиться из армии — там слишком маленькие оклады, и ему не из чего будет платить за кормилицу и все прочее. Ну а я ему посоветовал заняться торговлей арахисом. Так?
Она натянуто улыбнулась и попыталась за него извиниться:
— Отдохнул бы ты!
— А что предложил этот бездельник? Ну-ка, отвечай!
А? Он пожелал, чтобы я немедля выделил им с женой их часть имущества: дескать, в один прекрасный день его все равно придется делить! Получив свою долю, месье намерен обосноваться в Провансе, где, как он полагает, климат куда как хорош для его потомства. Что же до нас, нам не возбраняется его навещать в отпускное время!
Дюкро больше не горячился, не злился. Напротив! Он выговаривал слова медленно, твердо, жестко и с нажимом.
— А что он там добавил, когда я уже взялся за шляпу? Нет, я хочу, чтобы ты сама это сказала.
— Не помню.
Она готова была расплакаться и поставила бокал, боясь его уронить.
— Да говори же!
— Он сказал, что ты и так тратишь слишком много Денег…
— Он не сказал «слишком много».
— На…
— Ну, ну…
— На женщин.
— А еще что?
— На ту, наверху.
— Вы слышали, комиссар? Вы больше ничего не хотите у нее спросить? Я потому говорю, что она сейчас заревет, а это совсем не смешно. Можешь идти!
Он глубоко вздохнул — столько воздуха могло войти только в его могучую грудь.
— Ну как? Если вас это забавляет, можете продолжить сами в том же духе. Завтра, если верить врачу, я встану.
Как и в любое другое утро, вы с шести часов найдете меня на канале. Еще бокал? Вы забыли взять сигары. Гассен только что прислал мне со своей баржи пятьсот штук — контрабанда! Как видите, я от вас ничего не скрываю.
Он тяжело поднялся, обеими руками опираясь о подлокотники кресла.
— Благодарю за помощь, — проговорил Мегрэ, воспользовавшись самой затасканной формулой.
В глазах у обоих искрился смех. Они иронически смотрели друг на друга, как бы обмениваясь невысказанными намеками, может быть, бросая друг другу вызов, а может быть, даже испытывая друг к другу нечто вроде притяжения.
— Позвать служанку вас проводить?
— Благодарю. Я помню, куда идти.
Они не пожали руки — тоже как бы по обоюдному согласию. Дюкро, мрачная тень на светлом квадрате, остался у открытого окна. Он, видимо, устал куда больше, чем хотел показать, и дышал часто, прерывисто.
— Желаю удачи. Как знать, может, вы и подцепите те двадцать тысяч.
За кухонной дверью кто-то плакал. Мегрэ вышел на лестничную площадку и спустился на несколько ступенек, постоял в задумчивости. Потом достал из пакета, лежавшего у него в кармане, какой-то листок. Это было заключение медицинского эксперта, в котором, между прочим, говорилось:
«Предположение о суицидной попытке следует отвергнуть в связи с невозможностью для человека нанести самому себе подобную рану».
В светлой тени комнатушки завозилась только что вошедшая туда привратница.
А на улице, как в паровой бане, дрожал и клубился горячий воздух, сверкало солнце, искрилась тончайшая каменная пыль, все шумело и двигалось; подошел трамвай, остановился и тут же тронулся дальше. В бистро справа почти беспрерывно звенел дверной колокольчик. Камнедробилка с ужасающим грохотом поглощала текущий в нее поток каменных глыб. На канале маленький буксир с синим треугольником надрывно гудел у ворот шлюза, которые только что закрылись у него перед носом.
Глава 3
На ярко-синей вывеске с изображением парохода, над которым парит чайка, было написано: «Встреча „Орлов“. Проводка судов по Марне и Верхней Сене».
Это было то бистро, что справа. Мегрэ толкнул дверь, вошел, уселся в углу, и разговоры в зальце сразу оборвались. За столиком поодаль расположилась компания из пяти человек. Они сидели, откинувшись на спинки стульев, заложив ногу на ногу, сдвинув фуражки на лоб — солнце слепило даже в помещении. Четверо были в синих тельняшках, кожа у всех была обожжена и начинала лупиться, волосы на затылках и висках выгорели.
Пятый, хозяин заведения, тотчас встал и направился к Мегрэ.
— Что будете пить?
Заведение сияло чистотой. Пол устилали свежие опилки, стойка сверкала, в воздухе витал сладковато-горький запах — был час аперитива.
— Ну, дела!.. — громко вздохнул один из посетителей, раскуривая потухшую сигарету.
Это «ну, дела!», должно быть, относилось к появлению Мегрэ. Комиссар спросил кружку пива и теперь методично уминал в трубке табак. Сидевший напротив невысокий русобородый старик одним духом осушил свой стакан и, вытирая усы, буркнул:
— Повтори-ка, Фернан!
По перевязанной правой руке нетрудно было догадаться, что это и есть старый Гассен. Да и товарищи его, как бы демонстрируя собственную осведомленность, многозначительно уставились на старого речника, а тот, в свою очередь, на Мегрэ, да так пристально, что на заросшем щетиной лице кожа собралась складками.
Он уже порядком набрался, движения его стали развинченными и неуверенными. В Мегрэ он почуял полицейского и, видимо, встревожился. Это заметил не только комиссар: приятели Гассена решили немного поразвлечься и стали подзуживать старика.
— Да, Гассен, вот это денек, — с состраданием в голосе сказал один.
Другой, подмигивая первому, подхватил:
— Гассен, тебе вроде бы есть о чем потолковать с месье?
Старик угрюмо засопел и набычился.
Хозяин бистро чувствовал себя неловко, а клиенты забавлялись вовсю, вполне, правда, беззлобно и, пожалуй, даже доброжелательно.
В открытое окно был виден только парапет набережной, мачты и надстройки судов, да еще крыша домика смотрителя шлюза.
— Когда снимаешься с якоря, Гассен? — спросил кто-то. И добавил чуть слышно: — Поговори-ка с этим.
Старик, казалось, был готов последовать совету. Он поднялся и с напускной развязностью забулдыги направился к стойке.
— Еще один, Фернан.
Он все так же не сводил глаз с Мегрэ, и взгляд его выражал странную смесь чувств: в нем было и откровенное нахальство, и какое-то глухое отчаяние.
Комиссар постучал по столику монетой, подзывая хозяина.
— Сколько?
Фернан склонился над ним, назвал сумму и тихо добавил:
— Не трогайте его сейчас, он третий день не просыхает.
Слова эти были сказаны шепотом, и все же старик проворчал со своего места:
— Чего ты там болтаешь?
Мегрэ встал. Нарываться на скандал он не собирался и с невозмутимо простодушным видом направился к двери. Перейдя улицу, обернулся и увидел, что Гассен со стаканом в руке стоит у окна бистро и внимательно за ним следит.
Зной стал совсем нестерпимым, воздух — темно-золотым. На камнях набережной, прикрыв лицо развернутой газетой, растянулся клошар.
Мимо проносились легковушки, грузовики, трамваи, но Мегрэ уже понимал: все это не имеет значения. Все, что двигалось по улице, было чем-то чужеродным. Париж устремлялся по ней к берегам Марны, но это был лишь фон, пустое назойливое жужжание мухи; а настоящими тут были только свистки буксиров, шлюз, камнедробилка, баржи и подъемные краны, оба бистро для Речников и, главное, нелепый высокий дом, где в квадрате окна виднелось красное кресло Дюкро.
В этом мирке жили люди и на открытом воздухе вели себя как дома. Крановщики перекусывали, сидя на куче песка: на палубе соседней с «Золотым руном» баржи женщина накрывала на стол, другая стирала белье.
Комиссар не спеша спустился по каменной лестнице и вдруг почувствовал, как мысль заработала в неспешном уверенном ритме, памятном ему по расследованию одного преступления в Верхней Марне. Даже специфический запах канала вызывал у него образы барж, что движутся по воде, не оставляя за собой следа.
Наконец он оказался возле «Золотого руна», деревянные борта которого были промазаны красно-рыжей смолой. Только что вымытая палуба местами уже просохла.
Мегрэ сделал два шага по доске, служившей сходнями, обернулся и увидел, что старик Гассен стоит на набережной, облокотившись на парапет. Ступив на борт, Мегрэ окликнул:
— Есть тут кто-нибудь?
С соседней баржи на него во все глаза таращилась тетка, стиравшая белье.
Мегрэ подошел к открытому люку, спустился по трапу и очутился в большой, чистой каюте с накрытым скатертью столом посредине. В углу стояла кровать, застеленная стеганым одеялом, над кроватью — распятие черного дерева; в другом углу — грубый, крашенный масляной краской буфет с вязкой лука на боковой стенке. Рядом с буфетом — круглая угольная плита на две конфорки; железная труба уходила в потолок. Свет в каюту проникал через два маленьких иллюминатора в правой стене. По левой стене располагались две двери со старинными массивными ручками.
Внезапно ближняя к Мегрэ дверь отворилась, и в комнату шагнула та самая юная блондинка, на которую любовался Мегрэ из окна гостиной Дюкро. Увидев Мегрэ, она вздрогнула всем телом и, подавшись назад, замерла.
Ее левая грудь с набухшим влажным соском была обнажена; на руках спал ребенок.
Комиссар снял шляпу, сунул еще дымящуюся трубку в карман и в замешательстве пробормотал:
— Прошу прощения.
Звук его голоса вывел Алину из оцепенения. Она повернулась, уложила ребенка в колыбельку, стоявшую в глубине маленькой светлой каюты, и, застегивая кофточку, вышла в столовую.
— Прошу прощения, — вновь пробормотал Мегрэ, — мне поручено расследование, и я взял на себя смелость зайти к вам и кое-что спросить. Я не предполагал…
Глядя на юную мать, Мегрэ ощутил, как у него появляется смутное предчувствие, но чего — он пока не мог понять.
Алина молча и с недоумением смотрела на него, и по этому взгляду невозможно было понять, дошли ли до нее слова комиссара.
— Вы ведь дочка Гассена? — спросил Мегрэ лишь для того, чтобы как-то прервать паузу.
— Да.
Вновь повисла пауза. Алина смотрела на комиссара, терпеливо ожидая следующего вопроса.
— Я из уголовной полиции, комиссар Мегрэ, расследую дело о покушении на господина Дюкро. Мне нужно с вами поговорить.
— Садитесь, пожалуйста.
Мегрэ поблагодарил и опустился на старый рассохшийся табурет, что стоял под иллюминатором. Табурет заскрипел под ним, громко жалуясь на свою судьбу. Алина осталась стоять.
— Мне очень неловко беспокоить вас в такую минуту, — продолжал комиссар, — но все же, поскольку вы были здесь во время позавчерашних событий, я хотел бы спросить, не приходил ли кто-нибудь тогда к вам на баржу? Вечером? Например, Эмиль Дюкро?
— Да.
Такого ответа Мегрэ никак не ожидал и даже усомнился, поняла ли она вопрос.
Вообще, многое в этом юном создании было неожиданно. Во-первых, Алина оказалась совсем не такой худенькой и хрупкой, какой почудилась Мегрэ из окна Дюкро. Перед ним стояла плотно сбитая женщина с правильными чертами лица, казавшегося особенно ярким в обрамлении светлых льняных волос. Но ее голос совсем не вязался с внешностью — совершенно детский, чуть надломленный голосок. Да и держалась Алина как послушный ребенок, когда с ним разговаривает взрослый.
— Вы уверены, что Дюкро приходил сюда именно в тот вечер?
— Я ему не открыла.
— А на палубу он поднимался?
— Да. Он покричал. Но я уже собиралась ложиться спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14